Читать книгу Царская внучка - Светлана Бестужева-Лада - Страница 7

Последнюю «дщерь Петрову», Елизавету, похоронили пристойно, но скромно: без пышных церковных обрядов и даже – случай беспрецедентный! – без объявления при дворе траура. Моя августейшая тетушка и слышать не хотела о том, чтобы «выблядка лифляндской портомои» почтили хоть какими-то приличными знаками скорби. Зачата в блуде, в нем родилась, жила и от последствий собственного блуда преставилась. О чем тут печалиться? Нарышкинская ветвь дома Романовых с грохотом обвалилась с родословного древа, теперь предстояло холить и лелеять вторую оставшуюся ветвь – от Милославских.

Хотя «ветвью» это можно было назвать только при большом желании и сильном напряге воображения. Анна Иоанновна была всего лишь средней дочерью номинального царя Иоанна, племянницей великого Петра, легенды о котором все еще ходили в народе, и бывшей вдовствующей герцогини Курляндской. Я же, увы, была только племянницей племянницы, да еще от папеньки-немца, сильно разбавившего чисто русскую кровь.

Возможно, конечно, я действительно была плодом связи Петра Алексеевича с моей покойной маменькой, но… озвучивать эту версию было бы чистым политическим самоубийством. Пока, во всяком случае.

Дело должно было поправить мое обручение с представителем самой что ни на есть старорусской боярской фамилии Салтыковых, против которых никто из соотечественников-аристократов ничего не имел. Салтыковы всегда держались в непосредственной близости от российских царей… но и несколько в стороне от придворной жизни, а уж политику вообще обходили по дуге за три версты.

Вот и нареченный мой, граф Владимир, показал себя отменным воином и заслуженно носил капитанский чин, но ни в какие интриги отродясь не влезал и своими родственными связями с императрицей никогда не кичился. За что и был в конечном итоге достойно вознагражден.

День нашего обручения начался, разумеется, с длинного и пышного молебна, причем первым лицом в нем был сам патриарх Феофан. Тётушка-императрица взирала на происходившего с особого кресла: чувствовала она себя не ахти и многочасовую службу точно не выстояла бы. Зато по окончании ее с кресла изволила подняться и собственноручно передала патриарху два перстня для обручения. По моей ненавязчивой подсказке перстни были выбраны те самые, которыми обручался ныне покойный император Пётр Алексеевич сначала с Марией Меньшиковой, а потом – с Екатериной Долгорукой.

Нужды нет, что оба обручения так и не привели к браку, а обе невесты последовательно оказались в Сибири: я искренне верила в то, что Бог любит троицу и уж мое-то обручение точно завершится счастливым супружеством. К тому же меня элементарно душила жаба: заказывать новые драгоценности был довольно накладно, а средства, выделенные на это дело казной, я планировала использовать совсем по-другому.

Так или иначе, кольцами мы с графом Владимиром обменялись, после чего патриарх торжественно провозгласил с амвона, что жених благоверной государыни-царевны Анны Алексеевны с этого момента становится Великим князем и этот титул будут носить его дети, родившиеся в браке с наследницей русского престола. Вдобавок к этому он был пожалован чином подполковника Преображенского полка (к этому времени преображенному до неузнаваемости, пардон за каламбур, за счет замены в нем практически всего личного состава на исключительно русский, фанатично преданный императрице и престолу).

Многочисленная салтыковская родня, набившаяся в храм, рыдала от умиления и осознания зарождающегося величия семьи. Я же пристойно пустила слезу, облобызав пухлую длань тетушки. Никаких поцелуев, даже чисто символических, со стороны жениха я не допустила, заранее разъяснив всем заинтересованным лицам, что мы и так порядком испоганили древние дедовские обычаи, согласно которым жених мог лицезреть невесту только после совершения обряда венчания. Надо хотя бы под конец соблюдать приличия: чай, не Европа какая-нибудь распутная – Третий Рим, оплот духовности и нравственности.

В виде компенсации мой будущий супруг получил еще и должность Московского губернатора и главнокомандующего. Тут я строго придерживалась исторических реалий: все это Владимир Салтыков действительно обрел, но… чуть позже, после смерти Анны Иоанновны и коронации Елизаветы Петровны. Чем руководствовалась при этом ныне уже покойная Елизавета, я сказать затруднялась, никаких особых заслуг у гвардии капитана перед престолом тогда не было. Но губернатором он себя показал отменным, при нем Москва начала отстраиваться в камне и потихоньку превращаться из «большой деревни» в почти нормальный город.

