Читать книгу Год лягушки - Светлана Сухомизская - Страница 6

Чувства кипели, бурлили и переливались через край. Поэтому, вместо того, чтобы отправиться прямиком в редакцию, я выскочила на улицу, отбежала подальше от входной двери, набрала Катькин номер и, едва услышав ее голос, взвизгнула:

– Сработало! Сработало!!!

– Что сработало? – не сразу поняла Катька.

– Фэн-шуй! Он подействовал!

– Ты с кем-то познакомилась? – Катьке явно хотелось взвизгнуть погромче моего, но приходилось сдерживаться.

– Да! Он врач! Стоматолог! Его зовут Богдан! Богдан… – я поднесла к глазам визитную карточку. – Ой, у него такая фамилия! Смешная!

– Богдан Пекло? – спросила Катька странным голосом.

– Да, – растерянно ответила я. – А что, ты его знаешь?

– Не по телефону! Надо срочно увидеться.

– Но ты ведь не расскажешь мне о нем ничего плохого? – встревожилась я.

– Ну, я расскажу, а плохое или хорошее – это ты сама решишь, – уклончиво ответила Катька.

Нельзя сказать, что тревога моя от этих слов стала меньше. Я попыталась вытащить из Катьки хоть что-то успокаивающее, но толку не добилась.

– Через час приеду! – пообещала я. Любопытство разрывало меня на части.

Зубная боль, конечно, прошла, но повод не ходить на Гангренину пирушку остался – и самый законный. И потом, все равно – дожидаться вечера, чтобы узнать Катькину секретную информацию о моем докторе было выше человеческих сил.

– Как твой зуб? – прокричала сердобольная Манечка Сергевна, когда я проносилась мимо ее комнатки по коридору.

– Все в порядке, залечили, – отозвалась я, не замедляя шага. – Спасибо!

Не успела я войти в наш кабинет, как Аглая, торопливо выключив радио, певшее голосом Паваротти, возбужденно воскликнула:

– Ничего себе! Он за нас заплатил, ты представляешь?

– Ну, тогда мне с ним вовек не расплатиться.

– Что? – Аглаиному потрясению (и, кажется, возмущению) не было предела. – Он что, ничего не взял с тебя за лечение?!

Я медленно кивнула, прикрыв для большей выразительности глаза, села в свое кресло, не снимая дубленки, и принялась левой рукой шарить по сумке в поисках губной помады. Правой рукой я в то же время заносила в память мобильника телефон Богдана, сверяясь с визитной карточкой, которую положила перед собой на стол.

Заново нарисовав губы (господи, сколько ж раз на дню надо проводить эту процедуру? это же никакой помады не хватит!), я сказала Аглае:

– Скажи Гангрене, что я перенесла невыносимые страдания, и после перенесенного наркоза у меня наступила слабость, дурнота, рвота, понос, головокружение, метеоризм и предсмертная икота. Так что я уползла домой, чтобы умереть вдали от нескромных взоров.

– Он что, назначил тебе свидание? – в глазах Аглаи горело жадное любопытство.

– Пока нет, – ответила новая, неотразимая и таинственная я. Прощально взмахнула крылом и упорхнула, оставив после себя легкое облачко специфической зубоврачебной вони…

Снег не прекращался, только хлопья стали меньше и полетели совсем уж параллельно тротуару.

Я сидела в «Кофейном Экспрессе» у самого окна, пила второй капуччино с черничным маффином, курила пятую сигарету и смотрела на улицу. Тверская, как и Садовое, стояла в обе стороны.

Можно было бы немного почитать учебник по криминалистике, книжку о ядах и противоядиях или недавно переведенный роман Элизабет Джордж (вот вам неполный список кирпичей, лежащих в моей сумке). Но читать не хотелось. Вместо этого я глазела в окно, и, кутаясь в шарф, размышляла об убийстве в пробке. Скажем, машины начинают движение, но одна из них – пусть, в насмешку над моей дурацкой мечтой, это будет красный «Мерседес» – почему-то не двигается с места. Ему сигналят, тщетно пытаются объехать, возникает новый затор. Особо нервные участники автомобильного движения выпрыгивают из своих машин и несутся к «Мерседесу», чтобы вправить мозги его водителю.

Но вправить ему мозги уже невозможно, потому что большая их часть разбрызгана по роскошному салону, отделанному черной кожей.

