Читать книгу Государыня-правительница - Светлана Бестужева-Лада - Страница 4

Почти пятнадцатилетний король Франции Людовик ожидал приезда своей невесты со смешанными чувствами нетерпения и боязливости. Впрочем, последнее чувство было для него почти привычным: с младенчества его жизнь была чередой случайных и пугающих событий.

Родителей Людовик XV не помнил: герцог и герцогиня Бургундские скончались от оспы, как и их первенец, когда Людовику было всего два года. «Оспа» было официальным диагнозом, поговаривали об отравлении. Косвенно это подтверждалось тем, что Людовика спасла его воспитательница, герцогиня де Вантадур, просто-напросто не подпускавшая никого к своему питомцу. Именно тогда в его подсознании прочно укоренилось чувство страха перед окружающими.

Через два года при загадочных обстоятельствах погиб его дядя, герцог Беррийский, которого Людовик XIV предназначал в регенты при своем правнуке-наследнике. Второй дядя занял испанский престол и вообще отрекся от прав на престол французский. Что, впрочем, не помешало ему впоследствии интриговать и воевать, но это – обычные для Европы отношения между родственниками, там этим и кошку не удивишь.

Но пока что судьба династии, ещё несколько лет назад цветущей, многочисленной и беспроблемной, зависела от выживания одного-единственного ребёнка. Дядя короля, герцог Филипп Орлеанский, женился на дочери одной из фавориток своего брата – только так он мог доказать, что не посягает на корону Франции.

Маленький кронпринц прелестный ребенок, живой, рано развившийся, робкий, очень нежный, тонко чувствующий, слабый и избалованный, будучи полным сиротой, рос без семьи, 6ратьев и сестер, очень изолированно и замкнуто хотя и окруженный множеством людей. Поэтому он очень привязался к гувернантке, которую называл «мама Вентадур», и к своему прадеду, которого называл «папа король».

За маленьким сиротой постоянно следили, не оставляли одного ни на шаг; беспокойство и сочувствие, которое он вызывал, сыграло определённую роль в его популярности в первые годы царствования. Но и отложило неизгладимый отпечаток на его характер, что чрезвычайно огорчало его царственного прадеда: боязливый монарх – это бедствие для нации.

Возможно, властный и привыкший добиваться своего Людовик XIV и сумел бы перевоспитать Луи, но… судьба не дала ему этого шанса. Король-Солнце, правившей Францией более семидесяти лет – так что большинство французов просто не могло себе представить другого монарха, Людовик XIV де Бурбон, получивший при рождении имя Луи́-Дьёдонне́ («Богоданный»), скончался в возрасте семидесяти семи лет, оставив государству нового пятилетнего короля. Что-то символическое в этом было, ведь и Людовик Богоданный, «король-дитя», вступил на трон именно в этом возрасте.

Его правнуку достался трон, озаренный таким величием, которого не было доселе и которого не будет после. Знаменитое «Государство – это я» определяло политику, роскошный Версаль, любимое детище «Богоданного», диктовало моды, вкусы и стиль жизни. Но без своей души, без своего создателя, и Франция, и Версаль, начали терять былые блеск и непререкаемость.

Регент, герцог Орлеанский, доставил французскому королевскому двору сомнительную славу одного из самых распущенных и безнравственных в Европе. Законная жена, родившая ему несколько детей, была забыта: бал – в прямом и переносном смысле – правили фаворитки.

В возрасте шести лет Людовик перешел из-под опеки своей спасительницы и воспитательницы герцогини де Вантадур на воспитание аббату Флери, которого любил нежно, как отца. Король учился прилежно и знал много; особенно он любил математику и географию. Кроме обычных предметов, его приучали к государственным делам: регент заставлял его присутствовать на важных совещаниях и подробно объяснял дипломатические дела – так, как он их понимал.

