Читать книгу Теория выигрыша - Светлана Анатольевна Чехонадская - Страница 6

Прежде чем вернуться в квартиру у вокзала, Верка, прямо скажем, помыкалась. Москва умеет обламывать, даже если встречает с распростертыми объятиями. Тут надо отдать Верке должное: она быстро уловила эту московскую особенность и не повелась на все те дары, которые столица излила на нее с первых шагов по перрону.

После бесплатной ночевки в настоящей московской квартире наступило не менее щедрое утро. Верка нашла в холодильнике яйца, на холодильнике нашла батон. Плотно позавтракала. Потом она набрала в раковину воды, помыла лицо, руки и между ногами. У Ивана был душ, но Верка не умела им пользоваться. Ей, впрочем, и бегущая из крана вода была чудесным подарком.

На этом подарки не кончились. Когда Верка вышла на улицу, она обнаружила на двери подъезда объявление с предложением работы на заводе «Карболит». Ну разве это было не чудо? И чего все в Москву не прут? Здесь так легко делать дела.

Пришлось, правда, несколько раз повторить адрес: «Орехово-Зуево» – странное такое название, плохо запоминающееся.

Она нашла эту организацию уже в полдень, хотя сама потом в это не верила – Орехово-Зуево оказалось в ста километрах от Москвы. Чтобы добраться до этого Орехова, ей пришлось найти еще один вокзал (в Москве оказалось аж два вокзала!), потом найти на вокзале электричку, потом преодолеть сто километров зайцем, бегая от контролеров. Денег у Верки были полные рейтузы, но она берегла их для важного.

На заводе «Карболит» все тоже началось прекрасно: она набросилась на мужика в отделе кадров, стала кричать, что не уйдет никуда, потому что идти некуда, потому что она детдомовка; мужик, помнилось ей, все вытирал лысину платком, отступал к стене и бубнил, что да, лимит есть, но он для неженатых мужиков. В итоге она упала в обморок: Верка обладала и таким умением.

Ох, Верка, и Москву-то не проймешь дешевыми обмороками. А уж Орехово-Зуево… Они вынесли тебя на солнышко и прислонили затылком к стенке. Даже покарябали затылок слегка. Бессердечные люди…

Она встала, отряхнула зад, поправила волосы и оглядела голубыми глазами здание отдела кадров, а за ним – тусклый корпус завода.

«Ну и мерзкий городок, – громко сказала она. – Да чем здесь работать, лучше вернуться в детский дом. Это они должны ползать передо мной на коленях, чтобы я согласилась у них жить!»

Так она впервые в жизни вслух сформулировала главное правило своей судьбы: любой провал – это шаг на пути к удаче.

Теперь Верка, как солидная москвичка, купила билет в кассе. Она уже не была намерена бегать по вагонам от контролеров – она теперь ходила по вагонам неспешно, а присаживалась к тем, кого выбирала еще на входе. Высосав нового собеседника до последнего слова, она шла дальше. За полтора часа пути Верка успела поговорить с пятью москвичами и двумя лимитчиками. Это дало ей все необходимые знания о новом мире. Знания были закодированные и звучали абракадаброй, но она ничего не перепутала: ЗИЛМЗМАМЕТРОЖЭК.

Все остальные коды ее отныне не интересовали.

…Вот скажите, как поведет себя обычный человек, потерпев неудачу в городе Орехово-Зуево? Правильно, он отправится в Калугу, потому что Калуга еще дальше и шансов там больше. Обычный человек теперь даже не рыпнется в сторону красивых названий типа «Карболит», он станет искать что-то попроще, чтобы наверняка.

Но у Верки была своя линия поведения. Верка порой вела себя так, что заведующая детдомом доходила до сердечного приступа. «Ну ты же не дебилка! – орала заведующая. – А иногда смотришь: дебилка!» Она так орала потому, что считала поведение Верки нелогичным.

Нелогичным ли было Веркино поведение?

Судите сами.

После провала в Орехово-Зуеве Верка решила устраиваться только в Москве, причем сначала выбрать место будущей работы, осмотреть его, придирчиво оценить и только потом, собственно, прикладывать усилия для завоевания плацдарма. Только так, никак иначе. А выбирать следовало по формуле: ЗИЛМЗМАМЕТРОЖЭК.

