Читать книгу Искусство малых шагов. Рассказы и хроники из жизни священника - священник Александр Дьяченко - Страница 5

Утро вторника. Традиционно в этот день мы служим молебен о болящих в нашей часовне, что стоит в поселке сразу через дорогу от больницы. Обычно я подхожу к самому началу службы, облачаюсь, благословляю присутствующих, и начинаем молиться. Потом кто-нибудь просит принять исповедь, причащаешь больных или просто общаешься с народом.

В то утро меня попросили отслужить заупокойную литию. Включил электроплитку, достал из коробки уголек, положил его на спираль. Пока ждал, когда уголек разгорится, ко мне подошла девочка-подросток лет десяти и тронула меня за рукав.

– Там, на улице, – она показала пальчиком в сторону входной двери, – дяденька вас зовет.

– Зовет дяденька? А сам почему не заходит?

Ребенок пожал плечиками.

– Не знаю. Зовет.

Я вышел на улицу и увидел пожилого худощавого, небольшого роста мужчину лет шестидесяти пяти. Он стоял на дорожке, ведущей в часовню, обхватив обеими руками и прижимая к груди большой деревянный киот. Лицо этого человека мне показалось знакомым. Я вспомнил, что часто видел его копающимся в мусорных контейнерах, собирающим пустые металлические баночки из-под пива и жидких энергетиков. Пиджак не по размеру, явно подобранный там же на помойке, такая же хорошо поношенная куртка делали его похожим на забулдыгу.

Проходя мимо помойки и видя его, перебирающего содержимое мусорных пакетов, я неизменно первым здоровался с этим человеком и не останавливаясь шел дальше, а он, оторвавшись от своего занятия, смотрел в мою сторону, прищуриваясь подслеповатыми глазами и пытаясь понять, кто этот человек, что только что с ним поздоровался. Всё это он совершал точно в замедленной съемке, из-за своей медлительности не успевая поприветствовать меня в ответ.

Меня его медлительность забавляла. Я вспоминал рассказ одного моего знакомого молодого человека. По роду своей деятельности он в одной известной компании отвечает за подбор и разведение специальных сортов картофеля, что используется для приготовления любимых многими картофельных чипсов. В свое время ему пришлось много поездить по Европе, чтобы найти подходящий материал, побывал он и в Норвегии, а потом рассказывал: «Вместе с сопровождающим меня шофером-переводчиком, кстати, бывшим нашим соотечественником, мы въехали в одну из тамошних деревень. Медленно продвигаясь по центральной улочке, поравнялись с одним из домов. Рядом с ним на лавочке сидел старик норвежец и курил трубку. Шофер притормозил как раз напротив старика, опустил стекло и что-то очень вежливо проговорил по-норвежски. В ответ тот, привстав со своего места, приложил руку к груди и поклонился. Шофер поднял стекло, и мы поехали дальше.

– Что ты ему сказал?

– Я с ним поздоровался и передал поклон от господина Йоханссона.

– У вас с ним общие знакомые?

– Нет, конечно, я первый раз его вижу.

– Тогда откуда ты можешь знать, что конкретно этот старик знаком с неким господином Йоханссоном и тот регулярно посылает ему поклоны?

– Да ничего я не знаю. Здесь каждый второй или Йоханссон, или Андерсен. Это я так развлекаюсь, от скуки. Они ужасные тугодумы, и теперь этот дед целый день будет думать о том, кто я такой и какой такой Йоханссон передал ему поклон.

– Зачем тебе это?

– Не знаю, – пожал он плечами. – Я же говорю – от скуки».

Вот и этот сборщик алюминиевых баночек напомнил мне того старика норвежца. Но я продолжал с ним здороваться и делал это без всякого умысла, хотя про себя называл его не иначе, как «старик Йоханссон».