При таком образовании и воспитании Людовик оказался совершенно не готовым к самостоятельному правлению, хотя его объявили совершеннолетним еще до достижения им четырнадцати лет. Ему необходимо было регулярно принимать дипломатический корпус, присутствовать при принесении присяги и выполнять религиозные обязанности как всехристианнейшиему королю… Маленького мальчика на седьмом году жизни перегрузили этими протокольными повинностями, и у робкого от природы ребенка появился так и не покинувший его страх перед скоплением незнакомых людей.

За непринужденностью и превосходными манерами в душе и характере монарха скрывалась врожденная робость. В то время когда другие дети могли играть со своими ровесниками, он с удивительной серьезностью выполнял взваленные на пего обязанности, которые его очень обременяли и рано выработали склонность к меланхолии.

Не удивительно, что Людовик откровенно тяготился своими королевскими обязанностями и старался перепоручить их министрам. Первым же министром в течении почти двадцати лет был его любимый наставник, аббат Флери.

А первым самостоятельным и непреклонным королевским решением: брак с русской принцессой Елизаветой. Конечно, вступать в брак так рано было не вполне разумно, но все опасались, что слабый здоровьем король умрет холостым и бездетным, а тогда Франции не миновать междоусобицы.

Как оказалось впоследствии, слухи о слабости здоровья короля были сильно преувеличены. Но пока он не вступил в законный династический брак, пока от этого брака не родился сын… У герцога Орлеанского были весьма и весьма смелые мечты, которые он подкрепил согласием женить своего старшего сына на внучке русского императора. Если – от чего спаси и сохрани Господь! – одна русская овдовеет бездетной, то блистательный и выгодный союз с новой мощной державой сохранится.

Незадолго до того, как русские принцессы должны были прибыть во Францию, регента разбил паралич и Филипп Орлеанский скончался. Его единственный сын Людовик, которому уже исполнился двадцать один год, в отличие от своего отца, был глубоко религиозен и не интересовался политикой. Но от русской невесты не отказался: ее возраст позволял отложить исполнение ненавистного герцогу супружеского долга по меньшей мере на пять лет и предаться своему любимому занятию: переводом Псалмов и посланий апостола Павла на французский язык.

Место герцога Орлеанского при короле занял герцог де Бурбон, которому было поручено общее управление делами, Сам же герцог находился под властью маркизы де-Сен-При. Маркиза повела, между прочим, такую политику, что прежнее высокомерное отношение Франции к России более уже не допускалось. Бог весть, что для этого сделали русские дипломаты при французском дворе…

Юный Людовик грезил о своей невесте – белокурой принцессе с Севера, из загадочной Московии, где всегда лежит снег, где люди круглый год ходят в меховых шубах и шапках, а женщинам только недавно дозволили выйти из их особых покоев «ле терема», где они до этого жили, как восточные женщины в гареме.

Он мечтал о первой встрече, о том, какими словами встретит свою избранницу. «Мадам, – скажет он, – Вы прибыли в теплую страну, где все сердца открыты Вам, а сердце короля – это медальон, где хранится Ваше божественное изображение». Он представлял себе, как зардеется прекрасная принцесса, как она пролепечет в ответ…

А что же она ответит?

Именно этот вопрос занимал и ту, о которой грезил юный французский монарх. Елизавета ехала в поместительной дорожной карете с двумя своими ближайшими фрейлинами – Натальей Лопухиной и… княжной Марией Кантемир, которая незадолго до отъезда принцесс во Францию явилась к государю и попросила о столь высоком назначении.

