Читать книгу Монстры, с которыми мы живем - Svetlana Isaenko - Страница 4

– Мам, пожалуйста, я приеду, но не сейчас. Сейчас не могу. Ты же знаешь, я лечусь, ну… Огород ещё не начался… Я буду. Обещаю!

Сердце выпрыгивает, наверное, опять снаружи пунцовая. Прекратив разговор, виновато смотрю на Марию Фёдоровну.

– Как же неудобно. Простите, что заставила Вас слушать. Она не понимает, что я могу быть занята. Если сброшу или не возьму трубку – такое выгребаю. Мама, как всегда, в своём репертуаре. Ей нужно, чтобы я принадлежала, безапелляционно, исключительно ей. А я так не могу .

Даже сейчас, говорю ей, что я у врача, а она в трубку кричит, что лучше на огород и я не пойми куда деньги ношу… Ой, простите…

Как же неудобно. Такое говорю, – сижу, потупившись, ну что за кретинизм такое доктору говорить. Да и она всё это слушает, а разговор прервать не могу – перед мамой я, как кролик перед удавом.

– Простите.

Мария Фёдоровна внимательно смотрит на меня. Изучающе. Затем с улыбкой говорит:

– Всё в порядке. Не тревожьтесь. Родственники очень часто предвзято относятся к психиатрам. Раз так пошло, давайте начнём нашу сегодняшнюю встречу с экскурса в историю Вашей семьи. Домашнее задание принесли?

– Конечно, – я протягиваю вспотевшей от волнения рукой свою тетрадь. Вижу, у неё на безымянном пальце очень красивое кольцо с огранкой, я такое только в кино видела. «Интересно, а её когда-нибудь бил муж?» и сразу виновато осекаюсь. Навряд ли. Такие женщины – редкость, они сами по себе. Но, если есть кольцо – значит, у неё есть любимый. Её голос отрывает меня от размышлений.

– Хм… Интересно. Вижу, Вы отлично поработали над домашним заданием. Пожалуй, начнём с психотравмы под названием «Щеколда».

Внутри как-то всё съёжилось. Никогда никому не рассказывала. Ну что же, пора освобождаться… Набрав в лёгкие воздух, я начала.

– Мама с папой познакомились на фронте. Точно не знаю как, но, вроде бы, папа её спас. Маму зовут Неонилла Кирилловна, отец, покойный – Тимофей Георгиевич. По маминому имени, наверное, можно очень многое понять. У неё всегда был характер стойкий, нордический. Поэтому, когда она говорит, что её «спас» папа, я сильно сомневаюсь.

Ну, она так рассказывает. Вроде бы, бежали они от немцев, спрятались в школе, затем их рассекретили, и часть людей побежали в одну сторону, а они с папой – в другую. Это их и спасло. Почти всех людей из села расстреляли, а они выжили. Так и зародился их роман. Потом они переехали в другую деревню и там уже и жили. Всё моё детство проходило там. В маленьком домике с зелёным деревянным крыльцом. А у входа росли красивые яблони. Ой, я так всегда любила весну. Это было моё самое лучшее время в году. Я начала себя помнить рано. Как только расцветали сады, у меня на лице появлялись веснушки, папа приходил с работы и дарил мне конфету. Помню, мне было года четыре, он пришел и, как всегда, подарил мне конфету, а моему старшему братику – новый сачок. Мама пекла пироги. Папа поцеловал меня в щечки и назвал

«Кнопка». А ещё нежно пальцем потрогал за носик и сказал, что я самая красивая девочка на планете после мамы. А потом он её даже обнял. Антоша, мой старший брат, помчался по комнате, радостно играя с этим сачком. Ему было шесть. Он так хохотал, а мама всё переживала, что он разобьёт чехословацкую люстру этим сачком. А папа всё улыбался: «Не боись, ни один чехословацкий хрусталь не стоит детского смеха». Помню даже, как мы с Антошкой в саду бабочек ловили. Такая умора была. Мне так эта картинка въелась в память.