– Здравствуйте, – произнес сборщик баночек, заметно волнуясь, и продолжил: – Вот, икону вам принес. На помойке нашел. Только она… это, пораненная. Ее починить надо.

Нам и раньше алкоголики в обмен на спиртное приносили какие-нибудь иконки или металлические кресты. В этот раз я тоже ждал, что, рассказав об иконе, он закончит: «Только ты дал бы кагорчику-то на опохмел». Правда, я не помню, чтобы когда-нибудь видел его выпившим. Не видел, ну и что? Зачем-то он ее принес.

Он вручил мне икону и молчит. Я вопросительно кивнул и спрашиваю:

– И чего?

– А ничего, – ответил человек, повернулся и ушел.

Я смотрел ему в спину, и мне стало стыдно.

Икону мы отреставрировали. Большой старинного письма образ Спасителя. Сейчас в отремонтированном киоте он висит у меня в алтаре. С того памятного дня я долго не встречал этого человека. Уже и икону отреставрировали, и киот, а извиниться за тот разговор и поблагодарить дарителя всё не получалось.

Однажды иду по поселку и встречаюсь с ним буквально нос к носу. Он удивился:

– Икону? Не помню, ничего я тебе не дарил. Ты мне вот что лучше скажи, грех на мне это или нет? Я баночки пустые из-под пива хожу по помойкам собираю. И чего только там не нахожу: и крестики, и книжки божественные, иконки разные. Люди иконы на помойку выбрасывают. А я нахожу и уношу домой, у меня знаешь их сколько, ой. А бывает, просвирки нахожу, церковные. Не плесневелые, а только сильно засушенные. Не знаю, что с ними делать. На помойке оставить не могу. Дома размачиваю их в святой воде и съедаю. Это не грех? То, что я их съедаю, это мне не грех?

– Разве это грех? Нет, это не грех.

– А что такое грех?

Я показал ему на его прокуренные пальцы и сказал:

– Вот, изо дня в день самого себя добровольно травить табаком – это грех. А просфоры – это не грех. Наоборот, за это тебе спасибо.

Прошло еще, может, с полгода или даже год, звонит мне одна наша верующая и просит прийти домой к одному тяжело болящему человеку.

– Батюшка, он совсем уже похудел, его бы успеть причастить да пособоровать. Верующий он, батюшка, правда, как-то по-своему, а человек очень хороший. Говорил, вы его знаете, умилялся и рассказывал, как вы его с кем-то перепутали.

Я согласился прийти домой и причастить больного. Мы договорились о дне, когда я смогу это сделать. Потом мне снова звонили, несколько раз, корректируя время, человека этого то и дело увозили в больницу. Короче, встретились мы с ним спустя месяц после того звонка моей знакомой.

Поднимаюсь на пятый этаж, подхожу к нужной мне двери. Она чуть приоткрыта. Звонить не стал, дверь сам открыл и увидел «старика Йоханссона». Он действительно сильно сдал, осунулся и похудел. Но глаза смотрели по-прежнему, слегка прищурившись. Еще на его пальцах совсем не осталось следов никотина.

Он увидел, что я смотрю на его пальцы, и сказал:

– Я сколько себя помню, столько лет и курю. Ты сказал, что это грех, и я перестал курить. Видишь, совсем очистились.

Я огляделся. Прихожая без обоев. Хозяин посетовал: собирался делать ремонт, старые обои сорвал, а чтобы новые поклеить, на это сил уже не хватило.

Он провел меня в комнату. Мы помолились. Я его соборовал, потом исповедал и причастил.

– Последние несколько лет я собирал пустые баночки и сдавал их в металлолом. На жизнь мне и без этого хватало, получаю пенсию и дети помогают, а я все равно собирал. Сперва жалко было, это же металл, его еще добыть надо. В него труда сколько вложено, а он пропадает. Собирал, а как скопится, ездил сдавал в приемный пункт. Получал деньги и шел в церковь. Она там неподалеку. Покупал большие свечи и ставил на все подсвечники. Чтобы каждому святому по свече. Оставшиеся деньги опускал в кружку для бедных и радовался, что могу кому-то помочь. Пойдем на кухню, там моя территория, покажу, сколько у меня святых.