Пётр Алексеевич колебался: прежняя любовь к прекрасной молдаванке, память об их так и не родившемся сыне сжимали сердце и подталкивали к отказу. Но здравый смысл, подсказывавший ему, что лучшей наперсницы для его любимой, но легкомысленной Лизаньки, найти просто невозможно. Княжна Кантемир известна своей набожностью и скромностью, тогда как Наташка Лопухина была настоящим воплощением греха. При французском дворе и без того нравы, говорят, легкие, как бы не наделала юная королева ошибок с первых же шагов…

Государь позволил. И Мария Кантемир – к великому неудовольствию Лопухиной и к огромной радости государыни Екатерины Алексеевны отправилась в Париж в одной карете с невестой французского короля. А за ними следовала целая вереница карет со свитой и возки с приданным обеих принцесс. Лишь при приближении к Парижу принцессам надлежало пересесть каждой в особую парадную карету, дабы их женихи могли церемонию встречи провести, как подобает.

И плакала почти всю дорогу Наталья тихими, обреченными слезами, чем раздражала Елизавету безмерно: о чем ревет, дурочка? Ну, братец любимый в России остался, так не век же при нем сиднем сидеть, надо и о себе подумать. Петрушка-то императором когда-нибудь станет, на испанской инфанте женится, разве будет у него время с сестрицей возиться? Так и помрет старой девой. А тут – герцогиня Орлеанская, вторая дама во Франции после королевы, а ежели повезет, так глядишь и сама – королева польская. Другая бы от счастья себя не помнила…

Да Бог с ней, с Наташкой-то малахольной, а вот что отвечать королю-жениху на приветственную речь? И что скажет ей этот юный белокурый красавец, чей портрет она часами разглядывала тайком от окружающих? Говорили, он выбрал ее, Елизавету, из сотни других принцесс. Врут, поди: откуда в Европах столько принцесс-невест набрать? Но все равно – лестно, сладко и страшно чуть-чуть. Как бывает страшно, когда санки срываются с вершины снежной горы и летят вниз.

Король… Он встретит ее на прекрасной лужайке перед самым красивым дворцом мира, как все твердят о Версале, и скажет ей… Что же он скажет? Наверное, то, что обычно говорят при встрече: «Добро пожаловать во Францию, моя принцесса». А она… она, пожалуй, ответит так:

– Я счастлива, сир, что выбор наихристианнейшего короля пал на меня…

Нет, глупо. Что она – безродная бесприданница? Еще неизвестно, кто кого больше осчастливил. Она-то первой красавицей в Европе слывет. Что же ответить? Жаль, не успела Аннушку, сестрицу, перед отъездом попросить ей слова придумать. Та – умница, враз бы нашла самые-самые. И ведь проговорили последний раз чуть ли не всю ночь – а о чем, не вспомнить. О пустяках каких-то, о том, что будут писать друг другу каждую неделю, что Елизавета приедет на свадьбу к Аннушке…

Когда она будет эта свадьба и с кем? Неужели с герцогом Голштинским, который и собой нехорош, и небогат, и часть герцогства у него датчане отняли? Правда, папенька сулил ему шведский престол… вот хорошо бы. Стала бы Аннушка шведской королевой… Нет, но что же все-таки сказать при первой встрече жениху?

Ваше высочество, – услышала она голос Марии Кантемир, – мне нужно вас предупредить, что ваш переход в католичество состоится в Страсбурге. И сразу после этого будет венчание…

– Не в Париже?

– Это будет первое венчание – по доверенности. Жениха будет представлять герцог Орлеанский.

– Это мой жених! – неожиданно пискнула из глубины кареты принцесса Наталья, у которой от неожиданности даже слезы высохли.

– Разумеется, ваше высочество. Но в Страсбурге он будет представлять персону своего короля. А с вами торжественно обручится в Париже, после чего будет назначена дата свадьбы и венчание в Фонтенбло – это загородная королевская резиденция.