Первая часть тайного заклинания – ЗИЛ – была отметена сразу же по причине своей огромности и бездушности. Верка даже не приблизилась к отделу кадров. Вторая часть оказалась и вовсе страшной. Говорили, маленькие автомобильчики, вон как тот, «Москвичи» называются, и ударная комсомольская стройка, для молодых то есть. Но как увидела она котлован под новый корпус, так бежала с этой комсомольской стройки, словно какой-нибудь белогвардеец. Сроду Верка таких провалов не видела. Так ведь насквозь можно землю прокопать…

Метро оставило у нее двойственное чувство. С одной стороны, красиво и мраморно, похоже на Кисловодск, с другой стороны – грохот и очень страшные темные коридоры, засасывающие поезда и людей. На мраморных платформах Верка не заметила рабочих, из чего она заключила, что место их обитания – именно черные коридоры. По телу Верки побежала дрожь – ей и в степи-то порой было тесно.

Оставались последние три буквы: таинственные ЖЭК.

Получилось очень смешно: Верка подошла к первому попавшемуся прохожему и спросила его: «Где у вас тут ЖЭК?» – точно так же, как она спрашивала: «Где у вас тут ЗИЛ?» и «Где у вас тут МЗМА?». Прохожий охотно махнул рукой в сторону дворов. Оказалось, и ехать никуда не надо – вот повезло!

Верка долго брела по дворам, выискивая объекты, хотя бы слегка сопоставимые с ЗИЛ, МЗМА или метро, так она прошла километров пять, перешла большой проспект и поняла, что заблудилась. Она снова спросила у прохожих, где ЖЭК, и те показали ей снова вглубь дворов. Она снова пошла и снова пересекла что-то просторное. Так она ходила два дня и обошла всю Москву по кругу. Ночевала Верка на лавочках и только чудом избежала привода в милицию. Каждое новое большое и светлое здание вселяло в нее надежду, но ЖЭК оставался неуловим. Наконец, к полудню третьего дня блужданий уставшая, натершая ляжки деньгами Верка пришла к его входу.

Это была старая покосившаяся дверь в двухэтажном доме. И она вела под землю! Можно было только поражаться, каким тайным влиянием обладал этот таинственный ЖЭК, если все москвичи в любом уголке Москвы точно знали, где он расположен. Находящиеся от него за многие часы пути, они верно показывали руками – во дворы, во дворы, минуя громады зданий, туда, где между корявыми вязами полощется на летнем ветру белье, где из каждого окна вкусно пахнет жареной картошкой и где скрипит деревянная дверь, приглашая пройти по темным ступенькам вниз – в тайное чрево Трр-р-етьего Р-р-рима.

Ее осадили сразу же: без работы не прописывали, без прописки не брали на работу. Работа была и в самом ЖЭКе, требовались, например, уборщицы. Но без прописки на работу не брали, а без работы не прописывали.

Она продолжала топтаться на пороге, не уходила, буквально кожей чувствуя, что так приходит удача: тихонько, между прочим. Это всегда покосившая дверь, ведущая в маленькую комнатку в цоколе, с окнами вровень с травой… Ну не может быть, чтобы такие таинственные дверцы не открывали таинственные входы… Верка верила в судьбу и теперь топталась, гундося: не то чтобы надеялась на удачу, а как бы тянула время, позволяя событиям созреть.

– Значит, в метро берут?.. – бормотала она.

– Дурочка ты дурочка, – вздохнула гладкая сытая татарка, сидевшая за столом. – С твоей красотой – и по лимиту. Ну что ты будешь делать под землей, а? Состаришься уже через десять лет и все ради койки в общежитии. Даже мужика не приведешь. Тебе мужа надо.

– Ну, мужа… – хмыкнула Верка. – На кой он мне черт сдался?

– Прописку получишь, на хорошую работу устроишься. Или учиться пойдешь. А если муж будет военный, то вообще можешь дома сидеть, шубы мерить.

– А что, если замуж, то и прописку получу? – изумилась Верка.

– Ну конечно! У нас девчонка работает, так она вообще за старика вышла. Он умрет – ей комната достанется. Ко мне даже подходят иногда: нет ли, мол, у вас в районе стариков таких, которые согласны.

– Со стариком жить? – фыркнула Верка. – Ну уж нет.

