Читать книгу Постмодернистская Джоконда. стихи о любви и прозе жизни - Светлана Севрикова - Страница 4

Май – для трезвости не сезон.

Заколдуй меня на ночь снова,

Пусть мне снова приснится сон

Про Иванушку Иванова…

Двадцать лет без одиночества, —

Ты – во всём. Повсюду – ты.

Дождь, который не закончится,

Раньше, чем мои зонты.

Я всю жизнь теряю зонтики,

По тебе сходя с ума.

Заслоняют струйки тонкие

Силуэты и дома…

Оглушают всхлипы тайные,

И тяжёлых капель плеск.

Все попутчики – случайные:

Рассмешить и надоесть.

Я делю свой зонт на ломтики,

Всех жалея и любя, —

Торгашей и алкоголиков,

И тебя, тебя, тебя.

По асфальту, как по радуге, —

(если вымок, то не сер),

Предстоящей встрече радуясь,

Как обряду старовер,

Рваною подошвой шлёпаю

(а других не помню ран)…

Ну, спроси меня: «На что тебе

Этот зонт последний дан?»

Любить вас вечно, любить вас сильно —

Не долг, а право моей природы.

Целую кончики ваших крыльев

И не посмею лишить свободы.

Пусть небылица не станет былью,

И невозможность не станет чудом,

Но мне – молиться за ваши крылья.

Летайте, милый. На радость людям.

Меня жалея, все слёзы выльет

Весенний ливень… Но это счастье:

Целую кончики ваших крыльев

Не обожжённых пожаром страсти.

Любить вас вечно. Любить вас верно.

Дай боже сердцу последних сил

На этот подвиг…

Душой бессмертной

Целую кончики ваших крыл.

Я люблю высоту и давно не боюсь темноты.

Не страдаю хандрой. Не читаю романов любовных.

Перестала писать с прописной сокровенное ты,

И просматривать после прогноза по Яндексу сонник.

Завела ежедневник. В него записала дела,

Адреса, телефоны, е-мэйлы, пин-коды и даты,

И, ещё, научилась спокойно смотреть в зеркала,

Не коря их за то, что теперь они стали щербаты.

Всё почти удалось. Что-то запросто, что-то – с трудом.

Легче лёгкого – мелочь копить и учить иностранный…

А вот вырастить дерево, сына, и, главное – дом, —

Как добыча урана: на тонны руды – миллиграммы…

И «по капле раба» – это тоже неистовый труд…

И по шагу сто миль… И по зёрнышку – хлебное поле…

Остальное – легко. Где-нибудь, с кем-нибудь, как-нибудь

Улыбаться, болтать, танцевать и чего-нибудь строить,

Расставляя по вазам дарённые в марте цветы

И все точки над i… И над ё… ё-моё, как их много

В каждой строчке, где есть это местоимение: ты!

Я расставлю их все до одной. Но они не помогут.

Не помогут, и ты всё равно разглядишь между строк…

Разглядишь, прочитаешь, и, может быть, даже расслышишь,

Что никто в этих «ты» прописную исправить не смог,

Только кегль уменьшил, чтоб имя звучало потише.

Уйдёшь, и вновь настанет тишина

Не вне, а – здесь (указываю жестом)…

От кофе не пьянеют. Я пьяна

От жизни, что звенит во мне как песня.

«Что вижу, то пою, – такая синь

В глазах и в небесах, и даже в лужах!» —

Выводит сердце – маленький акын —

Щипая струны домбры и комуза.

От уличной аптеки до столба

Фонарного, – краса весны воспета…

И эта неземная красота

Спасает мир мой от всего на свете.

От скуки, от чумы и от войны,

Судьбы ударов, случая подножек…

И только от привычной тишины

Вот здесь (в груди) … спасти она не может.

Ничего от тебя  не таю, кроме шила в мешке.

Кроме шалой, неистовой, колюще-режущей мысли,

Что цветёт в голове, словно кактус в цветочном горшке,

Лишь единственный раз, в лучшем случае – два раза в жизни.

Ничего от тебя не таю… Ля-ля-ля жу-жу-жу…

Кроме серых колючек и нежных пурпурных цветочков

Над которыми я как наседка над цыпой – дрожу,

Исправляя в стихах многоточья на твёрдые точки.

Ничего не таю, кроме робких, бесхитростных чувств.

Эту страшную тайну простить мне сумеют едва ли

Кто, надеясь на то, что цветочный горшок уже пуст,

Искололся шипами и был околдован цветами.

Любовь в двадцать первом веке толкуют легко и просто:

Диагноз шесть-три и девять – расстройство больной души!

Прогресс набирает скорость… Наука считает звёзды…

В глазах твоих тоже звёзды… Зачем они там, скажи?

Чтоб жить ради них кому-то, к Джоконде тебя ревнуя…

Её, а не Марь-Иванну, считая своей сопер…

Британский ученый скажет, что смысла не существует

В такой сумасшедшей жизни. Но ты-то ему – не верь.

Смотри, как он морщит брови и нервно кусает губы!

Бледнеет, краснеет, чешет затылок, макушку, зад!…

Не верь ему! Это зависть! Его так никто не любит!