Я поморщилась. Ну, нет, это не годится. Читать про разбрызганные мозги я еще могу, но писать про это совершенно не желаю. Мой принцип – как можно меньше натуралистических подробностей. Я для этого придумала даже специальный прием – главная героиня моих романов падает в обморок, как только видит очередной труп, не успев его даже толком рассмотреть, и поскольку рассказ ведется от первого лица, описание трупа я могу с чистой совестью опустить. Конечно, героиня при этом выглядит полной дурой, зато мои детективы могут читать даже дети младшего школьного возраста и беременные женщины.

Ладно, водитель мертв, и совершенно непонятно, почему. Ну, и кому это тогда интересно? Нужна необычная деталь, например… Он мертв, а на лице у него сидит огромный… паук! Нет… Скорпион? Нет… Таракан? Бр-р… Нет уж, извините.

– У тебя такое лицо, как будто ты только что проглотила муху… Очередной сюжет обдумываешь? – раздался у меня над ухом голос Катьки.

Муха! Какая-нибудь редкая, экзотическая муха! Надо будет порыться в книжках…

Вытащив из сумки блокнот, я торопливо накарябала в нем пару строчек на память, попутно бросив быстрый взгляд на часы. Катька, зараза, опоздала на сорок минут. И не потрудилась изобразить хотя бы легкое раскаяние. Вот если опаздываю я, она устраивает маленький конец света на двоих. А ведь мне почти никогда не удается опоздать сильнее, чем она.

– Ну, давай, рассказывай! – прошипела я, когда Катька, наконец, повесила шубу на спинку стула и уселась напротив меня.

– Да подожди ты! – отмахнулась она, дуя в ладони и потирая их друг о друга. Схватила принесенное официанткой меню и зашлепала листами в полиэтиленовых кармашках: – Холодно как, а…

– Без шапки ходишь и норка твоя щипанная едва задницу прикрывает, вот и холодно. Выпендриваться меньше надо!

– Красота требует жертв. А шапка мне не нужна. Мозга в голове все равно нет, вымерзать нечему… Давай глинтвейну выпьем, а?

– Пьянству – бой!

– Пьянству – гёрл! Два глинтвейна, пожалуйста! И салат «Цезарь»! Ой, слушай, у нас сегодня на работе какой-то дурдом, иностранцы с переломами косяками валят, я не понимаю, чего их сюда понаехало столько, Рождество что ли хотят на Красной площади встретить, и еще Марат звонит через каждые пять минут, а я с гипсом ношусь, как подстреленная – хотя на самом деле это не гипс, а пластик такой, застывающий от тепла. А доктор Леже смотрел-смотрел, как я леплю, да и говорит: «Катья, ви есть Роден natulel!». Я на него взглянула строго так и отвечаю: «Сами вы Роден! А я – Вера Мухина, автор „Рабочего и колхозницы“, символа единения тружеников города и села!» Он где стоял, там и сел.

– Дождусь я сегодня обещанного рассказа, или нет? – зарычала я, раздирая на две части бумажную салфетку.

– Сначала ты мне расскажи. Что ты так на меня смотришь? Кому ты обязана этим знакомством, а?

И Катька торжествующе ткнула себя большим пальцем в грудь:

– Мне! Лучшей подруге всех времен и народов! Если бы не я, ты бы сначала умерла с голоду, а потом никогда не получила бы приносящих счастье и любовь волшебных сердечек. Так что я тебя внимательно слушаю.

Принесли глинтвейн. Обжигая язык, я сделала несколько маленьких торопливых глотков и поведала Катьке историю об острой зубной боли и о принце в белом халате, отважном победителе пульпитов.

– Ну, все, – сказала Катька. – Диагноз ясен. Фэн-шуй подкрался незаметно, хоть виден был издалека. Вообще, я должна тебя предупредить, что это, может быть, и не в фэн-шуе дело. Потому что Пекло, это такой экземпляр… От его взгляда чугун плавится, не то что такие чувствительные барышни, как ты…

– Ты меня уже извела. Будешь мне рассказывать, что ты знаешь, или нет?

– Боюсь, каков бы ни был мой рассказ, на тебя он уже не подействует. Тут чары посильней моих.

– Сидорова, сейчас я отлуплю тебя как одноименную козу! – и для начала я пнула Катьку ногой под столом.

– Ладно, ладно! Убить прямо готова за своего красавчика! Но я не обижаюсь – не ты первая. Марат мне рассказывал, что к Богдану в метро девицы приставали, представляешь? Девки – к мужику – при всем честном народе! Вот это я понимаю – сексуальность прет из всех щелей!

