Читать книгу Клуб сочинителей эротики. Главы и интермедии - Светлана Богданова - Страница 3

«Вошел слуга – в ливрее и при парике, ибо так было велено ему всякий раз встречать гостей, – поклонился, как требовалось по этикету, и возвестил прибытие князя Паласара Льва Тиглатовича. В ту же секунду из-за его атласной спины появился и сам Лев Тиглатович – в черном фраке, словно он и не князем был вовсе, но завзятым каким грумишкой, впрочем, фрак ничуть не портил его фигуры, ибо осанка его оставалась неизменно благородной и изрядной. Войдя, Лев Тиглатович, не замечая Марианны Петеровны, с нежною улыбкою протянувшей ему ручку в митенке, бросился напрямик к Абигайль Ивановне и, облобызав одно из ее белоснежных запястий, да лишь слегка склонив торс в сторону обиженной его холодностию Марианный Петеровны, немедля приступил к делу. А дело у него было вот какое. Ильины давали бал, да не просто бал, но маскарад, и Лев Тиглатович незаметно был приглашен туда с оговоркою, что ни один кавалер не может явиться без дамы. И вот, Лев Тиглатович почел бы за честь, если бы Абигайль Ивановна отправилась без обиняков вместе с ним. Трудность же и двусмысленность его предложения заключалась в том, что сам он желал посетить сей маскарад под видом дамы, тогда как Абигайль Ивановна, несмотря на столь очевидные свои женские формы, должна была нарядиться кавалером. Лев Тиглатович уговаривал Абигайль Ивановну чудо как учтиво, притом окидывая ее всю взглядом и страстным, и почтительным, к тому же явственно не испытывая никакого интересу к Марианне Петеровне, что Абигайль Ивановна, не помня ни себя, ни приличий от незнакомого ей дотоле волнения, согласилась.

Была уж почти ночь, когда скорым шагом вышли они из парадного – юная высокая девица в синем бархатном платье с кринолином и полноватый мужчина небольшого росточку, семенивший рядом с девицей и держащий ее под ручку на женский манер. Они вошли в экипаж и захлопнули черную лаковую дверцу, не оглянувшись и не ведая, что из окна спальни следит за ними Марианна Петеровна, трепеща от обиды и невыплаканных слез.

Надобно сразу же предупредить внимательного читателя: многое из того, о чем я имею честь ему поведать, восстановлено уже лично мною, спустя почти сто лет, по дневникам Абигайль Ивановны и Марианны Петеровны, хранящимся до сего дня на чердаке нашей усадьбы в Соснино. Записывая происшедшее старательно и безо всякой спешки, я нет-нет да и поднимаю затуманенный вожделением взгляд свой на два овальных портрета – Абигайль Ивановны и Марианны Петеровны. Их высокие прически, украшенные перьями и жемчугами, прибраны на сих портретах тщательнейшим образом, глаза темные, выпуклые, с поволокой, глядят пристально на своего потомка, изогнутые линии грудей угадываются под нежным кружевом декольте, станы туго стянуты корсетами, а милые их влажные губы хранят тени таинственных улыбок, кои пленили ни одного кавалера.

Вернемся однако к нашему повествованию. Экипаж князя Паласара едва заметно скользил между деревьями, кучер зажег лампаду, и одинокому путнику, забредшему в поздний час на отдаленные проулки, чудилось, будто то огонь Святого Эльма подпрыгивает карминною точкою в ночи. Воспользовавшись мраком, Лев Тиглатович прикоснулся к затянутой до боли груди Абигайль Ивановны, и, не почуяв никакого препятствия, окромя легкого вскрика – стремясь скрыть собственные натуральные очертания, Абигайль Ивановна явно переусердствовала, – юноша погрузил разгоряченную свою физиономию в бархатные складки одеяний и принялся лобзать сладостную кожу Абигайль Ивановны, проникая глубже в самую сердцевину предмета, в подлинный, так сказать, центр ее воспламенявшегося тела, и чуть было не добрался до самого стремительного пункта ее наслаждения, когда кучер возвестил о прибытии экипажа к назначенному особняку, и нашей парочке пришлось отпрянуть друг от друга и принять вид представительный и строгий.

Не смея далее отдаться своим сочинительским амбициям, смиренно привожу здесь страницу из дневника моей прабабки, без каких-либо исправлений и приукрашений, ибо архаический стиль ее записок кажется мне самим по себе и прекрасным, и мистериозным»*.

«Постой», – вдруг как будто выкрикнул Председатель. Злата читала так быстро, так неумело, она здорово тараторила, и порой было вообще трудно понять, где кончается одно предложение и начинается другое. Но все же те, кто ее понимал, как-то неловко посмеивались и удивленно переглядывались. До сих пор она молчала и ни разу еще ничего не читала, и вот, пожалуйста, какая-то витиеватая сказовая манера, впрочем, довольно искусственная… Странный сюжет, бал-маскарад, происходивший как будто бы в восемнадцатом веке… – «Постой», – уже спокойнее произнес Председатель, убедившись, что «фонтан», вернее, «пулемет» – затих. – «Мне кажется, в твоем рассказе очень много подробностей, которые нельзя назвать эротическими. Это не эротика в полном смысле слова».

«А что, в таком случае, эротика?» – вдруг спросил Максим.

«Ну, ты-то пишешь чистую эротику», – Председатель поощрительно кивнул в его сторону, убрал непослушную прядь своими пухлыми пальцами за ухо, и снова обратился к Злате. – «Где же то, что мы так ждем на наших собраниях? Где, собственно, подробности?»