Мы с Антошкой были не разлей вода. Однажды мы сильно пошалили. Антошка стал на четвереньки, я забралась сверху, и мы закрыли щеколду на засов. А папа с мамой остались на улице. Ой, сколько было крику-то. А мы испугались, пытались её открыть, но ничего не получалось. Папа влез в окно и очень сильно нас ругал. И мама тоже. Нам сказали, что так делать нельзя, мы семья, и шалить друг над другом мы не можем, так как любим друг друга. Мы всё поняли и, конечно, больше так не делали, были послушными и жизнерадостными. Играли в войнушки, придумывали палочкам названия, чтобы собрать свою роту. Помню, Антошка сильно мечтал о собаке, рисовал её постоянно, хотел назвать Дружок. И папа обещал купить, но мама была против. Однажды, в конце лета, он пришёл домой с осипшим голосом. Мама отругала его, что он где-то шлялся. Он был какой-то бледный сильно и как-то странно дышал. Наши кроватки стояли рядом. Он тихонечко ко мне подполз и попросил никому не говорить, что ему не хорошо, иначе его мама убьёт, так как он ходил за огород лакомиться ягодами. Я, конечно же, никому ничего не сказала. Мне были хорошо известны истории про партизанов, и сдавать соратников было не хорошо. Антошка уснул и крепко спал. Мама говорила, что со сном уходит болезнь. Вечером пришёл папа и принёс мороженое. Антошка не просыпался, ну и родители его не будили. Я съела своё мороженое и уснула. Проснулась рано, Антошка всё ещё спал. «Вот дрыхля» – подумала я и полезла его будить. Уже было пора вставать. Когда я залезла к нему в кровать, то поняла, что что-то не так. Он был как восковая фарфоровая куколка, мне такую девочка Клава на улице показывала. Я начала его трясти, а он не реагировал. Я побежала к родителям, но в комнату заходить было нельзя, а сквозь щель была видна возня под одеялом и стоны. Я подумала, что маме тоже плохо и начала сильно кричать и плакать. Первым выбежал папа и стал меня трясти. Потом мама выбежала, запахивая халат. А потом я всё плохо помню. Помню крики и тельце Антошки, свисающее с рук папы. Там я призналась, что он ел ягоды, но боялся, что мама отлупит и просил ничего не говорить. Мама стала сильно кричать и говорить, что это я виновата. Помню, она меня сильно ударила. И всё. Дальше ничего не помню. Потом проблеск: люди в чёрном по дому ходят, мама постоянно плачет, и папа сидит, понурив голову, и стопку держит. Белладонна убила не только Антона, ещё и нашу семью.

Больше папа не приносил конфет за веснушки, и я стала как будто изгоем. Мама винила меня в смерти Антона, папа – маму… Но жить мы продолжали все вместе. Папа сильно пил. Ходил на работу и каждый день приходил пьяный. Работал трудовиком в школе. Мама – бухгалтером в магазине. Она частенько приносила гречку и консервы. Думаю, воровала. Так мы и жили. Мне было очень грустно. Об Антошке в нашей семье было запрещено говорить, а я сильно скучала. Папа часто плакал. А мама меня всегда во всём упрекала и говорила, что лучше бы ягод наелась я.

Мама меня часто бьет. Папа не приходит домой. Если приходит, то пьяный. Мама закрывает на ночь дверь на щеколду, специально, чтобы он в дом не попал и остался спать на улице. Я не сплю по ночам, чтобы, когда он придёт, открыть ему дверь. Конечно, учеба из-за этого страдает. Мне постоянно днём спать хочется. Я, если честно, почти разучилась улыбаться. Всё как-то безрадостно.

Следующее яркое воспоминание. Я сижу с мамой на крыльце, чищу картошку, мне около девяти лет. К нам во двор забегает незнакомая мне женщина и кричит:

– Неонилла, там твой Тимка с нашей биологичкой в подсобке раз- влекается. Стыд и срам, всей школе видно.

Мама бросает картошку, хватает меня, и мы бежим в школу. Мама за- бегает в подсобку и видит, как сидит наш папа пьяный и с ним какая-то женщина в неглиже, тоже пьяненькая. Мама давай кидаться на них, я – разнимать, в итоге, папа целился в маму, а ударил меня. Кровь хлынула на пол из носа. Муторно и очень неприятно. Мама кричит. Мне больно и обидно. Женщина тоже кричит. В общем, какой-то ужас. Папа разбивает бутылку и орёт, что всех сейчас зарежет. Мне очень страшно. Папу на пол валит физкультурник, возникший из ниоткуда.