– Во-первых, – надменно сказала я, – ты вспомни, каких мужиков поставляет нам столичный метрополитен. Либо дети до шестнадцати, либо представители тупиковой ветви эволюции и последствия генетических сбоев. На их фоне любой мало-мальски приличный мужчина выглядит Ален Делоном. Во-вторых, девицы, прямо скажем, тоже разные бывают – без зубов и пьяные с утра.

Катька захихикала:

– Да нет, девицы были правильные, просто не могли устоять. И скажи еще, что ты их не понимаешь.

– Ну, допустим, понимаю, – смягчилась я. – Но ты все-таки начни не с девиц, а с Богдана. Откуда ты знаешь-то его?

– Они с Маратом приятели. В институте вместе учились.

– Не поняла. Марат – ветеринар-хирург. Богдан – стоматолог, причем человеческий. Что за институт такой странный?

– Ой, ну это просто, они сначала учились вдвоем в Лумумбарии…

– Где-е?!!

– В университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы! Не надо таращиться. Там у них есть медицинский факультет! И на этом факультете учатся не только дружественные народы, но и простые советские люди иногда. Ну, может, не очень простые, может и по блату, но советские – это уж точно. Ну, и наши с тобой зазнобы… Они вместе учились до третьего курса. Богдан перевелся в стоматологический с потерей курса, кажется, а Марат доучился до конца, а потом получил второе высшее. Они раньше очень часто тусовались всей студенческой группой, а потом как-то все поразъехались по разным странам, переженились, детьми обзавелись – стало не до встреч. Когда мы с Маратом познакомились, он меня на их встречи стал с собой брать. Поэтому я всех их знаю. И Богдана, разумеется, в первую очередь, они с Маратом раньше не разлей вода были…

– Вот, правильно! А ты о подруге даже не подумала. Нет, чтобы меня с ним раньше познакомить, – с укором сказала я.

– Я не враг своей подруге! Именно поэтому я сижу здесь! Хотя, конечно, дело мое явно кислое, но я все равно должна тебя предупредить! Этот Богдан… На нем пробы ставить негде, юбочник отъявленный! У него меньше двух баб одновременно никогда не бывает! Я же за ним наблюдала, я видела, как он с девицами обращается. Милая-милая одна, потом, глядишь, милая-милая другая, а первая милая, разумеется, и не в курсе, что она хоть и первая, но не единственная! Потом первая милая узнаёт, откуда ветер дует. Уходит от него со скандалом и битьем бытовой техники! Он переживает три с половиной дня, а на четвертый к вечеру находит себе третью! Поверь мне, у него никогда – никогда! – не бывало меньше двух баб одновременно! Принцип запасного варианта – очень, очень удобно! Ни минуты не кукуешь в одиночестве, как некоторые. Я сама была такая как он, пока с Маратом не познакомилась…

Я немного помрачнела. Пожала плечами. Потом, прояснившись лицом, возразила:

– Может, он просто не нашел настоящую единственную…

Катька долго разглядывала меня – так, словно увидела первый раз в жизни. Потом тихо сказала:

– Так, понятно. Дело даже хуже, чем я думала. Ты уже ухитрилась в него втюриться.

– Что за ерунда! – возмутилась я. – Конечно, он мне сразу понравился, еще когда я в курилке его увидела, я даже нарочно старалась его не замечать, чтобы не размечтаться о нем ненароком, но это еще ничего не значит! Просто все равно я сейчас одна, а это такое занудство, а он такой красивый… Понятно, что он бабник, у него это на лбу большими буквами написано. Но, во-первых, мне вообще нравятся бабники… А во-вторых, я в него ни чуточки не влюблена.

– Ой, это ты кому-нибудь другому рассказывай, не мне. И даже если бы ты не была влюблена в него, он бы постарался, чтобы это случилось… Но с тобой ему не придется напрягаться… Разве только самую малость, просто чтобы закрепить полученный результат.

О Господи! За что ты определил мне в подруги одних только всезнаек? Почему я не дружу с наивными, чистыми созданьями, которые ничегошеньки не ведают, не соображают, не понимают и безоговорочно принимают на веру все, что им ни скажешь?

– Да почему ты так уверена?!

Катька пожала плечами:

– Просто сужу по себе. Если я знакомлюсь с кем-то, мне обязательно нужно, чтобы он в меня влюбился, даже если он мне задаром не нужен. И Богдан такой же, поверь мне.

Мне стало немного не по себе.

– То есть, ты считаешь, что я ему задаром не нужна?