Вот это меня как раз очень устраивало, ибо я планировала вернуть родному городу его прежний столичный статус – на радость патриарху и старой русской аристократии. Санкт-Петербург и так не зачахнет, все-таки крупный порт, географически крайне удачно расположенный для иноземных торговцев. Но держать столицу чуть ли не на самой границе государства, да еще терпеть ежегодные ее затопления чуть ли не по шпиль Петропавловского собора… нет уж, дудки. Гениальную ошибку Петра следовало исправить, пока эта северная Венеция еще не стала колыбелью какой-нибудь революции.

Парадный приём во дворце по поводу обручения был устроен очень скромно, опять же с моей подачи. Нас поздравили иностранные послы и самые знатные российские персоны, которые, как мне показалось, пребывали в некотором смущении. Ибо привыкли к тому, что обручаются особы царствующего дома мужского пола, которые и допускают к руке своей невесты верноподданных. Тут же все было ровно наоборот: впору было мне брать жениха за руку и совать эту руку под поцелуи поздравлявших. Так что ограничились церемонными поклонами и поднесением ценных презентов.

Скромным прием был по двум причинам. Во-первых, предстояли немалые расходы на собственно свадьбу. Во-вторых, до меня дошли горестные жалобы моряков, которым чуть ли не десять лет не выплачивали жалование, и я теперь зудела, как муха, в ухо тётушке и ее советникам о необходимости деньги на флот дать всенепременно, хоть бы и за счет моего приданного.

Но поскольку на успешность этого зудения я не больно рассчитывала, то нашла способ довести до сведения заинтересованных лиц, что «душенька-царевна» душою за морячков теснится и готова с себя последнюю рубашку продать, лишь бы они ни в чем нужды не знали. Роль флота в будущих внешних завоеваниях России я представляла себе куда более отчетливо, чем большинство моих теперешних современников, и очень хорошо понимала, как важно заручиться еще и его поддержкой.

На этом деле я впервые лично столкнулась с Артемием Петровичем Волынским, которого доселе знала только по историческим романам, да некоторым документам петровской эпохи. И должна сказать, что разочарование было довольно сильным. Вместо харизматической личности реформатора и борца с немецким засилием в стране, а также дамского угодника и любимца, я узрела типичного хозяйственника времен моих будущих-бывших времен, получивших название «благословенно-застойных». Да, голова у него варила неплохо, но готовилось в ней одно-единственное блюдо: «Как обустроить Россию, чтобы мне при этом перепало как можно больше».

И красавцем мне Артёмий Волынский не показался – здоровенный мужик, рожа красная, как у грузчика после трудового дня, кулачищи – пудовые. Но голос – да! голос у этого пока еще неоцененного по заслугам государственного деятеля был хорош: низкий, мягкий, вкрадчивый. У дам от такого голоса глазки сами собой в истоме закрываются, даже тётушка моя, видать, равнодушной не осталась.

Но меня обертоны и рулады волновали менее всего.

– Господин Волынский, – круто начала я, едва Артёмий Петрович переступил порог моего кабинета. – Слышала о вас много всякого, теперь вас послушать желаю. Только кумплиманты напрасно не расточайте, не люблю я сие. Говорите по делу и экстрактно: как страну из нищей в богатую превратить?

Ответа я дождалась не сразу: Волынский оторопело осматривался вокруг. В принципе, ничего удивительного – так реагировали все, впервые попавшие в эту комнату. И я их понимала, поскольку дизайн был выдержан в стиле еще не наступившего девятнадцатого века, причем ближе к его середине, а не к началу.

Ближе к середине помещения спиной к высокому балконному окну помещался письменный стол, изготовленный по моим собственноручным эскизам: красного дерева, двухтумбовый, крытый зеленым сукном. Мечта антиквара, одним словом. Все стены занимали книжные полки, а завершали обстановку круглый стол, поместительный диван и пара кресел – так называемый «уголок переговоров».

