Читать книгу Кариатиды средней полосы - Светлана Зверева - Страница 7

Конечно, свадьбу отложили на год. Где это видано, чтобы в траурный год свадьбы играли? Плохая примета.

Машу и Таню не бросили. Родственников много. Не принято сирот и вдов оставлять в беде. Внуки Ивана по очереди приходили каждый день, как на дежурство. Да и Андрей Царёв потихоньку осваивал новое пространство. Женщины заставали его то за колкой дров, то за чисткой копыт у лошади, то за ремонтом упряжи и всяческой утвари. Просить даже не приходилось – всё понимал сам.

Через год, к зиме сыграли свадьбу. Скромно, но все-таки многолюдно. Родню не позвать было невозможно. И вся деревня гуляла на свадьбе двух громких крестьянских фамилий. Андрей перешел жить в дом к Марии. Теперь Маша стала хозяйкой, оттеснив Таню. Молодая еще Таня – всего 43 года, стала помощницей при деловой младшей дочери. Та потихоньку стала показывать свой характер, командуя мужем и матерью. Были в ней дедовские хватка, сила и понимание порядка.

Дед Иван чуть-чуть не дожил до коллективизации. И хорошо. Всё, что наживали не одно поколение, пришлось отдать в колхоз. Испуганные крестьяне даже спорить с властью не стали. Плакали, но отдавали. В Ивановском и окрестностях коллективизация была не такая лихая, как повсюду. Земля слухом полнилась про лютости новой власти. Купаловцы, привыкшие терпеть и не перечить, отдали всё добровольно.

У Маши и Андрея в хозяйстве остались огород, одна корова, куры да несколько овец.

Стали привыкать к новому укладу жизни. Старались громко власть не ругать. А тихо, у себя в избе, без чужих глаз, бабы могли и поплакать. Да, что бабьи слёзы – вода! Бабы на Руси все время плачут. Тяжкий их крест.

Работали в колхозе. Собирались на собрания в Ивановском, да и у себя, в Купалове. Всё было странно, непривычно. Приходили агитаторы в кожанках, стращали, как могли. Но мужички и бабы думали, как выжить. Как приспособиться. Как уберечь свои семьи.

А работать-то им привычно было. Жаль, что не на себя. Шестьдесят лет как отменили крепостное право, а свободы как не было, так и нет. Работать стали больше, а богатеть не приходилось. Крестьяне кормили страну, как, впрочем, и всегда. Получали палочки, которые отоваривали потом продуктами, зерном. А то и «спасибо» говорили за труд. Выехать на заработки было нельзя. Получалось, крестьяне снова стали крепостными.

Прожив уже два года в браке, Мария забеременела. Работала она на колхозных полях до самых родов.

Оля, окончив курсы медсестёр, работала в столичной больнице, получала жалование. Муж вернулся и, после долгих уговоров, обещаний и признаний в любви, остался жить с женой. Бедная Оля опять поверила, не поняла, что любимый просто преследует свою выгоду: пристроится к жалованию жены. И забеременела своим вторым ребенком. Летом она приехала повидаться с матерью и сестрой. Два часа на поезде, от поезда 10 км пешком. Оле повезло – её довезла попутная телега.

Уже два года Таня не видела свою любимицу. Обнимала, плакала, целовала, утирала углом платка слёзы. Сестры тоже обнялись. Обе пузатые. Мать обмирала на свою Олю, радовалась тому, что у неё всё наладилось. Не могла наглядеться на свою чистенькую барышню. Гордилась ею. Смотрела, будто не могла оторваться. Всё трогала и трогала свою доченьку, гладила её по рукам, волосам. Целовала глаза и щеки.

Всегда такие разные, сестры встретились прохладнее, чем можно было ожидать. Оля теперь настоящая горожанка: в новом коричневом пиджаке поверх светлого платья, белые носки и новые ботинки. Волосы уложены по-городскому, короче, чем у деревенских. Платок небрежно повязан назад, прическа видна из-под него. Маня увидела себя со стороны – волосы убраны в туго повязанный платок, старое выцветшее платье, фартук в заплатках, ноги босые. Сравнила и руки – свои черные и загорелые, и Олины – чистые белые руки медсестры.

Младшая, только увидев сестру, позавидовала ей. Чистоте, образованности, городской новой странности. Даже во взгляде было что-то непонятное, интересное. И материнской любви. Когда был жив дед Иван, ей и не нужно это было. Мать она с детства не сильно уважала. Даже немного презирала за чувствительность. Но на самом деле злилась на то, что та не так сильно её любит, как Олю. И всё пыталась задеть, кольнуть старшую.

Она как будто специально демонстрировала свою спорость и хозяйственность. И корова-то у неё больше других доится. И пироги с мужскую ладонь. И муж-рукодельник новую лавку и стол сделал.

Но мать и старшая сестра наслаждались друг другом, мало обращая внимания на Маню.

Мария потихоньку раскалялась. Ворчала. Шептала мужу на ухо про сестру гадости. И в итоге вспыхнула ссора.

Маша придралась к тому, что Оля расплескала в избе ковш воды и спустила на неё всю накопившуюся злость. Орать она не орала, но наговорила колкостей. Стояла и выговаривала с перекошенным от гнева лицом. Что Оля непутевая, что никогда шить не могла, что у неё из рук всё сыпется. «Только разорение в семье! Правильно дед говорил, что ты безрукая! И муж-подлец тебе по твоим делам!»

Оля в слезах выбежала во двор. Мать – за ней.