Спустя время, я сижу в своей комнате. Вечер. Нос сильно болит, кровь уже не течёт. Мать врывается в комнату и начинает орать, какая я сволочь, и как я похожа на своего отца. Что отец тварь, и его увела биологичка. Что я убила Антона, и что меня стоило не рожать.

– Ублюдок твой отец и ты! Всё, теперь он тебя бросил!!! Ты ему нахер не нужна! Тварь! Как мы теперь жить то будем….

Мама рыдает, а я уже даже плакать не могу. Просто делаю вид, что занимаюсь уроками и беззвучно вою. Я уже привыкла. Ей виднее.

В моей жизни единственная радость – это река. Где-то в трёх кило- метрах от дома есть река. Там пройти через лес нужно, и открывается удивительная красота. Река живет своей жизнью. Она колыбель, и в ней есть свои жители. Я чувствую, что я не одна. Смешанный лес душевно склонился над рекой, как будто приветствуя её, став на одно колено и склонив голову: «Растекайтесь, Королева Река, струитесь, благодаря Вам мы живем, Вы нас питаете». В шуме ветра и листвы я успокаиваюсь. Они меня поддерживают и это место моей силы. Наверное, я бы давно умерла. И я много раз мечтала уснуть и не проснуться, как Антоша, но у меня не получилось так. Думала тоже съесть белладонны, но честно – страшно. Я помню Антона и его лицо, ему реально было плохо. А я боюсь, что если не умру, мама меня убьёт.

После того случая папа с нами не жил. Мама отрывалась на мне.

Била почти каждый день. Друзей у меня не было. Поэтому приходилось сбегать к реке. Там была защита. Как-то никто со мной не хотел дружить в классе, даже за партой не хотели сидеть. Так я и жила.

Однажды, мама пришла домой вечером и сказала, что нам нужно серьёзно поговорить, что я могу спасти нашу семью и она очень просит моей помощи. Конечно, я была готова на всё. Она меня взяла с собой и повела к дому, где жила биологичка. Она позвала папу, и я, по плану мамы, стала на колени и начала просить папу вернуться. Это было посреди улицы. Почти все соседи сбежались на мамины вопли: «На кого ты нас оставил?!!». Я просто стояла на коленях и просила папу вернуться: «Пожалуйста, папуличка, пожалуйста». Хотя, если честно, я знала, что папе там лучше. Он не пил и хорошо выглядел. Мы с ним редко пересекались в школе, но видно было, что он переживает за меня. Я бы была очень счастлива, если бы они с мамой развелись, и папа остался жить с биологичкой. Самое же главное, это чтобы он был счастлив. Я тысячи раз прокручивала в голове, как я приду и скажу ему на его свадьбе, что я рада, что он вырвался и перестал быть с мамой. Она его не любила. Сколько себя помню – они существовали. А я хотела, чтобы папа был счастлив.

Но папа после этого представления забрал вещи от биологички и вернулся к маме. «Ради меня». И началось всё то же самое. Всё та же

«Щеколда». Мама её закрывала, а папа приходил пьяный, стучался мне в окно тихонечко, и я ему открывала засов. Он сильно пил. А потом он однажды не пришёл. Может, я сильно крепко уснула, но все года я слышала, как он стучал в окошко, а здесь – нет. Мама, как всегда, заперла дверь. Стука не было. А на утро его нашли в пару метрах от калитки, замерзшим. Мне было пятнадцать лет, когда это случилось. Мама сказала, что это я его убила. Мне было всё равно.

Знаете, когда тебе постоянно говорят, что ты ничтожество, ты рано или поздно начинаешь в это верить и даже можешь стать ничтожеством. Во мне сработал механизм защиты. Я просто не обращала внимания на её слова. Мне настолько было больно, что боль была на физическом уровне. Моральная как-то отошла в сторону. В моём мире не осталось никого, кого я могла любить, и кто бы любил меня. Просто одна сплошная безрадостная пустота существования.

