Читать книгу Мерцание зеркал старинных. Подчинившись воле провидения - Светлана Гребенникова - Страница 7

Я осталась переминаться на крыльце, пока Вера пошла взглянуть, что происходит внутри дома. Я видела, что те, кто проходит мимо, оглядывают меня с ног до головы. И все, мужчины и женщины, смотрели одинаково – с неприязнью. При первой встрече мне померещилось, что у этих людей нет возраста. Теперь же, наоборот, чудилось, что все они выглядят какими-то немолодыми. Даже дети казались маленькими старичками: они были безрадостные, словно лишенные жизни.

Один крикнул, когда я смотрела на них:

– Что гляделками своими моргаешь, лупыря сорокина, курица разряженна, чё ты тут стоишь, над нами потешаешься? Не долго-о-о тебе осталось фазанихой расхаживать, скорехонько займешь свое место, – и бросил в меня ком грязи.

Я увернулась и показала ему язык.

В этот момент выглянула Вера и, осуждающе посмотрев на меня, взяла за руку и буквально втянула в сени.

– Никого нету, кроме Тимофея, быстрее поднимайся наверх, пока не заметили. Тимофей-то по радостному случаю женитьбы уже выпивает, а он под мухой лютый, я уж знаю.

Я шла тихо как мышка, пыталась слиться со стенами, чтобы он меня не заметил, и хотела побыстрее проскользнуть за печку, чтобы подняться наверх. Но только я приблизилась к печи, как он окликнул меня:

– Эй, барышня! – и зло рассмеялся.

Я остановилась как вкопанная.

– Куда же вы поспешаете, не желаете ли компанию составить? Ну, пусть не барину, пусть не князю и не вшивому царю плешивому, но всё-таки достойному, крепкому, сильному мужику. Не изволите ли выпить за свою подружку, которая вскоре станет здесь всему хозяйкой? Не хотите ли порадоваться вместе со мной?

Вера подошла к нему и примирительно произнесла:

– Ну полно, сынок, успокойся. Выпил – так поди на печку да спать ложись. Пускай нечестивица наверх следует да сидит там тихо, своей участи ожидает.

Он отодвинул ее ласковым движением.

– Погодь, мать, погодь. Ну что же ты меня удовольствия лишаешь с настоящей-то госпожой поговорить, одним с ей воздухом подышать. Посидеть рядком, чарку испить… Сюда поди, вошь, не боись, не трону, а ежели трону, так сразу дух из тебя вон.

Я очень испугалась, меня затрясло, и я подумала: «Лучше бы я не выходила, сидела бы у Марийки и не высовывалась, чтобы все забыли о моем присутствии».

– Ну чево ж ты? Ты чё, боисся меня? Да не боись! Иди сюда, тля бесцветная, мелочь пузатая… – и Тимофей пьяно икнул и заржал.

Смех его был настолько противен, что я едва сдерживалась.

Громко рыгнув, он рявкнул:

– Иди сюда, я сказал!

Меня еще никто так не унижал. Я вмиг перестала его бояться и с вызовом произнесла:

– Да куда нам до тебя! Выше всех себя ставишь, судьбы людские вершишь, решаешь, кому жить, а кому не стоит. Никак в цари или в императоры метишь…

Как только я произнесла слово «царь», он взвился, глаза его бешено загорелись. По испуганному взгляду Веры я поняла – мне конец, но уже не желала идти на попятную. Гордо распрямила спину и смотрела на него с вызовом. Тимофей встал, от выпитого его слегка пошатывало, и двинулся в мою сторону. Но мать кинулась наперерез. Он оттолкнул ее, подлетел ко мне и злобно зашипел в лицо:

– Как смеешь ты-ы-ы говорить в моем доме об этом отступнике, о царе, который поломал все исконные порядки… Наши-то предки совсем по-другому жили – вольными людьми были на этой земле. Все, кто пришел опосля поганого Петьки, власть его продолжали, бесчинства на земелюшке русской поддерживали. От Руси, почитай, ниче и не осталося, иноземцами нашу землю заселили. Как у власти они встали – все наши жизни порушили.

Слушая пьяный бред Тимофея, я хотела рассмеяться ему в лицо. С каждым словом он распалялся всё больше и больше. То, во что он свято верил, было порождением непролазной тупости, невежества и абсолютно ложного восприятия всего, что происходило в новой России, которую создал царь Петр I. Все мы до сих пор почитали его и любили, знатные семьи восхищались им и превозносили его дела, его неоценимый вклад в развитие страны, который позволил России встать с колен, из дремучего боярского государства превратиться в великую державу. Государыню императрицу Тимофей ненавидел лютой ненавистью, считая, что не имела права иноземка встать во главе великого народа. И вот теперь он возомнил себя новым царем и собирается от Аньки нарожать богатырей да при помощи собственной армии вернуть порядок, коим жили его предки…

Я стояла напротив него и почему-то уже совершенно не боялась. Он больше не внушал мне страха, этот темный, скудный умом человек, который не одолел меня своей тупостью и теперь пытался сокрушить силой.

