Читать книгу Ностальгический газ. Книга стихов - Светлана Юрьевна Богданова - Страница 3
МОСКОВСКИЙ ЭПОС
Оглавление«У негра, раздающего листовки…»
У негра, раздающего листовки
Цветочной лавки на Цветном бульваре
Узнала, что смешного в белом цвете.
По мнению раздатчика листовок,
Нет белого в природе. Не бывает.
Нет куриц, нет яиц (в его стране
Никто не ест ни то, и ни другое,
Вот рай, должно быть, для домашней птицы).
Зубов у крокодила тоже нету
И если крокодил кого-то тяпнул,
То не физически, а, так сказать, духовно.
Намерением, а не пастью.
Всё белое – пустоты. Их нельзя
Использовать. Но можно наблюдать.
Нет белых птиц, но сам полет бывает.
Нет белого песка, но есть дорога.
И, наконец, смешное. Здесь, у нас
Мы – люди, думаем, живём себе, живём.
Но нет. Нас – нет. Лишь наше шевеленье.
Нет наших лиц, волос и даже тел.
«А белые цветы?» – спросила я,
Увидев на его рекламной робе,
Что нынче вы букет из белых лилий
Сумеете купить с хорошей скидкой
В цветочной лавке на Цветном бульваре.
«Тем более смешно», – ответил он.
Весь город пуст. Здесь продают ничто.
И только он и несколько знакомых
Здесь будто бы играют в чью-то жизнь:
Рисуют документы, по которым
Приходят слушать ветер в институт,
А вечерами бродят по бульвару
И получают деньги за прогулки.
Откуда-то, из белой пустоты.
«А как же с вами мы разговорились?
Ведь я ничто?» – спросила я его,
Возможно, слишком лёгким, женским тоном
Он посмотрел куда-то вдаль, туда,
Где вздрогнул светофор, и вот, толпа
Метнулась на зелёный к эстакаде.
«Должно быть, снова ветер», – он ответил.
«Так хочется порой поговорить».
«А наш язык?» – не отставала я. —
«Ведь с вами мы общаемся по-русски!»
«Не так давно узнал я языки
Язык огня, язык воды и ветра.
На этой территории, в Москве,
Нам безопасней с ветром говорить.
Тогда есть шанс добыть немного пищи
И быть всегда в тепле и там, где хочешь».
«Но что же в этом всё-таки смешного?»
«Смешно, когда ничто рождает нечто.
Допустим, деньги из ничто родятся.
Ну, или звуки. Или даже буквы
В библиотеке нашей институтской.
Смешно всё это», – он обвел рукой
Весь мир вокруг.
Я фыркнула: вот чёрт,
Ещё один философ отыскался.
Смешно – так смейся, что стоишь, качаясь,
у памятника клоуну часами?
Но нет же. Ты стоишь, чтоб кушать.
Видать, смешно тебе, да не особо.
«Тогда всего хорошего», – сказала,
И побрела к себе домой в Уланский.
Но, перейдя бульвар, я обернулась.
Он всё стоял, сверкая объявленьем,
о том, что лилии теперь охапкой
вы можете за сущие копейки
Купить в цветочной лавке на Цветном.
Стоял и вдаль смотрел, как смотрят вдаль
Слепые старики из кинофильмов.
И я зачем-то вдруг рукой махнула
Не то что бы ему, а просто так,
Как будто ветер руку вверх подбросил.
И там, на том конце бульвара,
В ответ махнул рукой мне незнакомец
Тот самый негр, живущий в пустоте.
Прошло уж больше часа. Я пришла
Домой. Тут прибрала на кухне,
Затем взялась за Интернет. Сижу.
Смотрю Фейсбук. Но думаю о нас.
Что, если все мы – чёрт возьми – лишь ветер?
Не лёгкий воздух, а, скорее, сгустки.
Возможно, уплотнение… Как пар.
Разумная такая атмосфера.
Но разве это что-либо меняет?
Мы белые. Мы пустота. И что?
Что в этом, блин-компот, смешного?..
2017
ПОСЛЕДНИЙ СОНЕТ ЦВЕТНОМУ БУЛЬВАРУ
Ползи под дверь, крошись сквозь гипс,
Сквозь мрак, сквозь радужные лужи,
Лети на звон, туда, где кружит
Фасованный по кранам Стикс.
Ссыпаясь к Трубной порошком
Остерегайся злого Будду.
Он жук, он жир, он жжот повсюду!
Но ты невидим. Ты – пешком.
И, наконец, влепись в бульвар.
Сомни сомнительные сонмы
Семян и листьев лип бессонных,
Шуршащих чушь навеселе.
Оставь их всех. Туши пожар
В большом неглинном санузле.
2017
*
Утром воскресным, когда солнце щекочет Макдональдс,
И отступает на шаг перед величием МИДа,
Возле Смоленской, почти рядом с грузным Арбатом
Старый и злой букинист – щёлк – отпирает замочки,
Ящички, нежно кладёт книги на столик фанерный.