Елизавета умолкла и попыталась осмыслить услышанное. Конечно, православной венчаться с католиком негоже. Но как будет происходить ее переход в католичество? Двумя днями позже, въехав в Страсбург под восторженные приветствия горожан, Елизавета убедилась, что ее будущие верноподданные относятся к этому вопросу легкомысленно. Переход ее в католичество было намечено провести за полчаса до начала свадебной церемонии. А ларчик открывался просто: католики признают крещение в православной церкви и для обычных людей никаких особых ритуалов совершать не требуется. Но для будущей французской королевы…

И в прекрасном платье из серебряной парчи, украшенном серебряными же кружевами, Елизавета в сопровождении принцессы Натальи, знатных русских дам и своих фрейлин вошла в величественный собор Страсбурга. Процессия остановилась в одном из боковых приделов, где ее уже ждал епископ в фиолетовой епитрахили. Он начал с короткой проповеди, смысл которой ускользнул от Елизаветы, поглощенной созерцанием окружающего ее каменного великолепия, так непохожего на родные русские храмы. От этого занятия ее отвлек возглас епископа:

– Элиза, чего просишь ты у церкви господней?

– Веры, – услышала она чей-то шепот за плечом и послушно повторила:

– Веры.

– Что даст тебе вера? – тут же последовал второй вопрос, но Елизавета уже сосредоточилась на церемонии.

– Вечную жизнь! – без подсказки ответила она.

Епископ подул на нее, символизируя тем самым изгнание злого духа, затем дал несколько крупинок соли, символизирующих милость божию. Потом все присутствующие прочли «Верую» и «Отче наш» по-латыни, и Елизавете снова потребовалось сосредоточиться и не сбиться на привычный старославянский.

– Отвергаешь ли ты Сатану? – вопросил трижды епископ, и Елизавета трижды подтвердила, что отвергает, знать не хочет врага рода человеческого.

После этого двое служек подняли массивную крышку серебряной купели и епископ деликатно окропил новообращенную святой водой:

– Элиза, крещу тебя…

Епископ уже сменил епитрахиль на белую – в знак радости. Бог внял вере, высказанной новообращенной. Бог дал ей жизнь более истинную, более драгоценную, чем та, столь хрупкая, которую она получила от своих родителей. После миропомазания погасили свечу, слабый свет которой символизировал истину. А крестные родители – сестра герцога Бурбонского мадемуазель де Клермон и герцог де Мортемар оставили свои подписи в толстой книге,

И после этого, под торжественные звуки органа, которые совершенно зачаровали Елизавету, процессия двинулась по главному проходу собора к алтарю, где невесту французского монарха ждал его представитель – герцог Филипп Орлеанский. По его замкнутому и торжественному лицу никто бы не догадался, что молодой человек с радостью оказался бы в любом другом месте, не будь он первым принцем крови, которому король поручил сыграть в этом бракосочетании по доверенности одну из главных ролей. Он и о своем-то предстоящем браке старался не думать и даже не выразил желания хотя бы мельком увидеть собственную невесту.

Елизавета, выросшая, как она считала, при пышном дворе, вдруг поняла, что такое настоящая королевская роскошь и великолепие. Людовик прислал придворных, королевскую стражу, швейцарских гвардейцев во главе с полковником, а также множество фрейлин и придворных дам. Под звуки большого органа и пение церковного хора будущая королева Франции приблизилась к алтарю и преклонила колени рядом с герцогом Орлеанским.

Окружающие не скрывали своего восхищения: русская принцесса оказалась хороша, как ангел, и похожа скорее на белокурую изящную испанку, нежели на дородную и краснощекую «московитку», которую ожидали увидеть. Платье необыкновенно шло Елизавете, оттеняя нежный румянец и сияние огромных глаз, цвет которых менялся от голубого к зеленому.

Когда церемония подошла к концу и отгремели пушечные залпы, ошеломленная Елизавета все еще не могла поверить, что стала королевой Франции. Во время публичного обеда, устроенного в ее честь королевскими сановниками, Елизавета сидела во главе стола, сияя улыбкой и не имея сил проглотить хотя бы кусочек. А выпитый впервые ее жизни бокал доселе неведомого вина – шампанского, заставил ее разрумяниться, развеселиться уже совершенно неподдельно и окончательно изгнал из прелестной и обворожительно головки все тревожные мысли о будущем.