Катька вздохнула:

– Да я же не про это тебе толкую! Я говорю тебе, что он не способен устоять перед соблазном. Ты не сможешь такое терпеть…

– Послушай, как тебе не стыдно! Я с ним только познакомилась, а ты мне уже предсказываешь его измены. Может, у нас с ним вообще ничего не будет!

– Ну, если только ты будешь о-очень сопротивляться. А интуиция подсказывает мне, что ты не будешь.

Глинтвейн неожиданно кончился. Я на всякий случай погоняла воздух в трубочке и спросила:

– И это все, о чем ты хотела меня предупредить? Я-то уж боялась, что он многодетный отец или у него невеста-кинозвезда, с которой я никак не смогу состязаться.

– Кто знает, – задумчиво ответила Катька. – Впрочем, что с тобой разговаривать, тебе в нем сейчас нравится все. Даже шрам у него на лбу.

Я запротестовала. Хотя, честно сказать, шрам мне нравился ужасно, не могу сказать почему.

– А знаешь, откуда у него этот шрам? Разбил машину всмятку, Врезался в столб. Сам вылетел через ветровое стекло. Вождение в нетрезвом виде, против которого ты так часто и так гневно выступаешь. Без прав год проходил. А мог бы сбить кого-нибудь…

– Но ведь не сбил! – возразила я.

– А на спине у него татуировки – на каждой лопатке изображено по маленькому крылышку!

О, Господи… Спасибо, что не церковь с куполами, и не якоря с парашютами!

– И какие крылышки? Надеюсь, стрекозиные?

– Нет, самолетные! Что за дурацкий вопрос! Птичьи, конечно! Но, конечно, имелись в виду ангельские…

– С ума сойти! – фыркнула я и прищурилась. – А ты-то откуда знаешь?

Катька слегка покраснела:

– На пляж всей компанией ездили – на карьер в Лыткарино. Я его специально не рассматривала, но я же не могла вообще на него не смотреть… К тому же он какой-то девице плел, что он-де падший ангел, с черными, обожженными молнией крыльями!

Хихикая, я покачала головой:

– А татуировки-хвостика у него на копчике ты случайно не разглядела?

– Мы ездили на обычный пляж, не к нудистам! Так что насчет хвоста на копчике тебе придется самой выяснять!

– Ну, если что, ты будешь во всем виновата. Я и на страшном суде скажу: вините во всем Катьку – рассказала мне о его татуировках. Разожгла любопытство. Теперь я не успокоюсь, пока не увижу их своими глаза…

Не договорив, я схватила сумку, из которой доносился мотив арии Кармен из одноименной оперы Бизе – мобильник призывал меня к ответу.

Ария Кармен означала, что звонит женщина. Вызов с мужского номера в моем телефоне сопровождался маршем Тореодора – из той же оперы. Не могу вспомнить, когда я в последний раз слышала эту приятную мелодию. Хотя нет, помню – недели три назад мне звонил парень, с которым я училась на курсах английского – хотел, чтобы мы в «Событии!» напечатали рекламу его фирмы. А! И еще на прошлой неделе я по какому-то срочному делу понадобилось верстальщику Теме. Вот вам и все тореадоры.

А если кому интересно, что играет мой мобильник, когда на дисплее отражается незнакомый номер или вообще ничего не отражается, то я и сама уже плохо помню. Кажется, марш Радецкого.

Не успела я, нажав кнопку, приложить трубку к уху, как Аглаин голос замогильно провещал:

– Срочно приезжай в клуб «Мандарин». Манечка Сергевна по пьяному делу сдала тебя с потрохами. Гангрена стала спрашивать, где ты. Я, как ты велела, сказала, что лежишь при смерти. А Манечка Сергевна напилась водки, лыка не вяжет и давай говорить, что ерунда, что ты выглядела хорошо, глаза блестели, щеки румяные. А Гангрена сказала, что она очень расстроится, если тебя не будет на этом празднике – как будто ты ее младшая сестра – любимая, но маленечко придурочная. И знаешь, я бы на твоем месте приехала, на всякий случай… Береженного бог бережет… Короче, я тебе адрес продиктую, а ты как знаешь…

Помертвевшими пальцами я нашарила в сумке блокнот и ручку, записала адрес, выслушала пояснения и сказала:

– Сейчас буду.

Через пять минут я, оставив Катьке деньги, след от губной помады на щеке и торопливые слова прощания, отбыла из «Кофейного Экспресса» навстречу своей горькой судьбе.