Я пристально посмотрела на него и стала чеканить каждое слово:

– Во-первых, отойди от меня на два шага! Прекрати дышать мне в лицо своим зловонием. Во-вторых, я никак не пытаюсь над тобой возвыситься, мне это неинтересно. Для меня унизительно так относиться к людям.

Здесь я, конечно, лукавила. Не то чтобы я не ставила себя выше него… Я вообще его не видела, он был для меня пустым местом. Он никак не мог сравниться даже с кем-то из наших крепостных.

Абсолютно не страшась его, я подумала: «Ну что он может мне сделать? Ударит? Пусть!» – не очень-то я этого боялась.

Не знаю, что на него больше подействовало, мои слова или то, что я смело смотрела ему в глаза. Но увидев, что я его не больше боюсь, он в недоумении отошел, сел за стол и глухо сказал:

– За печь ступай, девка, сымай свои тряпки непотребные, коими ты прикрылась, чтобы выглядеть подороже, да выходь сюды голой. Я покажу тебе мужицкую силу и научу уважать простой люд. Я тебя научу любить, ведь ты наверняка ишо не тронутая – так я это исправлю. Ну, чё стоишь? Али помочь? – Тимофей вновь угрожающе двинулся в мою сторону.

Я выскочила в сени и тряслась, ожидая, что будет дальше. Я подумала тогда, что лучше умру, но живой ему не дамся… этому мужику, который возомнил себя умнее всех царей, вместе взятых. Этот защитник всех обездоленных и угнетенных решил воспользоваться своей силой, чтобы подчинить меня.

Я стояла и плакала от страха, от жалости к себе. Сквозь маленькую щелку было видно, что происходит в комнате. Вера подошла к Тимофею и положила обе руки на его спину.

– Сынок, как же ты можешь так себя вести? Ты ж завсегда за правду был и за справедливость, ты же лучшего желал для всей общины… Зачем же тогда ты хочешь растоптать эту девочку, глупую, несмышленую, у которой и без того впереди множество испытаний? Как можешь ты с ней расправляться так же, как те мерзавцы с твоею тетушкой?! Она ведь из-за этого разума лишилась… Ты опозоришь мать и отца, весь род, из которого вышел. Идею нашу уничтожишь и борьбу за нее низложишь, всё это вмиг обесценится и в прах рассыплется, на глазах развалится. Ежели ты так сделаешь, знай: того, что было раньше, уже не будет. Ты покроешь позором наши головы, а за сим последует наказание. Поверь мне на слово, сынок, наказание будет ужасным. Ты не сможешь перенести этого, не сможешь пережить. Я прошу тебя, умоляю, заклинаю – не делай этого. Не черни свою душу, не опускайся ниже тех, против кого мы боремся. Конечно, ты волен поступать как угодно, ты ведь мужчина и сам принимаешь решения, но я тебя очень прошу, сынок, прислушайся к тому, что я говорю, прислушайся ко мне, к своей матери.

Она еще какое-то время его уговаривала, пока он не хлопнул кулаком по столу.

– Всё на этом, замолчи, мать! Я принял решение: эту девку надобно проучить, научить уважать нас, простой люд. Как еще можно научить уважать мужчину? Только силою. Должна она почувствовать, кто настоящий, а кто врет и чужие личины надевает, агнцем Божьим прикидывается. Пусть почувствует подлинную силу мужика русского.

Мать, сложив руки на груди, со скорбным лицом отошла от него.

– Таким, значит, способом ты решил проучить ее? Так решил силу нашего великого народа показать? Это она от нас в большие города понесет? Это должна она поведать, когда домой вернется? О том, что ее снасильничал грубый пьяный мужик, который противится нынешней власти?

Но он смотрел на нее и уже ничего не видел. Пелена застлала ему глаза, его накрыла пьяная тьма, и он уже не мог мыслить и рассуждать здраво. Мать в отчаянии ударила его по щеке, чтобы хоть немного привести в чувство.

– Тимофей, прошу, опомнись. Али нравится она тебе, и ты возжелал ее для себя? Может, просто свои низкие хотения за гордыми словами прячешь?