Но до этого уголка добирались немногие и далеко не с первого захода. Вот и Волынскому я предложила не слишком удобное деревянное полукресло напротив моего стола. Место для посетителей, так сказать. Более того, не дала Артемию Петровичу времени и возможности делать реверансы и произносить всякие галантные глупости. Ничего, этот быстро разберется в ситуации.

Так и оказалось: одолев первое шоковое впечатление, Волынский заговорил. Правда, не вполне по делу.

– Я, государыня-царевна, высоких постов в государстве не занимаю, поелику все они уже давно немцам отданы…

– Стоп! – хлопнула я ладонью по столу. – Про немцев своим собутыльникам будешь рассказывать. А я доподлинно знаю, что никто тебе давно уже никаких препятствий не чинит и готов к речам дельным прислушаться. Почто затаился в своих хоромах и только тайные разговоры ведешь?

– Да вот Бог свидетель, государыня-царевна, болтали разве что спьяну о всякой всячине… Оговорили тебе меня.

– Обязательно! – хмыкнула я. – Ежели что не так, тут же «оговорили». Злые люди бедной киске не дают украсть сосиски…

Я вовремя осеклась поскольку сообразила, что ирония человека двадцать первого века тут вряд ли будет иметь успех. Особенно в устах молодой девицы.

– Да не крал я ничего николи! – подтвердил мои мысли Волынский.

– Добавь: последние пять лет, и я тебе поверю, – устало вздохнула я. – Перестань меня жалобить, говори дело. Иначе к другим обращусь, а тебя из окружения государыни-императрицы отрину. Что ты там молотил про хлебопашцев и беглых холопов?

– Оговор то! – взвился было Волынский, но мне эта комедия уже прискучила.

– Вот что, Петрович. Мысли ты высказывал дельные и мне они по душе пришлись. Не вертись сейчас, аки карась на сковороде, зла я тебе не желаю, а хочу с твоей помощью державу нашу укрепить. Но если знаешь кого умнее и дельнее, чем ты, так подскажи, сделай милость. А сам ступай обратно на свои диваны персицкие.

– Я уже высказывал дельное, – угрюмо сказал Волынский. – А меня от особы императрицы отринули, как кота худого…

– То дело прошлое, – успокоила я его. – Выскажи еще раз мне, я послушаю. Только турусы на колесах не разводи, мне интересно про землепашцев.

– Так ведь, государыня-царевна, земля наша на мужике держится, мужиком кормится. А с этого самого мужика каждый норовит три шкуры содрать, да еще выпороть за то, что четвертой не имеет.

– Допустим, – кивнула я. – Ты вот со своих полутора тысяч душ еле-еле четыреста рублев в год сдираешь. Сам холопов своих за недоимки не порешь?

– Так как же не пороть, коли…

– Понятно. Ну, а ежели, допустим, установить такой порядок: каждый крестьянский двор должен в год в казну гривенник внести. А прочие поборы вовсе отменить.

– Оскудеет казна-то… – усмехнулся Волынский.

– С чего же она оскудеет, коли сейчас с мужика ни полушки не видит, все помещики себе забирают? Ты ври, Петрович, да не завирайся. Сам говорил, что от земледельства происходит главный доход государства нашего, и что вся сила России – в мужике. Али я путаю что?

– Все верно, государыня-царевна.

– Так вот тебе мое… поручение. Для испытания способностей твоих. Сочти, сколько на Руси крестьянских дворов, кому они принадлежат, кто с них кормится, и кто сколько от казны утаивает. Осилишь дело сие? Или только языком горазд по углам молотить?

– Да как же их сочтешь-то? Это ведь надо, почитай, в каждый крупный город воинскую команду засылать, дабы силой удерживают людишек на местах удержать. Потом чиновники приедут – переписывать…

– Угу, – демонстративно зевнула я. – От твоих воинских команд народишко-то и побежит, куда глаза глядят. Ищи потом ветра в поле.

– А как же иначе-то?

– А иначе – вот как. Провести ревизию всего населения – указ императорский о сем получишь, это моя забота. А затем оповестишь курьерами власти в губерниях и провинциях, дабы, без посылки воинских команд и без разведения страхов напрасных, с каждой деревни собрали в письменном виде о наличном числе жителей, реестры эти слать в канцелярии воевод, воеводы – в губернские, а губернаторы – тебе. Ты же с малым числом подручных общую калькуляцию выведешь и государыне-императрице предоставишь.