На кухне один из ее углов и стена, что напротив мойки с газовой плитой, сверху и аккурат до уровня обеденного стола целиком увешаны иконами. Были там и старинные в киотах, но больше всего маленьких самого разного калибра, от совсем крошечных до размера тетрадного листа.

– Вот здесь я и молюсь. Как молюсь? Бывает, что и по молитвослову, но больше так, своими словами со святыми разговариваю. Это вот мне еще от родителей достались, другие сам купил, а еще те, что на помойке нашел. Люди выбрасывают иконы. Не нужны они им. Ты бы знал, сколько я их еще к себе в гараж отнес. Я молюсь о тех, кто выбрасывает иконы, и прошу святых, чтобы они на них не обижались. По глупости всё это, по недомыслию. Живут, словно дети малые, не ведают, что творят. А мне их жалко.

Последние дни одну только мысль думаю: умру скоро. Кто теперь вместо меня будет исправлять их ошибки?

Он замолчал. Потом снял с полочки небольшую иконку с изображением какого-то святого монаха. Какого, непонятно. Время стерло на иконе надпись.

– Вот, посмотри, какая. Старинная. Печать по серебряному напылению. Свет вечером включаю, она вся так и играет. Валялась рядом с контейнером. Солнышко ее высветило, я и увидел. Самая любимая. Возьми от меня на память. И еще, – он открывает шкаф и подает мне бутылку кагора. – В храме купил. Давно уже. Как умру, отслужи на нем обедню.

Мне уже уходить, а старик опустился на стульчик рядом с входной дверью, в комочек сжался и сидит.

Я вспомнил и говорю ему:

– Икона твоя, Спасителя, которую ты в часовню приносил, теперь у меня в алтаре висит. Так что, пока живу, буду тебя помнить.

– Снова ты мне об этой иконе. Не приносил я в храм никаких икон.

– У тебя что, есть брат-близнец? Если не ты, тогда кто нам ее подарил?

Он улыбается, превозмогая боль:

– Не знаю. Наверно, это был ангел.

Тяжело опираясь на палку, он встает со стульчика:

– Извини, в неподходящий момент скрутило.

Я благословил его и вышел на улицу. Уже смеркалось. В электрическом свете уличных фонарей кружились крохотные снежинки. Шел и слушал, как скрипит у меня под ногами снег. Шел, ощущая нарастающее чувство сиротства.

Йоханссон, все эти годы мы были рядом, ты и я. Всякий раз, видя тебя копающимся в отбросах, я тебя жалел, думая, что тебе не хватает на выпивку. Прости меня, я так и не научился разбираться в людях.

Как правильно ты сказал: люди, даже взрослые, остаются детьми. Словно ученики младших классов, они не слушаются, бегают и шумят. Когда им хорошо, они смеются. Когда плохо, приходят в храм и плачут. Они разные, в то же время – очень похожие друг на друга, будто нарисованные под копирку. Порой, как малые дети, они играют в опасные игры. Заигрываются и сами не замечают, как подбираются к самому краю пропасти. Их жалко, они не видят, как опасно ходят, срываются и падают вниз. Тебе никто ничего не объяснял, Йоханссон, ты сам всё понял и встал преградой на самом краю. День за днем, всё это время я говорю им о грозящей опасности. А ты, жалея, шел и исправлял их ошибки.

Фонари заканчиваются, гаснет свет. Я уже не вижу снежинок, лишь чувствую, как они летят мне в лицо, тают и стекают каплями по щекам. Чем дольше я продолжаю идти, тем большее ощущение сиротства. Не умирай, добрый ангел Йоханссон, нам без тебя будет трудно.