Если «свадьба по доверенности» празднуется столь пышно, то какою же будет настоящая свадьба? На которой рядом с ней будет не этот замкнутый и неразговорчивый молодой человек, а сам король Людовик, писанный красавец и настоящий повелитель. Да, Наташку можно пожалеть: с таким мужем жить – от скуки помереть недолго. Хотя она и сама не больно-то веселая.

Елизавете даже не пришло в голову, что поводов для веселья у принцессы Натальи совсем не было. Первая встреча ее с герцогом Орлеанским прошла холодно и натянуто, жених и невеста не знали, о чем говорить, а в довершение всего Филипп преподнес хмурой рыжеволосой девчушке… куклу. Правда, красивую и роскошно одетую, но все-таки куклу, откровенно намекая на малолетство. Она-то вручила своему нареченному великолепную шпагу, эфес которой переливался драгоценными камнями – один из военных трофеев государя Петра Алексеевича. Но в ответ получила только официальные и сухие слова благодарности.

Через два дня Елизавета с огромной свитой покинула гостеприимный Страсбург и отправилась в Фонтенбло, где ее уже ждал юный… супруг? Или все-таки пока еще жених? Неважно, ее ждал король – молодой и прекрасный, как в тех сказках, которые ей няньки на ночь сказывали. С устами сахарными, очами медовыми, речами нежными…

Но не успели тронуться в путь, как полил дождь. Сидя в королевской карете, Елизавета молча смотрела на поля и утопавшую в грязи дорогу и грустила, вспоминая оставленную родину. Правда, жители окрестных городков, несмотря на плохую погоду, выходили приветствовать королеву и бросали цветы под копыта ее коней. Похоже, люди искренне ей радовались, и, проезжая по стране, Елизавета щедро раздавала деньги. Ведь король лично прислал ей пятьдесят тысяч ливров, чтобы она могла одарить ими своих подданных.

А король ждал свою королеву, ждал, сгорая от нетерпения первую женщину в своей жизни. Кардинал Флери, воспитатель короля, отложил все дела и решил просветить Людовика в вопросах любви. Король был настолько целомудрен, что даже аббат Флери рядом с ним выглядел грешником.

Но воспитатель и опытный куртизан не собирался пасовать перед трудностями, хотя задачка оказалась не из легких. Для начала он поручил молодому художнику, мастерски изображавшему обнаженную натуру, нарисовать несколько «наглядных пособий». Но юный король бросил на них мимолетный взгляд и, осенив себя крестным знамением, решительно захлопнул папку с рисунками.

Пришлось пойти другим путем. Была отыскана обнаженная скульптура женщины, достаточно привлекательная, и аббат, поручив себя воле Божией, показал своему воспитаннику те места, которых следовало нежно касаться, когда на брачном ложе рядом с ним окажется русская принцесса, по слухам, столь же целомудренная и скромная, как и ее французский монарх.

«Господи, – думал Флери, – и зачем только я оберегал короля от всех мирских соблазнов? Его августейшие предки постигали науку любви в альковах придворных дам и ко дню свадьбы были уже полностью готовы продолжить династию. А тут… Господи, вразуми и наставь этих детей на правильный путь, хотя это путь греховный…»

Сам Людовик был просто в смятении. С одной стороны, он понимал, что король должен вступить в брак и зачать хотя бы дофина. С другой стороны, любоваться портретом прекрасной чужестранной принцессы было приятно и романтично, тут же приходили мысли о том, как замечательно было бы скакать вместе с ней верхом под тенистыми каштанами или неспешно беседовать о чем-нибудь возвышенном у камина, Но ложиться в одну постель, касаться чужого обнаженного тела…. не слишком ли рано он вообще дал согласие на брак?