Волынский глядел на меня с недоумением, которое потихоньку переходило в страх. Оно и понятно: не баба даже, девка незамужняя вроде бы дельные вещи говорит, только на Руси такого еще видом не видывали, слыхом не слыхивали. До такого в известной мне истории додумалась только расчетливая и практичная немка – Екатерина свет Алексеевна, когда императрицею сделалась. Идею я стащила у нее, ныне только что родившуюся где-то в Германии. И совесть за явный плагиат меня не мучила.

– А заводские и монастырские крестьяне? – задал первый дельный вопрос Волынский.

– Заводских тем же порядком учтешь – через их начальство. А насчет монастырских я сама с патриархом потолкую, то его епархия.

– Владыко-то, говорят, занемог, – заметил Волынский.

Опаньки! И как же я запамятовала, что Феофан и впрямь не дотянул до конца царствования Анны Иоанновны, скончался, как писали в оставленном мною времени, «после тяжелой и продолжительной болезни». А вот от какой такой «тяжелой и продолжительной» – неизвестно, сие исследователям его жизни творчества было неинтересно. Эх, историки, хвостом вас по голове!

– Владыку я навещу, спасибо, что сказал, – поднялась я из-за стола. – Теперь ступай и дожидайся указа императорского, но не в пьянстве, а в трудах: готовь грамоты, людей надежных, грамотных людей для подсчета крестьян российских. Иди работай, Петрович. И остатние свои соображения представь мне письменно и экстрактно через неделю. Никакие немцы тебе мешать не будут – нету уже тех немцев, а с герцогом Бироном, я чаю, поладите.

– Государыня-царевна, я хотел еще о финансах сказать…

– А вот это уже не твоя забота. И без тебя будет кому финансами заняться. Ты уже пробовал…

Насмешки в моем голосе мог не услышать только совершенно глухой. Да я еще демонстративно перевела взгляд с Волынского в угол кабинета, где приказала поставить знаменитую трость Петра Великого, «ужасную мебель», как величали ее современники. Стояла она там в назидание: Петра Алексеевича Бог прибрал, а дубина его на месте осталась.

Волынский проследил направление моего взгляда и слегка побледнел. Он-то эту «мебель» на собственном хребте в свое время испытал.

– Думаешь, не осилю? – усмехнулась я.

– Осилишь, государыня-царевна, – отвесил мне низкий поклон Волынский и ретировался. От греха подальше.

Н-да… Ну, как всегда в России – гладко было на бумаге. Я выдернула Артемия Петровича из конюшен герцога Бирона, где он, как мне теперь казалось, был вполне на месте, только потому, что помнила дошедшую до потомков его «Памятную записку» императрице. Там был и про то, что беглых мужиков нельзя силой обратно возвращать, что добрый хозяин должен своим холопам-арендаторам инвентарь предоставить, лошаденку-коровенку помочь купить, соху опять же. И про необходимость колонизации пустовавших в то время богатейших южных земель – тоже было. Даже о вреде пьянства, кажется, что-то дельное было прописано.

И вот передо мною лежит теперь бесспорный оригинал этой самой «Записки», новенький, не тронутый временем, не прошедший еще вместе с его автором сквозь пытошные застенки. И все там именно так и написано: витиевато, конечно, но понять можно.

Только вот как до дела дошло, почему-то знаменитый прожектер сник и заблеял нечто не вполне вразумительное-побирушечье.

Ладно, другие-то еще хуже, других помощников у меня пока не густо, придется работать с этими. И только после того, как выясню, что происходит с патриархом, чем он там занемог и как его лечат. Феофан мне был нужен не меньше, ежели не больше, чем все остальные мои сторонники, церковь при нем только-только начала подниматься из той пустоты и разрухи, в которую ее вогнал великий Петр.

А России без православия – ну никак нельзя. Пустое место тут же заполняется таким… не буду говорить, чем именно, что об этом без содрогания и подумать невозможно. Хотя тот же владыко Феофан и ратовал всеми силами за «просвещенный деспотизм», но подсознательно на первое место ставил второе слово. Поскольку просвещенный деспот – это всего-навсего более или менее образованный человек, к которому можно апеллировать с точки зрения здравого смысла. Огульное же просвещение масс без опоры на религию… это Россия еще будет проходить, увы. Если мне не удастся хоть как-то воспрепятствовать зарождению этого процесса здесь и сейчас.

