Читать книгу Не мужик – огонь! - Светлана Нарватова - Страница 2

Марша

– Гнусная осень, гнусный бэк-роуд и муниципалитет Лейк-Стоун – тоже гнусный, – с чувством объявила я, когда отец все же ответил на звонок и поднял трубку. – Как ваши дела, па?

Отец честно постарался скрыть смешок, но я-то знала его, как облупленного!

– Ну, судя по всему, получше, чем у тебя. Может, тебе стоит баллотироваться в мэры?

– И самой отвечать за состояние этой убогой колеи? Нашел дуру! Нет уж, я лучше буду ворчать на того, кто уже в это вляпался!

Отцовское рассудительное предложение подняло мне настроение, и сквозь лобовое стекло старичка-форда я глядела чуть веселее. Даже несмотря на то, что показывали за ним разбитую дорогу, ровесницу египетских пирамид. Правда, сохранилась она не в пример хуже: приличное дорожное покрытие закончилось вместе с трассой, с которой я съехала еще с полмили назад.

Осенние хмурые сумерки и дворники, размазывающие по стеклу снегодождь, довершали картину.

– Мы же вчера разговаривали, что могло случиться за это время?

– Ну… – неопределенно протянула я.

Потому что, в целом, да. Казалось бы – что такое один день? Вот только у родителей гостила приехавшая из Египта бабуля, так что за этот день могло случиться все, что угодно.

Судя по смешку, который в этот раз никто даже не пытался скрыть, ход моих мыслей отец понял верно.

– У нас все хорошо, котенок! Бабушка рассказывает твоей маме о своих изысканиях Представляешь, по ее мнению, есть основания полагать, что вы вполне можете оказаться потомками самой Хатшепсут!

Я пожалела, что мы с отцом говорим по телефону, и он не увидит, как шикарно я научилась закатывать глаза:

– Пап, слушай ее больше! Бабуле семьдесят восемь лет…

– Ай-яй-яй, мисс Сандерс, как нехорошо намекать, что у вашей родной бабушки деменция! – Голос отца заполнял салон моей старенькой машины добродушным ехидством. – Как не стыдно, юная мисс!

– Никак не стыдно, – невозмутимо отозвалась я, предельно аккуратно ведя машину. – Просто кое-кто не дал мне договорить! Бабуле семьдесят восемь лет, и все эти годы она тролль. Неужели ты думаешь, что для родной дочери ба сделает исключение? Па, посчитай сам. Вот у меня две бабушки, четыре прабабушки, восемь прапрабабушек… Хатшепсут взошла на престол в 1479-ом году до нашей Эры. С тех пор прошло… Три тысячи… Три тысячи… Три тысячи четыреста… Па, ну ты не смейся, я сейчас посчитаю!

– Три тысячи четыреста восемьдесят лет, – папа улыбался.

Вот я по голосу умела слышать, что папа улыбался. Интересно, а он по голосу слышит, что я закатываю глаза?

– Ага. Это сколько в поколениях? Если брать за поколение в среднем двадцать пять лет?

– Три с половиной тысячи лет делим на двадцать пять – получаем сто сорок поколений. Знаешь, в школе тебе стоило бы меньше пререкаться с миссис Ло, а больше ее слушать.

– Пф-ф-ф. Миссис Ло называла меня позором семьи и пророчила, что я умру под мостом бездомным бродягой. А у меня ученая степень и весьма солидная для моих лет должность – пусть утрется, карга. В общем, я тебе и без этой старой ведьмы скажу, что потомком Хат может оказаться абсолютно кто угодно и где угодно, хоть у нас, хоть в Полинезии, хоть на островах Океании… О, черт!

Я ударила по тормозам: полыхнувшее в небе зарево прервало мою минуту торжества над школьным образованием и гадкой математичкой миссис Ло.

– Котенок, что?..

– У нас опять горит. – Я сосредоточенно вглядывалась, пытаясь определить на глазок направление и расстояние до пожара, и даже приопустила стекло и принюхалась: чувствуется ли запах гари?

Не чувствовался. Но даже если бы я его унюхала, что бы мне это дало – не понятно.

– Далеко? С твоей стороны?

– Да черт его знает. С такого расстояния не определить.

– Не чертыхайся! – Строго одернул отец, и тут же обеспокоенно уточнил: – Сильно горит?

Я закрыла окно и тронула машину с места.

– Да нет, пап, не очень.

На полнеба. Похожий на выстрелы треск пожара даже с закрытым стеклом можно расслышать. Но зачем знать об этом родителям?

– Так что там бабуля? – Легкомысленно спросила я, одним глазом поглядывая на отсветы пожара и осторожно ведя машину.