«Иногда я не уверен, что пишу именно эротику», – снова встрял Максим. – «Иногда мне кажется, что у меня это, скорее, порнография. А у Златы вот – как раз эротика…»

Злата, крупная полная девушка в черных джинсах и черной рубашке, с нелепой прической в стиле конца девяностых – почти полностью бритая голова, а сзади, в ложбинке на шее, – длинный крысиный хвостик, – сидела, опустив глаза, и молчала. Ее пальцы, изуродованные черным маникюром и огромным количеством колец с какими-то кельтскими символами, дрожа, перебирали рукопись, которую она только что читала.

«Тогда поясни, что ты имеешь в виду», – сказал Председатель Максиму.

«Я имею в виду, что мои персонажи не обладают историей, в них нет глубины, они безымянны и больше похожи на кукол, на – как когда-то говорили, картонных дурилок. А в рассказе Златы есть предыстория, есть отношения между героями, есть характеры. И потом, интересно, что о проказах дам мы узнаем из воспоминаний их правнука, или кто он им там. То есть, имеет место не только некий исторический контекст, в котором происходят все эти события, пусть и нарочито искусственные. Но ощущается и определенная… не знаю, как сказать… глубина, которая уводит нас в будущее, и это будущее не менее искусственное, чем прошлое…»

«Спа-си-бо», – прошептала Злата, все так же не поднимая глаз и нервно теребя листы, – с механической интонацией, словно бы пародируя какого-то робота и компенсируя живость своих персонажей, о которой только что говорил Максим.

«Да не за что», – пожал плечами Максим. Он был абсолютно спокоен и удивленно оглядывался, не находя поддержки. Все молчали, словно боялись, что за их высказывания их исключат из Клуба. Максим же жаждал высказываться, и если при этом он невзначай нарушит правило Клуба, то готов был расплатиться за это – и деньгами, и даже уходом. Он ощущал внутри уверенность и силу, вероятно, скопившиеся из-за долгого молчания и из-за – как это ни парадоксально – частых выступлений. Он был сильнее, крупнее, выше всех, кто здесь находился, он был точно Алиса в карточном суде, – одно неловкое движение локтем, и все эти морские свинки полетят со своей скамьи присяжных в тартарары.

«Что значит, искусственное будущее?» – спросил у Максима Председатель. Он тоже явно ощущал силу и правоту Максима, и не готов был сейчас с ним сражаться. Поэтому его тон смягчился, он словно бы старался примирить самого себя с этим неожиданно появившимся защитником испуганной, но, наверное, все-таки правой, девчонки.

«Ну, Злата играет со стилем. Оказывается, что у правнука более замороченное, более вычурное письмо, нежели у самих прабабок, и тогда получается, что прабабки – это порнография, но переосмысленная потомком, она становится эротикой, обретает плоть и кровь, перестает быть чем-то плоским и плотским…»

«Гм… Наверное, ты прав. Наверное, я не все понял, Злата, ты читаешь слишком быстро. Продолжай, пожалуйста, но помедленней», – вздохнул Председатель. И Злата продолжила.

«И вот мы подъехали. Надо сказать, особняк Ильиных более всего напоминает голландский дом, стены кирпичные, украшенные завитушками окна и даже мезонин, крыша покатая, закругленная, из кирпичных труб валит прозрачный дым. На крыльце – лакей, открывает и прикрывает двустворчатую дверь с витражом. Войдя, мы оказались на широкой лестнице, покрытой ковром. Наверху стояли еще два лакея, оба были в масках и париках с косичкой. Ах как славно было подниматься мне по лестнице без ужасных этих юбок, как же мужчины удобно живут в панталонах! Лакеи приняли наши шубы, и мы направились по длинному тусклому коридору в залу, освещенную тысячью свечей, блеск которых умножался многократно зеркалами, развешанными по стенам, потолку и даже выложенными по полу. Да, да, пол был также зеркальным, хотя поверхность его была не стеклянная, а похожая скорее на какую-то грубую рогожу, на корку неведомого прозрачного фрукта, поскольку, ступая по нему, мы не скользили, но чувствовали себя уверенно и могли даже разбегаться и подпрыгивать в танце. В зале нас встретили сами хозяева – чета Ильиных, он высок и черен, она – миниатюрна и рыжеволоса, впрочем, как потом я разглядела, то были не Ильины, но пара, похожая на них и по росту, и по масти. Волосы их были сильно смазаны жиром и сверху припудрены, потому нельзя было точно сказать, настоящая ли то шевелюра или же парик. Лица скрыты были под масками из папье-маше – он изображал Пьеро, она – Коломбину. Пьеро склонился и поцеловал руку Льву Тиглатовичу, мне же пришлось поцеловать руку Коломбине, ведь я была одета мужчиной, и никто не должен был догадаться, кто я есть на самом деле.

Признаться, меня порадовала моя смелость и еще одно – меня восхитил запах, исходивший от запястья Коломбины – горьковатый ореховый аромат, сильный, резкий, и в то же время чувственный. Закрой я глаза и не знай, что подобными духами надушена женская рука, я бы обязательно приняла этот запах за запах чего-то тайного, интимного, и мужского. Тогда на мгновение у меня явилось подозрение, что люди, изображавшие Ильиных, тоже поменялись полами, и мне только что впервые в жизни довелось поцеловать руку мужчине.