Глаза Тимофея налились кровью, и он со всей силы, наотмашь ударил мать кулаком. Вера упала и лежала не двигаясь, только слышно было ее тихое дыхание. Я очень сильно испугалась: если ему удастся задуманное, я уже никогда не покину этой избы, не перенеся позора. Нужно будет остаться здесь навсегда и, переодевшись в их одежду, обихаживать и обслуживать его… Эта мысль вызвала у меня приступ тошноты. «Не бывать этому: лучше помереть и провалиться сквозь землю сию же секунду, чем жить такой жизнью!»

Я начала оглядываться, ища, чем защититься, отшвырнуть его от себя, быть может, оглушить. Но, как назло, ничего подходящего не увидела. Мы были в этом доме вдвоем, не считая Веры, которая лежала на полу без чувств. Я со страхом ожидала своей участи. Он гнусно рыгнул и крикнул:

– Ну чё, ты готова? Приняла свой истинный вид? Я иду к тебе! Пеняй на себя, слышь, барышня, если не сделала, как я велел. Пожалеешь, что на этот свет родилась.

Я забилась в самый темный угол, надеясь, что он не сразу меня отыщет. Он уже шел ко мне, но тут скрипнули половицы крыльца, и я услышала родной Анютин голос. Вместе с какой-то молодой женщиной они сразу прошли в комнату, не заметив меня.

– Тимошка, что ж ты раньше времени нализываешься, змей ползучий? – всплеснула руками женщина, – потерпеть не могешь? Как ты пьяными зенками на невесту свою любоваться будешь?

Тимофей остановился, замахал на них руками и заорал:

– Выйдите все вон! У меня с барышней сурьезный разговор.

– О чём, интересно, ты с этой подлюкой говорить будешь?

– А тебя, Фроська, это не касается. Вот тебя забыл спросить! Сказывал я выйти вон? Значить, пошли вон отседова! И эту с собой забери, – он кивнул на Анну, – которая жаною моею будет.

Анюта, поняв, что происходит что-то неладное, сказала:

– Я не уйду, пока своими глазами Наташу не увижу и не услышу от нее, что она в добром здравии.

Она оглядела комнату и, не увидев меня, начала громко звать:

– Барышня, где вы? – голос ее был взволнованным.

Я вышла из своего укрытия, подбежала к ней и разом выпалила всё, что произошло здесь, пока она неизвестно где отсутствовала. Указала на Веру, которая лежала, скрытая полутьмой, в углу, тихонько похрипывая. Если бы не этот тихий хрип, можно было бы подумать, что она умерла.

Анна словно впала в ступор от увиденного и услышанного. Я толкнула ее.

– Анька, ты что встала, как каменная баба?

Мы вместе подбежали к Вере, подняли ее, посадили на лавку. Но тело не слушалось, словно ватное, голова безвольно повисла. Вера была в сознании, но казалось, что ее покинули силы и желание жить. Она погрузилась в глубокую тоску по чему-то безвозвратно ушедшему. Мы не знали, что делать, а Фроська, даже не подойдя, начала заламывать руки, голосить и причитать как по покойнику.

Вдруг Вера тихо-тихо заговорила, и Фроська мигом смолкла.

– Скажите, милые девушки, скажите мне, когда он ушел, тот милый мальчик, которого я воспитывала и которого любила больше жизни? В какой момент он покинул меня? Он ведь уже никогда не вернется?

Она словно ждала, что мы ответим, голос ее был тих и очень трогателен, но она продолжала, сглотнув слюну:

– Я больше никогда не увижу того прекрасного, невероятно доброго мальчика. Боже, так ты караешь меня за мой дар?! Отбираешь самое дорогое… Так ты наказываешь меня за то, что я сделала, когда поддалась ложным идеалам и ничего не стоящим идеям. За это мне назначено наказание – теперь я знаю.

Вера окинула нас мутным взором.

– Уходите, уходите отсюда, девушки. Не ждите ничего. Будет останавливать вас – бейте его. Бейте прямо в грудь, в это холодное сердце, которое в одночасье уничтожило всё, к чему я шла целую жизнь. Это уже не мой сын! Про кого хочешь я всё ведаю, от рождения до смерти, а про него никогда ничего не знала. Я только воспитывала его, хотела любовью и добротой вырастить хорошего, достойного, близкого к Богу человека. Видать, упустила что-то, недоглядела, не вышло у меня. Не хочу его видеть, не хочу более ничего! Уйдите отсюда, оставьте меня одну. Нет предела моему горю, нет границ моему разочарованию, не хочу более ничего, не желаю! И жить не желаю, ничего не желаю… все уходите… уходите!

И продолжала повторять:

– Уходите, все уходите!