Отец купился, принял подачу: у меня под шинами хрустел гравий, но я даже сквозь него услышала в голосе отца смущение.

– Послушай, ну она же приводит твоей маме аргументы и доказательства этой своей теории!

Зарево, к моему огромному облегчению, явно становилось меньше, и весьма быстро – судя по всему, спасательные службы были начеку и вовсю отрабатывали наши налоги.

Я хмыкнула в трубку, вернувшись к разговору:

– Которые наверняка сфальсифицировала сама. Кстати, раз уж ты вспомнил о школе: когда я была в седьмом классе, твоя теща, чтобы скрыть от вас мои прогулы, предоставила в школу справку о моей психической нестабильности, которую собственноручно подделала.

В детстве, кстати, я ужасно обиделась на бабулю, когда узнала об этом, но до того – очень удивлялась внезапной лояльности педагогов.

– Что?!

– Вот именно!

– Но…

– Вот и думай, кому ты веришь!

Папа, не выдержав, рассмеялся:

– Обожаю мою тещу!

Я вот бабулю тоже обожаю. Но это на своем месте. А на месте папы вряд ли была бы так терпима.

А папа, словно прочитав мои мысли, сказал:

– Понимаешь, Марша, твоя бабушка уравновешивает непростой характер твоей мамы. Не переживай так, правда. Мы отлично ладим – днем миссис Уайт терзает общественные организации Эверджейла, а по вечерам они с мамой могут часами общаться на рабочие и научные темы. Если бы я научился понимать, когда твоя бабушка шутит, я бы, пожалуй, считал, что всё идеально.

– Пф-ф-ф!

– Ты совершенно права, родная. Бабушка такого никогда не допустит!

Не удержавшись, я рассмеялась:

– Пока, пап!

– Пока, милая.

Попрощались мы вовремя: я почти приехала. За разговором с отцом я успела въехать на Пайн-стрит, в этом месте она изгибалась, а сразу за поворотом и был мой дом.

Я вывернула руль, вводя машину в поворот…

– Ох ты ж… – крепко закрученная бранная фраза, которой когда-то научил меня дед-археолог, вырвалась сама.

Зато не чертыхнулась – как и просил папа.

Что ж. Теперь я точно знаю, где именно горело.

Вместо ожидаемой картины соседского дома с табличкой «Продается» передо мной предстало пожарище – освещаемое светом моего родного фонаря.

И вот теперь запах меня догнал: густой, тяжелый смрад, у которого с запахом уютного костра общего – примерно как у детской песочницы и пустыни Негев.

Мотор форда я заглушила еще до того, как успела подумать об этом, и встала на обочине в сотне ярдов от собственной подъездной дорожки.

И кроме меня – никого.

Громко треснуло, темноту над пожарищем лизнул язычок огня, разбавив электрический свет своим отблеском.

Я заставила себя ослабить хватку и разжать пальцы, крепко стиснутые на руле.

Приди в себя, Марша. Ты не трепетная девица, чтобы впадать в ступор там, где надо действовать, особенно когда совершенно понятно – как именно действовать.

Нажимая на кнопки «911», я сосредоточенно вертела головой, разглядывая картину за окном.

А действительно, где все?..

– Говорит Марша Сандерс. На Пайн-стрит, дом 17, пожар. Дом полностью разрушен. Ни пожарных, ни полиции. Да, я одна. Да, точно никто не приезжал.

Оператор уточнил еще детали, пообещал направить по адресу службы, еще раз уточнил, в порядке ли я – я несколько удивленно заверила, что да, я в порядке, что со мной может случиться? – и завершил разговор.

Щелкнув ремнем безопасности, я порылась в бардачке, ожидаемо там ничего не нашла – ну вот сколько раз говорила себе, что нужно фонарик на всякий случай возить! – и вышла из машины.

Гадостный запах усиленный, и, приправленный сыростью земли и снегодождя, стал еще гаже. Хотелось закрыть нос платком или хотя бы перчаткой – но вот незадача, ни того, ни другого у меня с собой не было, как и фонарика.

Я неспешно брела вокруг сгоревшего дома, вдумчиво оглядывая землю между ним и своим обожаемым жилищем на предмет дымов, углей и иных признаков очага возгорания, и думала, что с погодой мне, пожалуй, повезло. Если бы последние несколько дней с неба не срывался то и дело дождь, готовый в любой подходящий момент перейти в снег, еще не известно, не перекинулся бы огонь на соседние строения. А если бы ветер, то и дождь бы не помог: Лейк-Стоун – городок старый, застройка тут примерно конца девятнадцатого – начала двадцатого века, когда про пожаробезопасные строительные и отделочные материалы слыхом не слыхивали. А строения, в основной массе, обветшалые.