Я позвонила и приказала закладывать карету, а также вызвать доктора Лестока, дабы сопровождал к занемогшему Феофану. Слушались меня уже беспрекословно, не то что в первые месяцы моего пребывания в теле принцессы-племянницы. Хотя я крайне редко прибегала к физическим мерам устрашения, только грозила ими время от времени, но всю черную работу аккуратно спихивала Ушакову или самой августейшей тетушке.

В покои к патриарху меня допустили мгновенно. Владыко был действительно нездоров – и это еще мягко сказано. С первого взгляды было заметно, что у него жар, а дышал он с таким хрипом и свистом, что даже я сразу подумала о пневмонии. Н-да… таки плохо, этот недуг пока еще лечить никто в мире толком не умел, да и в то время, которое я так скоропостижно покинула, до конца не научились.

– Благослови, владыко, – привычно приветствовала я Феофана. – Что с тобою? Сказывали мне, занедужил ты.

– Правду сказывали, пресветлая царевна, – с трудом вымолвил Феофан. – Видно, Господь решил меня к себе призвать… хотя не все еще дела здесь завершил…

– На все воля Божия, – перекрестилась я, – только мнится мне, не его то воля, а козни лукавого. С ним же бороться нужно, владыко. Вот я врача с собой привезла, дозволишь ли осмотреть тебя.

– Как прикажешь пресветлая царевна…

Диагноз Лестока был витиеват и двусмыслен, но в общих чертах подтверждал мои подозрения.

– Излечимо ли сие? – осведомилась я.

Мой замечательный доктор только пожал плечами. Оперировать он явно умел много лучше, чем лечить ОРЗ.

– Тогда так, – решилась я, мысленно перекрестившись. – Перво-наперво устройте так, чтобы его святейшество могло подышать парами травы мяты и чабреца. Из тех же трав приготовьте настойку, в кою добавьте корень солодовки…

Монахи, ухаживавшие за патриархом, смотрели на меня с оторопью, но кивали, причем двое порскнули разыскивать все необходимое для лечения. Лесток же просто не знал, как реагировать на внезапно открывшиеся во мне медицинские способности.

– И еще сыщите мне плесень, – добила я служителей Божьих. – В кадушках с соленьями прошлогодними поищите, должна там быть плесень на поверхности. Соберите мне, сколько сможете, только с молитвою, и с молитвою же в серебряном сосуде сюда доставьте.

– Ваше высочество, – вышел, наконец, из ступора Лесток, – зачем вам это понадобилось?

– После объясню, – отмахнулась я. – А вы, сударь, вспомните, доводилось ли вам слышать или читать о банках, кои на спину и грудь недужным ставят? Дабы дурную кровь оттянуть и дыхание облегчить.

– О да, ваше высочество! – тут же оживился врач. – Читал я, что римляне такие банки использовали и даже сам пробовал, когда нужно было из ран гной отторгнуть. По моему заказу их изготовили, всегда с собой вожу.

– И сейчас прихватили? – поинтересовалась я.

– Нет… но могу послать немедленно.

– Так посылайте! – жестко отрубила я. – Сами, небось, видите, что сейчас все средства хороши, лишь бы скорее.

– Государыня-цесаревна, – робко подал голос один из монахов, ухаживавших за владыкой, – банок, о коих толковать изволишь, у нас нет, а вот горшочки особые имеются. Их, правда, при пупных болезнях больше применяют, но…

– Давайте их сюда! И святой воды побольше принесите. Да, проветрить бы тут не мешало, а то владыко у нас задохнется от жары и смрада. Укутайте его потеплее, да какое-нибудь окно откройте.

– Они запеча…

– Знаю, что на зиму законопачено-запечатано, так ведь не замуровано же. Ну, быстренько, с молитвою, всей братией беритесь за исцеление столпа церкви нашей святой. Не время еще ему помирать, здесь надобен. Господин Лесток, вы мне головой за лечение патриарха отвечаете.

В этот момент принесли дымящийся котелок с травяным настоем и мисочку с самой что ни на есть натуральной плесенью. Быстро управились, молодцы.

– Господин Лесток, организуйте ингаляцию…

Глаза у господина доктора стали большими и круглыми.