«Если принцесса мне не понравится до церемонии венчания, – пришла, наконец, спасительная мысль, – я и не коснусь ее совсем. Ведь я все-таки король! Да ведь действительно не я стоял с ней перед алтарем! Пусть становится супругой братца Филиппа, а его малолетнюю невесту мы отошлем обратно к родителям, как было с испанской инфантой».

К счастью, погода улучшилась, стало тепло и ясно, на небе даже появилась радуга. У дворца Фонтенбло, на том месте, где карета должна была остановиться, расстелили ковер. Под звуки скрипки Елизавета грациозно вышла из экипажа.

Людовик не верил свои глазам: к нему навстречу плыла воплощенная Принцесса Греза. Серебряное платье, послужившее подвенечным нарядом в Страсбурге, изящно облегало стройную фигуру, а пурпурная бархатная накидка, наброшенная поверх платья, складками опускалась вниз, подчеркивая легкость походки. Из-под большой шляпы, украшенной белоснежными страусовыми перьями, на плечи падали густые светлые локоны, а прямо на Людовика глядели огромные сияющие глаза.

Юный король вдруг почувствовал, как по его телу пробежала какая-то странная дрожь. Таких красавиц просто не бывает! Таких описывают в романах и воспевают в стихах. Но такие маленькие, изящные ножки никогда не ступали по грешной земле!

И вот она уже рядом с ним и смотрит на него снизу вверх. Нет, ей не пришлось запрокидывать голову, принцесса была довольно высокой, но все-таки… все-таки даже на каблучках она была чуть ниже короля.

Но что это? Она, кажется, собирается опуститься на колени? Этого, по-видимому, требовал обычай, но Людовик стремительно поднял Елизавету:

– Добро пожаловать, моя прекрасная королева, – отчетливо произнес он.

– Сир, – пролепетала Елизавета, мигом позабыв все приготовленные фразы, – дорогой мой сир, отныне и навеки…

Она не смогла закончить – король поцеловал ее. Не в губы – в щеку, разрумянившуюся от волнения, но и от этого невинного поцелуя по ее телу пробежала какая-то странная дрожь.

Почти минуту они стояли, молча глядя в глаза друг другу. Вот когда можно было бы с полным правом воскликнуть, что браки, даже королевские, заключаются на небесах. Ибо всем присутствующим при этой встрече почудилось, что вокруг двух юных и прекрасных существ засияло нечто неземное.

Любовь, может быть?

Потом они одновременно улыбнулись друг другу, Людовик подал Елизавете руку и торжественно повел ее во дворец. А скрипки продолжали играть дивные мелодии, вызывая слезы на глазах окружающих. Светлые, радостные слезы. При французском дворе уже успели основательно забыть, что такое счастье.

На следующий день в Часовне Троицы замка Фонтенбло состоялось второе бракосочетание. Оно было пышнее, чем первое. На церемонии присутствовали все знатные вельможи королевства; драгоценные камни сверкали на их парадных одеждах. Часовню украшали драпировки с вышитыми на них золотыми королевскими лилиями. Торжественно гудел орган, в воздухе плыли ароматы благовоний, смешавшиеся с запахом тысяч роз, которыми была буквально усыпана часовня.

По лестнице, с обеих сторон которой выстроились швейцарские гвардейцы, из галереи Франциска I торжественно шествовала пышная процессия во главе с королем. В день своей свадьбы Людовик был необыкновенно хорош и очень похож на своего легендарного прадеда в расцвете молодости и красоты. Правда, не осталось уже никого, кто помнил бы день свадьбы Короля-Солнца, но многочисленные портреты в королевских дворцах сохранили этот образ.

А его правнук, юный король, был одет в кафтан из серебряной парчи, а накинутую поверх этого мантию украшали бесценные испанские золотые кружева. На шляпе с белыми перьями сиял знаменитый бриллиант «Санси».