– Да не живут они! – Татарка от досады на ее непонятливость даже хлопнула ладонью по столу. – Это фиктивный брак. Она ему денег предлагает, он с ней расписывается. А как муж с женой они не живут. Да он старик, смеешься, что ли? – и татарка сама рассмеялась. – А есть такие старики, которые и денег не просят. Ты ему приготовишь раз в день, он и благодарен. А ты зато москвичка. И сама можешь кушать то, что приготовишь! Вот это жизнь… Но стариков таких хороших мало… В основном алкоголики…

Татарка вздохнула, опустила веки на свои зеленые прозрачные глаза – и словно ее никогда не было. Несколько лет спустя Верка попыталась найти тот двор, ту дверцу, чтобы просто благодарно постоять и доказать самой себе, что здесь обошлось без мистики, но найти дверцу оказалось невозможно. И район был точно не известен, и двор был не запомнен, и двухэтажных домов в те годы снесли немало – в общем, ушла под землю подземная комнатка с зеленоглазой татаркой, спасибо ей, кем бы она ни была на самом деле.

В тот вечер Иван Переверзин был трезв и нездоров. Накануне он сильно простудился, и теперь его всего ломало. Он и лежать не мог, и сидеть, и ходить – ныли бедра от колена, крутило поясницу, отдавало в пах. Жалко ему стало себя, хотя он себя жалел редко. Одинокому болеть плохо…

«Интересно, а умирать лучше одному или в чьем-то присутствии? – вдруг задумался Иван. – В присутствии, наверное, стыдно? Но одному, наверное, одиноко?» Мысль жарко разрослась в голове, стала преувеличенно важной, словно не будет ему покоя, пока он не решит, каким образом правильнее умирать. Это поднялась температура.

В дверь постучали, Иван пошаркал к входной двери.

Вначале он ее не узнал – она была нечеловечески красива в полумраке лестничной площадки. Не сирота с Казанского вокзала, а синеглазая ведьма из гриппозного кошмара. Тело ее казалось больше и белее, волосы гуще и рыжее, а в глубине ее глаз, казавшихся почти черными, вздрагивали синие лучистые огоньки. Иван по болезни и не понял, что это отражение его же окон за спиной.

– Ну, дядя, не узнал, что ли? – огорченно спросила Верка.

– Температура у меня… Что-то плохо соображаю.

– Температура? Так ты давай в кровать. А то будет эта, как ее, пиво… ниво… Короче, воспаление.

Через полчаса жизнь Переверзина переменилась. Сам он лежал на диване, на нем лежали два одеяла. Горло обмотал шарф, а на табуретке у дивана стоял стакан с чаем и бутерброд с маслом и медом. Верка гремела на кухне сковородкой и вслух поражалась изобильности московских магазинов. В родном городке в магазинах не было ничего – даже хлеба. Продукты продавались только на рынках, они были дороги, недоступны и совершенно не похожи на здешние.

– Сыр, – говорила она. – Желтый!

У них на рынках был только белый.

– Мед… Светлый, прозрачный!

У них был темный, сахаристый.

– Хлеб… Толстый!

У них был плоский.

– Конфе-еты…

Тут она даже остановилась и замолчала. Аналогов не было.

Так вот поражаясь, она поджарила картошку и четыре котлеты, купленные в отделе «Кулинария». Нарубила салат из огурцов и помидоров. «Готовить, надо готовить, – повторяла она про себя урок татарки. – Если не получится с готовкой, буду давать на водку, если не получится с водкой – придется предложить денег…». Тут ей стало немного тревожно: а если Иван потребует… это? «Какая ты прекрасная», – сказал он, когда она поставила перед ним тарелку с картошкой и котлетой. Это могло свидетельствовать о нехорошем. Готова ли она была дать и это, если не пройдет готовка, водка и деньги?

Но не понадобилось ничего. Выздоровевший Переверзин согласился сразу, она даже не успела сказать про готовку. И он еще сказал, что отдаст ей деньги, истраченные во время его болезни – чудак.

Расписывались под неприязненные взгляды работниц ЗАГСа. Удивленно сопел Митя, одетый в честь праздника в костюм. Вечером к их красивому столу прибежала дочка Переверзина и стала вопить, как резаная. Дочка вопила про квартиру, а неуклонно напивающийся Переверзин добродушно говорил ей, что жить будет долго, так что квартира – вопрос проблематичный. Дочка стала кричать, что вызовет милицию, и даже, кажется, вызвала участкового и соседей снизу, но тут Переверзин протрезвел, и вся эта толпа испарилась вместе с его пенсией и небольшой суммой из Веркиных запасов.

Сумму Верка, впрочем, дала добровольно. Две трети – дочери, одну треть – участковому.

Больше они к ней не приставали.