– Ну, не знаю я ваших медицинских терминов! – потеряла я терпение. – Нужно, чтобы патриарх минут десять вдыхал лечебный пар от травяного настоя. Это понятно?

– Да, ваше высочество.

Пока доктор с монахами-помощниками суетились вокруг больного и выполняли мои ценные указания, я взяла мисочку с плесенью и, перекрестившись, плеснула туда святой воды, а потом размешала все в не слишком аппетитную с виду жидкость.

– Вот это будете давать через каждые три часа по глотку, – растолковала я монаху, показавшегося мне наиболее смышленым. – Да молитвы при этом честь не забывайте, особливо к младенцу Пантелеймону. Доктора я здесь оставляю, а мне весточки шлите как можно чаще. Я у себя помолюсь…

Той же ночью у патриарха случился кризис, а утром Лесток прислал ко мне монашка с сообщением, что опасности более нет, и Феофан обязательно поправиться.

С этим радостным известием я направилась к августейшей тётушке и застала ее… в постели, страдающей, как она сама утверждала, от несварения желудка. При том, что был Великий Пост, я могла только изумиться: что такого могло попасть в желудок императрицы, если категорически отказывалось там перевариваться? Блиц-допрос с пристрастием выявил, что намедни тётушка согрешила своей любимой буженинкой, сопроводив ее внушительной порцией квашеной капусты и парой вместительных бокалов вина… Н-да, тяжелый случай.

В принципе, из известной мне истории было достаточно ясно, что тётушка моя лет через несколько все едино помрет от камней в почках и мочевом пузыре. Но вот в данный конкретный момент это было бы очень некстати. Императрицу Анну Иоанновну следовало немедленно поставить на ноги и как следует полечить, чтобы она пробыла на престоле хотя бы еще года три. Иначе в России начнется такая смута и кровавая карусель дворцовых переворотов, что времена Дмитрия Самозванца и польского нашествия покажутся новогодним мультиком.

– Помираю я, Аннушка, – жалобно простонала тётушка, завидев меня. – Совсем плохо мне ныне, а врачи только кровь пускают, да клистиры ставить советуют…

– Я им, тетинька, сама клистир поставлю и кровь пущу, ежели они так будут ваше величество пользовать, – посулила я. – Вон патриарха тоже чуть не до смерти залечили, слава Богу, опасность миновала, поправиться Феофан всем нам на радость. И ваше императорское величество вылечим. Допрежь всего прикажите повсюду молебны служить о здравии вашем и патриарха.

– Ох, сама прикажи… моим именем. Ты наследница, скоро самодержицею станешь…

– Надеюсь, что еще не скоро, – хладнокровно возразила я. – Но только вам, тетушка, надлежит пост с сей минуты соблюдать – наистрожайше. И соления всякие со стола своего изгоните… хотя бы до Пасхи. А мне позвольте изготовить травяной отвар, который помочь должен в страданиях ваших.

– Какой отвар? – простонала императрица.

– Корень шиповника очень помогает. И кукурузные рыльца…

– Откуда ты все это знаешь? – подозрительно прищурилась тётушка.

– Читаю много, – безмятежно пояснила я. – А вообще-то нужно придворную аптеку организовать, чтобы за каждым порошком к докторам не бегать. Прикажите собрать несколько человек, сведущих в лекарственных свойствах растений, пусть они этим займутся…

– Сама прикажи, – простонала тётушка.

Меня эта новая манера все спихивать на хрупкие девичьи плечи уже начала откровенно раздражать. То сама, это сама… Во-первых, полномочий у меня таковых не имеется, а, во-вторых, для чего тогда императрица? Буженину трескать?

– Вот что, майн либер танте, – как можно более спокойно сказала я, – приказывать я могу только лакеям, да придворным. Глядишь, послушаются. А государственными делами заниматься меня никто не ставил. Благоволите продиктовать кому-либо указы и титл свой поставить. А я прослежу, чтобы все было исполнено в точности.

– Да нет у меня силушек…

– И не будет, коли вы себя не изволите беречь. Сегодня попоститесь, сделайте такую Божескую милость, да вино пока воздержитесь вкушать. В патриархии есть люди, в травах сведущие, с них и начнем, пусть они для вашего величества целебные отвары готовят… с молитвою.