И пусть сам мой дом, за который я только начала выплачивать кредит, застрахован, но моя библиотека – нет. И какая страховка возместит утраченные дедушкины книги, которые он подписывал для меня? И уж точно страховая не вернет тематические подборки профессиональной периодики за полтора десятилетия и альбомы фотографий с раскопок, отснятые и отпечатанные лично мной под руководством профессора Уайта.

И раз уж из всех соседей только я живу здесь не наездами, а постоянно, то, как ответственный гражданин, должна присмотреть за ситуацией до приезда пожарных.

Поэтому я шла и внимательно осматривала подвядшую траву. Признаков возможного распространения огня не наблюдалось. Как, кстати, и следов присутствия спасательных служб: ни отпечатков протекторов на раскисшем газоне, ни следов пожарной пены… Я не ошиблась – я первая, кто прибыл на место происшествия.

Чертовщина какая-то.

Ах, да, папа же просил! Не чертовщина – хрень.

Ладно. Ни мне, ни моему имуществу эти странности, вроде бы, не угрожают. Значит, сохраняем спокойствие и продолжаем обход.

И я мрачно побрела дальше.

Дурацкая ситуация, дурацкая активная жизненная позиция, дурацкая темнота.

Да еще пожар этот, тоже дурацкий, по-прежнему дышал, не погаснув до конца, и время от времени разрождался то снопами искр, то всполохами пламени, не давая глазам адаптироваться к уровню освещенности. Из-за этого на пожарище я старалась не смотреть, концентрируя внимание на темном участке земли между домами – и о человека, скрючившегося в позе эмбриона, в итоге, чуть не споткнулась. В последний момент увидела темную груду у себя под ногами. А еще через мгновение – поняла, что это за груда, и растерянно замерла, не зная, что делать.

Мертвецов я не боялась. В конце концов, я приличная девушка из хорошей семьи, меня в детстве мотивировали обещаниями за хорошее поведение летом отпустить с дедушкой на раскопки, что я, мертвецов не видела? Но… Одно дело – древние останки, обезличенные, интеллигентные, что ли: мумифицированные, скелетированные… И другое – смерть, случившаяся прямо здесь и прямо сейчас. Такая… зримая. И мучительная. А тут еще сгоревший дом плюнул снопом искр, спеша подсветить зрелище, на которое не хотелось смотреть, но и не смотреть было невозможно: обугленная плоть, мучительный оскал с полоской белых зубов… В неверном свете что-то блеснуло, огонь разгорелся сильнее, высвечивая на плече у трупа широкий браслет. Вызывающе, сюрреалистично чистый посреди этого царства углей и пепла. Не то что не закопченный – а блестящий, будто только что был отчеканен и любовно отполирован мастером. Я прикипела взглядом к мягкому блеску золота и богатым узорам чеканки, категорически не желая видеть… видеть все остальное, словом.

За спиной, в глубине того, что раньше было домом соседей, треснуло, и я поймала себя на том, что наклонилась к браслету и… и… к его бывшему хозяину. Очнувшись, я резко выпрямилась.

Так. Вот где-то здесь заканчивается моя гражданская сознательность.

В том, что опасности немедленного распространения огня нет, я убедилась? Убедилась. Все остальное – работа спасательных служб, а я лучше подожду их приезда там, где этот самый приезд будет лучше видно.

Поймав себя на том, что пячусь от мертвого тела так, будто оно может представлять для меня опасность, я залепила себе мысленную оплеуху (Возьми себя в руки немедленно, Марша Сандерс!), остановилась, выдохнула воняющий мокрым пепелищем воздух. Заставила себя повернуться к этому месту спиной – и пошла прочь от своей находки (от обеих находок).

Нет, я не боюсь покойников. Просто… Просто мне не нравится всё это видеть.

Странный звук, то ли сипящий вздох, то ли скрип, донесся сзади и хлестнул, как кнутом.

Я замерла, чувствуя, как напряжением сводит спину: это… оно что, живое?.. Надо вернуться и посмотреть. Убедиться. Просто убедиться, что мне послышалось: то, что я видела, оно просто не может быть живым человеком. С такими ожогами не живут, это же даже не четвертая степень, это головешка…

Внутри меня боролись два волка… хотя нет, оставим индейцев чероки с их притчами коллегам-юговосточникам США, а я порядочный египтолог, так что внутри меня боролись два льва.

Лев «сучка Марша» рационально говорил, что об оказании первой помощи речь все равно не идет, ведь к пострадавшему с такими повреждениями даже прикасаться нельзя, так зачем мне возвращаться? Здраво и разумно будет не мучить себя, потому что единственное, чем я могу помочь этому человеку, я уже сделала: позвонила в 911. Лев «Марша, желающая считать себя хорошим, эмпатичным и гуманным человеком», молчал. Он просто знал, что хороший человек в этих обстоятельствах может поступить единственным образом: вернуться к пострадавшему и быть рядом.