И всё, что ему осталось, – так это безбожно врать…

Но то, что ему осталось – не то, что ему хотелось…

Пером проскрипев, заносит в реестр свою болезнь

И смотрит в окно на звёзды, невольно на них надеясь…

А всё-таки она верти… А всё-таки, она есть…

Любить не взаимно, – как в зеркале не отражаться.

Ни юной, ни старой, ни «кто это там, боже мой!».

Не зная кого обвинять, на кого обижаться, —

Смотреть в амальгаму, и видеть портрет за спиной.

Рисунок обоев, и даже следы позолоты,

И остановившийся месяц назад календарь.

И что-то ещё… Ну, какая вам разница, что там

Содержит конкретно меня заменившая даль!

Унылая даль, что должна обязательно скрыться,

Пока я стою между ней и серебряной мглой, —

Зияет на месте, где я бы могла отразиться,

Не хуже, чем эти узоры, апрель и Крамской…

Такое ужасное, невыразимое чудо:

Стирая на ощупь слезинку с горячей щеки,

Смотреть в зазеркалье, где нет ничего и не будет,

Естественным свойствам физических тел вопреки.

Портрет, календарь и тускнеющий блеск позолоты, —

Не меньше, не больше, хоть включишь, хоть выключишь свет…

Любить не взаимно, когда ты из крови и плоти, —

Как в зеркало глянув, понять что тебя уже нет.

Счастье, – это писать стихи

Про беду, что уже не ранит:

Ни хорошим, и ни плохим

Мужем ты для меня не станешь.

Счастье, – это из сотен зол

Выбрать самое золотое

И за письменный севши стол,

Пить свой йад и писать запоем.

Счастье, это встречать рассвет

Спрятав голову под подушку,

Точно зная, что счастья нет,

Но зато существует дружба.

И зато я всегда права…

Даже если покрашусь в блонди.

Счастье, это – колоть дрова,

И тебя ревновать к Джоконде.

А тишина и безответность, – оно почти одно и то ж…

Но тишина тебе на бедность положит в руку медный грош,

А безответность – в руку камень: носи за пазухой и грей,

Себя за слабость попрекая суровой совестью своей.

Стучись, зови, проси, – напрасно… Но тишина не промолчит:

На небе звёздочка погаснет. Из чащи филин прокричит.

Ладонью дружескою ветер легонько хлопнет по плечу…

А безответность не ответит и не разделит этих чувств…

Надежда, паутинки тоньше, для выживания нужна.

И, разрывая сердце в клочья, её не тронет тишина.

А безответность не смутится, мол, поревёшь – переживёшь!

А в остальном, как говорится… Одно и то ж. Одно и то ж.

А чёрный и белый, – это

Всего лишь оттенки цвета,

Который я ненавижу, который тебе идёт,

Когда ты мне объясняешь, что видишь во мне поэта,

И любишь меня за это второй или третий год.

Он очень походит людям, которые меня любят.

И ценят, и понимают, желая тепла-добра…

Особенно тем, которых я до смерти не забуду!

И тем, без кого мне – грустно, и кажется жизнь – сера.

Он очень подходит людям, которые в меня верят…

Им нет никакого дела, в какой я решила цвет

Свои перекрасить кудри, и буду ли делать «перья»…

И даже – в какой карете поедет на бал поэт…

Неважно в каком я платье… На шпильках я или в кедах, —

Герою моих романов и в голову не придёт

Смотреть, раздевая взглядом…

До спальни тащиться следом…

Зачем ты не носишь серый? Ведь он же тебе идёт!

А когда полыхнёт нарисованный мною город,

Прогорланят рассвет среди полночи петухи, —

Я расстанусь с тобой, и взойду на большую гору

Любоваться пожаром и громко читать стихи.

По примеру Нерона. Диктатора и поэта.

По веленью души. Разве ж есть у меня душа?

Ты меня не поймёшь. Ты меня проклянёшь за это, —

Из горячей постели – в чём мать родила – в пожар!

Из горящего дома – в объятия жарких улиц…

Из кошмарного сна – в колошматящий разум бред,

Из огня и стихов, доносящихся с неба гулом…

Из стихов и огня, заслонившего целый свет.

Из пылающих строк и прожорливых протуберанцев,

Заливающих плавленым золотом серую жизнь…

Не боюсь за тебя. А чего за тебя бояться,

Если ты – моя выдумка, вымысел, замысел, смысл…

Нелогичный, напрасный, нечаян, не обоснован.

Позабытый и вспомненный снова – тысячу раз…

Ты не можешь сгореть, потому что ты нарисован,

На тетрадных полях полупрофилем и в анфас.

Я на гору взойду… И, стараясь не отвлекаться

На тебя, расскажу про тебя небесам – в стихах,

Вдохновляясь огнём… Чем ещё мне тут вдохновляться?

На пустынной земле, в нарисованных городах?

Как будто в платье тарлатановом,

В наряде светло-голубом,

Металась бабочка над пламенем,

Боясь обжечь его крылом.

Повинно наклоняя голову,

Сдуваю пепел со стола,

И говорю дрожащим голосом:

– А может, всё-таки могла?