Вслед за королем и его свитой спустилась вторая процессия – королевы, одетой в сказочной красоты платье фиолетового бархата, опушенное горностаем и украшенное россыпью драгоценных камней. На пышных, отливающих червонным золотом волосах Елизаветы сияла корона – настоящий шедевр из бриллиантов, увенчанный двойной королевской лилией. Длинный шлейф пурпурного бархата за королевой несли самые знатные дамы французского двора.

У алтаря молодоженов ждал кардинал де Роан, который прекрасно провел церемонию в Фонтенбло, как сделал это и прежде, в Страсбурге. А потом кардинал произнес речь, где говорилось о величии любимого короля, о славе его предков и о благе только что заключенного союза для обеих великих держав.

В этот момент новобрачная, слегка покачнулась, и опытные придворные дамы поняли, что это юное создание вот-вот потеряет сознание от усталости. Чуть заметный знак кардиналу – и вот уже вместо выспренней речи в часовне ликующе и мощно запел орган. Под его аккомпанемент король, застенчиво улыбаясь, повел свою супругу в парадные покои дворца.

Елизавета изо всех сил старалась скрыть свое изумление и восхищение перед роскошью королевского дворца: в конце концов, она принцесса, дочь императора, невместно ей чему-то изумляться. Чай, не в курной избе выросла, а тоже во дворце…

Она вдруг воочию увидела перед собой этот дворец. Двухэтажное кирпичное здание с четырехскатной железной крышей увенчано медным флюгером в виде Георгия Победоносца, поражающего копьем змия. Да, пожалуй, ее родной дом целиком поместился бы в том великолепном зале, где начинался сейчас свадебный пир.

Новобрачные сидели рядом, украдкой бросая друг на друга восторженные взгляды. Придворные умилялись: два белокурых ангела в серебряных одеяниях. Воистину, Господь благословил этот союз!

В середине пиршества Елизавета, вообще-то не страдавшая отсутствием аппетита, еле притрагивалась к лакомым блюдам, которые ставили перед нею лакеи. Людовик же, основательно проголодавшийся, напротив, воздавал должное каждому кушанью. Не забывал и о вине, но, по природе своей умеренный, только отпивал время от времени глоток из золотого бокала, делая при этом полупоклон в сторону супруги. Та отвечала тем же, но лишь смачивала губы в вине…

Сидевшая неподалеку от новобрачных княжна Кантемир наблюдала за Елизаветой со сдержанной усмешкой. Быстро усваивает Лизонька европейский политес, чувствует, что здесь – не ассамблея ее батюшки, где не вино, а водку пили, да не бокалами, а кубками. А новая французская королева ведет себя будто чопорная испанская инфанта: отщипнула кусочек фазаньей грудки, взяла с блюда виноградину, а вино точно впервые в жизни распробовала…

– Вы ничего не едите, принцесса, – услышала она внезапно голос своего соседа. – Вам не нравится наша кухня?

Мария обернулась на голос: она и забыла, что в знак уважения к ее высокому происхождению ее посадили рядом с Филиппом Орлеанским, королевским кузеном и женихом принцессы Натальи. Та, кстати, с кислым видом сидела с другой стороны от герцога, но тот не обращал ни малейшего внимания на свою невесту.

– Что вы, ваше высочество, очень нравится. Но я залюбовалась на наших обворожительных новобрачных…

– Я вас понимаю. Какой дивный цветок вы привезли к нам из российских сугробов!

– Ну почему же из сугробов, ваше высочество? У нас бывает жаркое лето, когда травы в лугах вырастают по пояс человеку, а от аромата полевых цветов кружится голова. И осенью у нас красиво и совсем не холодно…

– Вы обязательно должны рассказать мне побольше о России, принцесса, – отозвался герцог и тут же попытался исправить могущую возникнуть неловкость, – ведь и мне предстоит вступить в брак с дочерью этой страны.