– Помру я, Аннушка… – простонала тётушка, но уже куда менее жалобно.

– Все мы там будем, ваше величество, – философски отозвалась я, – да только торопить сие событие не нужно. Господь сам решит, кого и когда к себе призвать. Но вам помирать до того, как внуков своих увидите, никак невозможно. Так что поберегите себя… хотя бы для будущего России. Я права, ваша светлость?

Последний вопрос я адресовала непосредственно Бирону, который все время нашей беседы с тетушкой маячил где-то за занавесками ее ложа.

– Конечно, правы, ваше высочество! – с пылом воскликнул тот. – Анхен, сердечко мое, мы еще попируем на свадьбе ее высочества, а потом на бракосочетаниях моих деток, коих вы сверх меры облагодетельствовать изволили. Только не сиротите нас, позаботьтесь о своем высоком благополучии…

– Только вы двое меня и любите, – пустила искреннюю слезу императрица. – Будь по-вашему, попощусь и травки попью. А может, на богомолье…?

– А вот после свадьбы моей все вместе в лавру и отправимся, – предложила я. – К тому времени ваше императорское величество по милости Божией совсем оправиться. Вот тогда мы с вами государственными-то делами и займемся… вместе. Мне еще учиться надо, как и кому приказывать.

– Мудра ты, Аннушка, – совсем расчувствовалась тетушка. – Видать, в деда своего пошла, государя Алексея Михайловича. Герцог, коль племянница моя неопытна еще в делах государственных, пущай ей кто-нибудь поможет указы нужные продиктовать, а ты проследи, чтобы лишнего чего не проскочило. Царевна-то, почитай, дитё еще, всяк вокруг пальца обведет, коли пожелает…

Через три дня здоровье тетушки пошло на поправку, тем более, что я неусыпно бдела над строгим соблюдением ею диеты. Заодно наябедничила выздоравливающему патриарху, и тот прислал государыне-императрице пастырское внушение, в коем налагал на нее малую епитимию за малые грехи: строжайший пост до самой Пасхи. На тетушку было больно смотреть, так мучали ее страсти чревоугодия. Даже я сжалилась: выклянчила у Феофана дозволение для императрице через день вкушать отварную рыбку. Анна Иоанновна тут же размечталась об осетровом балыке, но пришлось удовольствоваться тем, что имелось в монастырском меню.

А еще через три недели, аккурат на Страстную среду, в Санкт-Петербург прибыли бывшие ссыльные: князь Иван Алексеевич Долгорукий с супругой Натальей Борисовной и малолетним сыночком. Княгиня была на сносях: одному Богу ведомо, как она умудрилась не родить раньше времени во время долгого путешествия из Сибири. А князь был тих и трезв, чем меня приятно удивил: я ждала опустившегося законченного алкоголика, а тут был вполне вменяемый, хотя и исхудавший чрезмерно мужик.

– Вот тебе, племянница, твоя княгиня, – пробасила тётушка, принимавшая бывших своих врагов в личных покоях. – Забирай ее, да не слишком балуй… знаю я эту породу Долгоруковых.

– Как прикажете, тётушка, – смиренно ответила я. – Только княгиня-то урожденная Шереметьева, а сия фамилия всегда тебе верна была. Смени гнев на милость.

Уже почти ощутимый конец мучений поста и предвкушение пасхальных радостей настроили императрицу несколько даже на сентиментальный лад.

– Хорошо, хорошо, все я прощаю, возвращаю князю имение его и жалую дом в Санкт-Петербурге. Но чтобы сидел там – тишайше.

– А с чего князю шумствовать? – пожала я плечами. – Не извольте беспокоиться, тетушка, я за всем пригляжу. А княгине нужно отдохнуть, да здоровое чадо на свет произвести. Так, Наталья Борисовна?

Княгиня подняла на меня свои прекрасные, воспетые потомками кроткие глаза, и тихо ответила:

– Прикажи, государыня-царевна, с сей минуты служить тебе начну. И молиться за ее императорское величество и за твое высочество денно и нощно стану.

Действительно она святая, что ли? Очень похоже на то.

Вот замечательная троица статс-дам у меня будет: святая Наталья, шлюха-Лопухина и высокомудрая Мария Кантемир. Скучать уж точно не придется.