Носом поводит, вдыхая холод сентябрьских деревьев,
Бургеров жир и бесстыдство, пряный запах китайцев,
Прямо напротив него снимающих селфи с матрешкой.
Старый и злой букинист был когда-то моложе. И злее.
Преподом был. Зарубежку студентам читал в универе.
Предпочитал всех шокировать страстью к маркизу де Саду
И отвращением к мистике. По и Новалис, и Готторн
Были ему неприятны, как… мне неприятен де Сад.
«Мистики пусть погуляют», – говаривал он, усмехаясь.
«В мире давно уже нет загадок для нашего брата.
Гностики правят наукой, всякой страной и Вселенной,
Двигаясь снизу, оттуда, где знаний и злобы источник.
Двигаясь снизу, оттуда, где наша живёт сексуальность.
Двигаясь снизу. Туда, где кишки и желудок, и сердце.
Вверх, где жалкий ваш мозг силится что-то осмыслить.
Серое вещество. Студень. Извилины, дурни».
Так он студентам вещал. Те были с ним терпеливы.
Тем, кто много читает, юность характер не портит.
Если, конечно, характер не был испорчен до книг.
Наш букинист от рожденья же будто был покалечен.
Он искривлён был чуднО, оставаясь скучным и плоским,
Точно волнистая линия в чьей-то школьной тетради.
Был он двухмерным среди многомерного люда из ВУЗа.
Неуды ставил студентам за Майринка и Сведенборга.
Неуды ставил студентам за молодость и за смиренье.
Неуды ставил студентам – за то, что при них были уды.
Аллитерация? – Что вы! Я ни за что не играю
В игры словами, когда звуки наполнены смыслом.
С удом у этого гада были большие проблемы.
Может, то была сплетня. Может, пустышка и утка.
(Впрочем, и в утках есть зайцы, а в зайцах встречаются яйца.
Вон он, беги да лови, жми на мохнатое брюхо,
Выйдет яичко в ладонь, бей его без колебаний,
Может, твой ярый цинизм станет кому-то спасеньем.
Ну, и напротив, как водится, кто-то, увы, пострадает.
Бойся не слизи, не крови. Бойся кощея, смельчак.)
Что ж. Возвращаемся к сплетням. Кто-то пустил было слух
Что наш препод – калека. Нет в этом мире мужчины,
Жальче него. И студентки вдруг стали смотреть с поволокой,
Как он твердой рукой выводит барочные пары,
Вензелем и арабеской их провожая в зачётки.
Ну, а студенты… Ещё стали добрее к нему.
Лишь иногда отвернутся, вздрогнут, поморщатся, и
Правую руку займут – ручкой, учебником, партой…
Лишь бы его не коснуться, лишь бы не думать о нём.
Много воды утекло с той невозможной поры.
Мир изменился. И мы с миром теперь изменились.
Всё позабыли, но наш злой букинист не забыл.
Книги свои разложив, смотрит, щурясь, в толпу,
Силясь среди незнакомцев найти постаревших студентов,
Им отомстить, наконец, за то, что они доучились,
Женщин познали, мужчин, время сменяли на деньги,
Статусы, ланчи, карьеру, шопинг, уикенд за границей.
Всё зачеркнули: диплом, свой универ и де Сада…
По, Новалиса, Готторна, Майринка и Сведенборга.
«Что ж вы все стали как я, где глубина и смиренье?
Что ж вы все стали, как я, линией в школьной тетради?
Где же мистический пафос, где наслаждение стилем?
В вашей жизни один нынче пророк – телевизор!
Вы – как лица с обложек скучных и мерзких журналов!
Вышли пройтись, потому что завтра опять на работу?
Солнышко, дети, шары, центр, культура, Макдональдс?
Ну же, идите ко мне. Я покажу вам игрушку.
Много я с вас не возьму. Дайте пять сотен всего.
Вот вам книжонка. Она вмиг вам напомнит былое.
Только откроете – всё. Вы в западне, вы попались.
Больше ни свет вам не мил будет, ни дети, ни офис.
Станете вы повторять: дайте мне хлыст и служанку.
Дайте мне замок в глуши, дайте хрусталь и эклеры,
Кружево шантийи и лабиринт из самшита!
Дайте мне конюха и дайте мне б*дь из кладовки,
Ту, что мечтала цыплят фаршировать по-французски…»
Грезит о мести старик, грезит, и смотрит куда-то
Вдаль, где деревья желтеют, слушая мертвого барда.
Гладит книги старик блёклой, холодной ладонью.
И в этот миг вдруг к нему странная мысль приходит.
«Был бы я пекарь, не знал муки бы книжных червей.
Был бы я пекарь, любил я бы свою запеканку.
Мак и ваниль, и кунжут. Был бы я пекарь. Но я
Старый, как мир, букинист. Только бы не заболеть».
2017
АРБАТСКОЕ БАРОККО
Глюк, говоришь, Бах.
Стук по клавишам, крах,
Крах тишины, стен —