– Тогда вам лучше побеседовать о России с вашей невестой, – прохладно улыбнулась Мария. – К тому же я не русская, а молдавская принцесса. А Натали очень умна, не по годам развита…

Герцог прикусил губу от досады, но прозрачный намек понял и обратился к своей нареченной с каким-то вымученным комплиментом. Та ответила ему на безукоризненном французском, да еще ввернула подходящую к случаю латинскую цитату. Герцог сначала изумленно взглянул на Наталью, потом – вопросительно – на Марию.

– Вот видите, ваше высочество, – улыбнулась та. – Принцесса Натали умеет поддержать разговор, советую вам не пренебрегать этой возможностью.

В этот момент на том конце стола, где сидели новобрачные, поднялся какой-то шумок. Мария вгляделась: перед Елизаветой на коленях стоял герцог де Мортемар, протягивая ей обтянутую бархатом с золотым узором шкатулку, а перед Людовиком в глубоком реверансе присела княгиня Голицына, тоже с драгоценной шкатулкой в руках. Свадебные подарки молодоженов друг другу.

Елизавета не удержалась и ахнула:

– Ах, какая красота! Благодарю вас, дорогой сир.

Но сам Людовик буквально лишился дара речи от того блеска, которым ослепила его свадебная шкатулка русских. Хотя внука короля-Солнца трудно было удивить драгоценностями, трофеи южных походов Петра превосходили пределы человеческого воображения.

Людовик в самом искреннем порыве благодарности крепко сжал руку молодой супруги. Он чувствовал себя не просто королем, а сказочным королем, которому поднесли сокровища из пещеры «Тысячи и одной ночи». А его прекрасная юная супруга неподдельно радовалась произведениям итальянских и испанских ювелиров, которыми до сих пор ей не часто доводилось любоваться. Ах, как хорошо, оказывается, быть женатым!

Жаль только, что этот пир продлится еще Бог знает сколько времени, а потом, по разработанному церемониалу свадебных торжеств нужно будет идти… смотреть комедию Мольера! Вот уж не вовремя! А После спектакля будет ужин, а когда совсем стемнеет, начнется фейерверк… Когда же, наконец, они смогут остаться наедине друг с другом?!

Елизавета же, наоборот, радовалась про себя, что спектакль и фейерверк отдаляют неизбежную минуту, которой она боялась. К тому же она впервые в жизни видела французский театр, реагировала на все с детской живостью и непосредственностью, звонко смеялась и хлопала в ладоши. Придворные даже растерялись: это признак душевной чистоты юной королевы или именно так принято себя вести у русских?

Но к моменту начала фейерверка, зрелища для нее привычного, Елизавета вдруг почувствовала, что устала, что парчовой платье просто давит на плечи и что она с нетерпением ждет, когда же ее, наконец, оставят одну. То есть не одну, конечно, но…

Дрожащую от усталости и робости, ее ввели в комнату, которую она первоначально приняла за еще одну парадную залу. Но это была всего лишь спальня королевы. Стены были обиты пестрой узорчатой тканью, простенки и потолок – щедро позолоченной лепниной. Воистину королевское ложе под огромным балдахином стояло изголовьем к стене за низенькой позолоченной оградою. Бесчисленные диванчики, кресла, пуфики, обитые той же тканью, что и стены. Огромное зеркало с подзеркальником и… растопленный камин.

– Его величество приказали растопить камин специально для вас, мадам, – прошептала одна из придворных, сопровождавших Елизавету. – Это знак особого расположения, в Версале начинают топить камины только в ноябре.

Но к камину ей подойти не дали – увлекли в соседнюю, чуть меньшую по размерам комнату, где Елизавета надеялась увидеть лохань с горячей водой. После длительного путешествия, после тяжелых парчовых платьев ей так хотелось как следует помыться. В баньку бы сейчас, чтобы Наташка Лопухина по ней веничком прошлась…