Я взглянула на Анюту. Она как завороженная глядела на Веру. Посмотрев на Тимофея, который сидел за столом с опущенной головой, я поняла, что настал час бежать. Я первой нарушила тишину, шикнув на Аньку и тихонечко ущипнув ее за руку, чтобы она очухалась.

– Аня, что ты стоишь столбом? Бегом отсюда!

Аннушка уже была одета как староверка. Сарафан и рубаха из простой ткани, вручную расшитые местными искусницами, голова повязана лентой, овчинный тулупчик… На первый взгляд одна из них, и не отличишь. Она медлила и неотрывно смотрела на Тимофея, который вышел из ступора, мгновенно протрезвел и направился к матери. Упал перед ней на колени, но та на него даже не взглянула.

Тимофей взмолился, целуя руки Веры и края ее одежды:

– Мамочка, прости, мамочка, это всё она… Она, ведьма проклятая, непотребство со мною сотворила. Как в тумане был, голова чужая. Бес попутал, прости, что руку на тебя поднял.

Вера сидела молча, тихо покачиваясь, безучастно и отрешенно смотря сквозь сына, будто его и не было вовсе. Еще недавно полная жизненных сил женщина с фанатичным блеском в глазах превратилась в старуху, только что похоронившую самого родного человека. Будто не понимая, кто ползает у нее в ногах, Вера брезгливо посмотрела на Тимофея и оттолкнула его:

– Уходи прочь, куда глаза глядят! Не желаю тебя более видеть! Чтоб духу твоего здесь не было!

Тимофей вскочил и, брызжа от злости слюной, заорал:

– Ах, чтоб не было-о-о-о? Так-то ты со своим единственным сыном заговорила? Никогда ты меня не любила! Никогда не понимала меня, добра мне не желала. Ты никогда не могла понять меня. Смеялась, что я хочу быть великим правителем. Не обо мне пеклась, о себе только думала! Ты ведьма, самая настоящая! Ни одному твоему слову больше не верю! Чтой-то я валяюсь у тебя в ногах и прощения прошу? Да ты никто – обычная колдовка, заманившая отца в свои сети. Неизвестно еще, от него ли я родился… Никто, ни ты, ни отец, никогда мне всей правды не сказывали, я чувствовал. Всё обмануть меня пытаетесь, думаете, я этого не понимаю? Я здеся вырос, ведаю, что есть в моем рождении что-то нечистое. Давно, давно по общине слухи ползут…

Вера наконец обратила свой взор на сына и горько улыбнулась. Голос ее был печален, тоска и боль звучали в каждом слове.

– Знать хочешь, кто твои родители? Кто тебе жизнь подарил? Хорошо-о-о!

Она выпрямилась и тихо сказала:

– Твоя мать сейчас наверху, а отец твой – кто-то из тех высокородных подонков, которые жизнь ей сломали. Легче стало?! В тебе кровь одного из тех, против кого ты так борешься, ты один из этих графьев и князьев, байстрюк. Вот и живи теперь с этим!

Вера качнула головой, вздохнула и гордо вышла из комнаты. Мы слышали, как она шумит в сенях, словно что-то собирая.

Тимофей, убитый правдой, сел за стол и уронил голову на руки. Его сотрясали рыдания. Я внезапно поняла, что это идеальный момент для ухода: лучшего шанса у нас не будет. Не медлить! Бежать, бежать отсюда быстрее, из того ужаса, которым наполнен красиво украшенный, словно расшитый изнутри узорами дом.

Я дернула Аньку за руку, увлекая к выходу, потому как разгадала ее намерение подойти к Тимофею, пожалеть или как-то утешить его. В ней всё-таки родились чувства к этому мужчине, наверное, юность была тому причиной. Проснулась женщина… Сердечко дрогнуло, и она ощутила то, чего доселе не испытывала. Ей хотелось изведать любовный трепет, пришлось по нраву то, что ее отметили, выделили, она желала и мужской ласки, и защиты…

Несмотря на мои слова и намеки, Аня всё же подошла к Тимофею, протянула к нему руку, но он резко отстранился:

– Уходи! Не желаю тебя более видеть! Никогда! Слышишь? Ты завсегда станешь напоминать мне, что со мной сотворилось! Все думы мои, чаяния, всё, с чем я боролся, идея – всё в прах рассыпалась. Ума не приложу, зачем мне таперича жить, и смыслу в этом никакого не вижу, не понимаю! Поди прочь, чтобы глаза мои больше тебя не видели! И упаси вас Боже даже подумать на обратном пути возле нашей деревни остановиться. Пусть вас лучше волки сожрут! А теперь пошли вон отсюда! Во-о-он, я сказал!