Папу похоронили. И после я сильно заболела. Одежды у меня не было. Донашивала за какими–то людьми, да и пальто тёплое с мамой на двоих было. И на похоронах я сильно перемёрзла. Заболела двухсторонней пневмонией. Температура шпарила, дышать было нечем, честно – думала уже увижу папу и Антошку. Бредила, постоянно антибиотики кололи, но знаете что, Мария Фёдоровна?

– Ещё не знаю, но вся в нетерпении, – внимательно слушая меня и что-то записывая, от доктора даже на расстоянии чувствовалось сострадание.

– Этот момент был самым счастливым в моей жизни. Когда я заболела, мама варила мне суп, кормила с ложечки и даже целовала в лоб перед сном, и просила, чтобы я только выжила. Я ей пообещала, что выживу. И себе поклялась, что всегда буду рядом с ней. Это она меня спасла тогда. Нашла докторов, деньги на антибиотики, и, мне кажется, тогда она меня любила. Да и сейчас любит, просто странной любовью.

Или мне так хочется. Но в один из дней, перед тем, как мне стало легче, мне приснился сон. Что я, папа, Антошка и мама сидим в гостиной. Комната светлая-светлая.

Мне даже на секунду показалось, что я умерла, был как раз пик температуры, но причем здесь мама? Мама же жива и сидит возле моей кровати. Так вот, все занимались своими делами, и мы были семьёй. Нам было весело и хорошо. Потом ко мне подошёл Антошка и сказал: «Пойдём навсегда уберём щеколду от нас», и мы её сбили. Папа её выбросил, и там, во сне, мы были очень счастливы. Я ощущала, что такое семья… И не была одинока. Я проснулась, и на следующий же день мне стало легче. Рассказала маме про сон, а она рассмеялась и сказала, что я дурочка. Так эта щеколда по сей день у неё дома. Когда приезжаю – аж жуть берёт. Вот поэтому я назвала своё детство – «Щеколда».

– Верно. В Вас была и есть установка, что «моя задача быть отвергнутой».

– Это как?

– Именно в детстве Вы бессознательно дали себе внутреннее обещание, конечно, не без помощи общества, что Вы недостойны той жизни, которую хотите. Курс был на страдания. Вам необходимо довольствоваться тем, что есть, и все жизненные обстоятельства указывали Вам на то, что это правда. Вы не заслуживаете любви и, как должное, принимали все тумаки судьбы. Вы испытывали вину за смерть своего брата и отца?

– Конечно. И сейчас испытываю. Если бы я сказала родителям и если бы не щеколда…

– Нет. Вы не правы. Вашей вины здесь нет.

– Ну как это нет?

– Я понимаю, Вам сложно это осознать, да и пока рано, но вообще, чувство вины и стыда – это очень субъективное понятие. Его нет в природе. Все эти психологические, эмоциональные конструкции вырабатывает социум, чтобы контролировать людей – это раз. Два – к смертям Вы абсолютно не причастны. Ни в первом, ни во втором случае.

Проблемы в семейных взаимоотношениях. Не в Вас! Родители несут ответственность за детей. И первыми, к кому ребёнок обращается со своими проблемами – это родители. И родители несут ответственность за него и обращают внимание на то, в каком состоянии приходит ребёнок, и всячески оберегают его.

Ваш отец выбрал путь разрушения. Он не смог справиться с чувством вины. Его психотерапевтом была бутылка. Да, культуры психологического образования в Советском Союзе не было, однако, Вашей вины в этом нет никакой. Он не остался с женщиной, с которой ему было хорошо, а, наоборот, выбрал путь удлинённой смерти. И Вы до сих пор не прошли сепарацию со своей мамой. Необходимо перерезать «пуповину»… Над самооценкой и границами мы будем с Вами работать.

– Да, но… Мне трудно понять, что Вы сейчас говорите, – внутри меня всё кипит. Какая там психотерапия? Нам есть было нечего! О чём она говорит?! Какая с мамой пуповина?! Я ей полностью принадлежу и боюсь её. Волна негодования подкатывает. Зря, всё зря… Ей не понять. Совсем не понять. Она ж ещё совсем молода, наверное, и СССР даже не застала. В наше время за бутылку ходили к докторам… Что она там понимает? Отверженной. Да у нас ужас был. Зря я сюда пришла. Только деньги трачу…

– Любовь Тимофеевна, что Вы сейчас испытываете?