Звук, раздавшийся снова, разрешил все сомнения: теперь я четко разобрала, что это действительно скрип разогретого близким жаром дерева, и доносится он сзади и слева, а не оттуда, где лежит труп, как мне с перепугу показалось… Облегчение оказалось настолько сильным, что даже в голове зазвенело. Зато расслабились скованные мышцы, и я наконец-то смогла сделать шаг. И, воспользовавшись этим, ушагала к своей машине. Надо перегнать ее на мой участок: не хватало еще, чтобы она помешала подъезжающей технике спасательных служб. Да и вообще, бросать свой автомобиль на чужом участке – не дело.

Фонарь над моим крыльцом – единственный источник света в этой части Пайн-стрит. Городок у нас полудохлый: большая половина домов используются только как загородные, хозяева бывают в них наездом. Остальные же дома частью выставлены на продажу, частью законсервированы, а частью и откровенно заброшены. Домов, обитаемых постоянно, как мой, во всем городе еще от силы семь.

Соседей здесь можно не видеть месяцами – это и стало второй причиной, по которой я выбрала для жизни Лейк-Стоун. Первой была цена жилья в городе с исторической застройкой, а третьей – лес, начинавшийся прямо под боком.

Увы, но в случае форс-мажоров все эти плюсы оборачивались минусами: денег на содержание собственных спасательных служб у муниципалитета самым логичным образом не было, поэтому Лей-Стоун обслуживали службы Эверджейла, ближайшего относительно крупного города. Ждать их, разумеется, при необходимости приходилось примерно до второго пришествия.

На этой мысли я споткнулась, вспомнив, какая именно необходимость сегодня заставила меня ждать.

Скрюченное тело, белый оскал зубов, почерневшие кожные покровы…

Закрыла глаза и судорожно сглотнула.

Браслет, вспомнила я. И мозг, защищаясь от внезапного ужаса, переключился на него, намертво зацикливая внимание на что-то спасительно понятное и знакомое.

Браслет (хотя правильно, конечно, говорить «непарное оплечье») я узнала сразу: точно такой же хранился в музее истории имени Вашингтона в Эверджейле, где я имею честь служить хранительницей фондов. Лежал себе в запасниках уже второе десятилетие и в экспозицию не выставлялся из-за неподтвержденного происхождения. Да что там происхождения, браслет даже датирован был без особой уверенности – то ли период правления царицы Хатшепсут, то ли более поздний период Тутмоса III…

Узнать – узнала, но от неожиданности просто не поверила. Серьезно, откуда у бродяги (а кто еще мог влезть в пустой дом, выставленный на продажу?) мог взяться браслет эпохи Нового Царства?

Нашел у соседей? Ну-ну. Будь соседей такое сокровище, вряд ли их загородный дом оказался в столь плачевном состоянии, в котором он находился, когда я последний раз его видела.

Нет, вряд ли это подлинник: помимо того, что и место, и ситуация были неподходящими для музейной ценности – тот браслет, что хранился нас, был из чистого золота, а я не всегда была музейным работником: начинала я, как все, с работы в поле. А до того – лет с четырнадцати моталась с дедом и бабулей по раскопкам, и своими глазами видела, что представляют из себя древние золотые украшения, побывавшие на пожаре, но не дошедшие еще до реставраторов. И не золотые, кстати, тоже – так что браслет явно реплика. Из какого-то современного тугоплавкого металла с защитным покрытием, эффективно противостоящим копоти, саже и грязи. Понятия не имею, что это могло быть, но в современных материалах я не разбираюсь, и цели разобраться себе не ставила.

Хотя реплика крайне тщательная и детально проработанная, настолько, что ее уже тянет классифицировать как подделку: законопослушные копии обязаны иметь явно видимые отличия от оригинала, а браслетик-то был «идентичен натуральному», насколько я рассмотрела…

Угу, рассмотрела она… Ночью. При свете пожара и фонаря от собственного порога. Марша Орлиный Глаз Сандерс, прости, Господи.

Хотя нет, я же, как установлено ранее, порядочный египтолог – так что Марша Око Амон Ра Сандерс!

А если браслет и не был на пожаре? Тогда это убийство, если его надели на труп позже? Я вспомнила браслет, труп, обугленную кожу… Перед глазами всплыло всё, что я так старательно пыталась засыпать, затянуть досужими размышлениями о браслете, как пустыня – песком.

И с силой втянула воздух. Задержала дыхание, насколько смогла. И медленно выдохнула.

Спокойно, Марша. Просто не думай об этом.