– Ничего, – стыдясь своих мыслей, я потупила голову.

– Я могу ошибаться, но, по-видимому, Вы испытываете злость, – мягко начала она.

– Испытываю. Мне кажется, Вы меня не понимаете.

– Очень хорошо понимаю. Более того, ещё и пробую Вам помочь. Агрессия – это нормально. Главное, сообщайте мне о своих эмоциях.

– Простите.

– Не стоит извиняться. Не за что. Всё отлично. Жду Вас через неделю. Возьмите с собой, пожалуйста, тетрадь.

– Хорошо. До свидания.

Я выхожу из кабинета, как после бани на холодный воздух. Фух. Внутри были очень смешанные чувства. С одной стороны, как-то стало легче, с другой… Я говорила ей о самом сокровенном, а она… А она как будто меня не слышала. Бесчувственная. Безучастная. Я ей доверила самое сокровенное… Слёзы предательски брызнули по щекам…

– Может Вам воды? – заботливо спросила девушка с приятным голосом.

– Не нужно, спасибо, – безразлично сказала я. Подняв глаза, я онемела. Передо мной стояла самая популярная певица в моей стране. Я начала заикаться и невнятно что-то бормотать…

– Эттоо Вы… Куда…

– Видимо, после Вас, – улыбаясь, мягко сказала она.

– К Марии Фёдоровне?

– Да.

– А…. Э… Я….

– Милая, я тоже сначала плакала, выходя, – и, будто прочитав мои мысли, добавила: – Правильный специалист говорит не то, что Вы хотите слышать. А то, что поможет Вам выбраться из Вашей ментальной клетки, – и она зашла в кабинет.

Я шмыгнула в туалет и долго умывалась холодной водой. Эхом стояли слова: «…а не то, что Вы хотите слышать». А ведь и правда, я хотела слышать слова поддержки и успокоения. Очень часто в жизни я даже намеренно рассказывала это в красках своей дочери, несознательно, мне хотелось вызвать сострадание через боль. Осознание ударило, как обухом по голове. Когда я вышла из туалета, меня ждала администратор со стаканом ледяной воды.

– Вы как?

– Отлично. Мне кажется, я впервые поняла, по какому пути идти. Конечно, он очень сложный, но, судя по всему, эффективный.

– Это верно. Мария Фёдоровна очень многим помогла. Не тревожьтесь, скажу любимую фразу шефа: «Починим».

– Благодарю. Обнадёживает. Скажите, а Мишель Леминская как часто приходит на приём?

– Извините, но это конфиденциальная информация.

– Простите. Просто очень неожиданно встретить вот так суперзвезду.

– Понимаю. Но здесь нет ни звёзд, ни домохозяек, все просто гости Марии Фёдоровны. И мы рады всем. Конечно же, кто здесь друг друга видел, соблюдают конфиденциальность.

– Да, да, конечно. Я не об этом, просто… Всё… Пойду.

И я поспешила ретироваться на улицу. Только представить себе, сама Мишель Леминская сидит со мной в одном кресле. Мир за пару часов перевернулся с ног на голову. Мне нужно было всё осознать и принять. Слишком много эмоциональной информации…

«Моя задача быть отвергнутой».

«Отец сам выбрал этот путь».

«Вашей вины нет ни в одной из смертей». В голове эхом кружили обрывки фраз.

Я зашла в свою пустую трёхкомнатную квартиру. Всё напоминало мне о нём. Меня тошнило от этих обоев и от этого дома. Здесь каждая щель зияла моей болью.

Всё. Достаточно. Я вскочила и начала рвать все обои подчистую. «Я больше не хочу так!» – эхом рвался крик откуда-то изнутри.

Очнулась я уже под утро. В комнатах были сорваны все обои. Творился хаос. «Что же я наделала», – чувство вины захлестнуло меня…

И тут волной окатили слова Фёдоровны: «Чувство вины искусственно созданное».

Вслух я закричала. Такого поведения я себе не позволяла никогда. Перед глазами промелькнули Антошка, папа, Незабудка, Волхв и Он…

Внутри образовалась леденящая душу пустота… Мурашки поползли по коже… Вина разъедает хуже медленнодействующего яда…