Читать книгу В одно мгновение - Сьюзан Редферн - Страница 3

«Еще раз спросят, какая лента лучше, розовая или золотая, и я сорвусь! ДА ВСЕМ ПО ФИГУ! Решите уже, а? Я ТУТ ПОМИРАЮ!!!»

Ответ от Мо приходит почти мгновенно: «Похоже, тебе там весело!»

Выдрать зуб и то было бы проще. Эта пытка длится уже целых пять месяцев. После объявления о помолвке моей сестры все мельчайшие подробности ее свадебной церемонии без конца, до тошноты препарируются, изучаются и обсуждаются, при том что до великого дня еще три месяца. До тошноты. Какое точное выражение и как нечасто мы его используем, а ведь сейчас лучше и не скажешь: от этих приготовлений меня вот-вот вырвет.

Сегодня пятница. Стоит чудесная, ясная погода. В такой день лучше всего торчать на пляже с друзьями, кататься на сёрфе или на скимборде. Но вместо этого я, вжавшись спиной в стену, сижу на полу примерочной в салоне для новобрачных и смотрю, как моя сестра демонстрирует собравшимся – то есть мне, поневоле записанной в ее свидетельницы, маме и тете Карен – свое свадебное платье. Другой нашей сестры, Хлои, здесь нет. Где-то через неделю после помолвки она ненароком обмолвилась, что институт брака – это устаревший патриархальный конструкт, служащий угнетению женщины, и незамедлительно лишилась должности свидетельницы, а я, напротив, пошла на повышение.

Интересно, где она сейчас? Скорее всего, они с Вэнсом гуляют по центру города, держась за руки, наслаждаются теплом и солнцем, то и дело останавливаются и целуются. Я едва сдерживаю стон зависти и восхищения: уже не в первый раз я думаю, что это наверняка была не просто обмолвка. Хлоя – мастер в подобных делах. Она всегда добивается своего, а я точно знаю, что ей ни при каких обстоятельствах не захотелось бы провести целых восемь месяцев бок о бок с мамой. Получается, она сделала все возможное, чтобы этого избежать.

Я хмыкаю, вдруг осознав, насколько тонко все было сработано: моя сестра обеспечила себе свободу, хотя сама ни от чего не отказывалась, и чужими руками переложила на мои плечи бремя стать сподвижницей Обри. Представляю, как Хлоя самодовольно ухмылялась, продумывая свою гениальную схему. А ведь она знает, как сильно я ненавижу подобные мероприятия: я хожу по магазинам, только если у меня напрочь закончилось чистое нижнее белье; знает, что не в моем – в целом открытом и жизнерадостном – характере восемь месяцев подряд вести разговоры о шмотках с неестественно счастливой, всеодобряющей улыбкой на лице.

– Что думаешь, Финн? – спрашивает Обри, вынуждая меня поднять глаза от экрана телефона, где как раз показывают подборку забавных мемов с животными. Я отрываюсь от картинки, на которой кот, сидя верхом на хаски, кричит, указывая лапой на убегающую мышку: «Не упусти ее!»

Я моргаю, и натянутая улыбка сходит с моего лица, а в горле вдруг встает ком. Хотя я терпеть не могу все эти кружева, свадебные хлопоты и прочие девчачьи радости, в груди набухает целый ворох совершенно девочкиных чувств. Вот уже две недели Обри квохчет о своем платье, без конца трезвонит о том, какое оно идеальное. Обычно я пропускаю мимо ушей ее трепотню – атласное то, шелковое сё, какой-то рубчик тут, нитки жемчуга там, ювелирный вырез сям. И вот теперь она стоит или скорее возвышается надо мной на шпильках, в волнах желтовато-белого, мягкого, словно текучего атласа, сбегающих вниз от ее до невозможности тонкой талии, в потоках крошечных жемчужинок, что вихрем раскатываются, разлетаются от того самого ювелирного выреза и напоминает мне сказочную принцессу, самую добрую и прекрасную волшебницу в мире. Я с изумлением отмечаю, как она хороша, а еще, кажется, чуточку ей завидую.

Стоящая за спиной у Обри мама хлопает в ладоши. Тетя Карен обнимает маму за плечи, и они склоняются друг к другу, любуясь моей сестрой, почти соприкасаясь одинаковыми пепельно-светлыми головами.

– Мило, – бросаю я, словно мне плевать, и снова утыкаюсь в телефон.

Черная собачонка косится на подтаявший ярко-желтый фруктовый лед, рядом надпись: «Мозгозаморозка». Улыбнувшись, я продолжаю листать фотографии, пока мама с тетей Карен кудахчут и вьются вокруг Обри, а она поворачивается и так и эдак, чтобы они получше рассмотрели платье.

Тетя Карен встает рядом со мной.

– Давай их сфотографируем! – восклицает она. – Обеих!

Я обмираю от ужаса, представив себе, как стараниями тети Карен мои фотографии разлетятся по «Фейсбуку». И ведь она непременно подпишет под ними что-нибудь нелепое вроде «Обри и Финн Миллер, красавица невеста и будущая невеста-беглянка».

– Нет, – выручает меня мама. – Дождемся церемонии. Нельзя фотографировать невесту в подвенечном платье до свадьбы, это плохая примета.

Я с облегчением выдыхаю и отодвигаюсь от Обри, словно даже одно мое присутствие может ее испачкать. Она улыбается мне, одними губами произносит: «Спасибо!» – и снова поворачивается к наседкам; этап восхищения уже миновал, и теперь они суетятся, обсуждая, где и что еще нужно подогнать по фигуре.

Я чувствую, что у меня горят щеки, и велю себе успокоиться. Обри уже поблагодарила меня, наверное, миллион раз, хотя все дело выеденного яйца не стоило. Мой разговор с ее будущей свекровью продлился не больше пяти минут, к тому же миссис Кинселл все восприняла совершенно спокойно.

Я вообще не стала бы звонить, если бы Обри не была так расстроена. Я-то решила, что свадебное платье самой миссис Кинселл – «классический крой, вышивка старинным бисером, кружевной воротник в викторианском стиле, атласные пуговки вдоль спины» – отличная идея: классно, что платье послужит представительнице уже четвертого поколения. Но Обри чуть не плакала, повторяя эти слова, и я решила, что, хотя мне явно не по плечу все прочие обязанности подружки невесты, по крайней мере с этим я справлюсь. Мо говорит, у меня особый дар к таким разговорам – моя прямота по какой-то неведомой причине никогда никого не обижает. Мне кажется, дело скорее в том, что обычно люди все слишком усложняют. Если просто сказать как есть, правых и неправых не будет. Вначале миссис Кинселл слегка удивилась, но тут же дала понять, что ничего не имеет против. Она даже призналась мне, что и сама в свое время хотела выйти замуж в собственном, пошитом лично для нее платье.

Наверное, она позвонила Обри сразу после того, как мы с ней все обсудили, потому что сестра перезвонила мне через полчаса и засыпала благодарностями. И вот теперь, спустя пять месяцев, она крутится перед зеркалами, любуясь собой, а я радуюсь, что тогда все-таки поговорила с миссис Кинселл.

Прямо у меня перед носом тетя Карен приподнимает рукой свои пышные груди четвертого размера и восклицает: «Жарче, детка!» – намекая Обри, что вырез можно было бы сделать побольше. Мама мотает головой, а Обри кивает, лопоча что-то в том духе, что Бену понравится, и в этот миг я их фотографирую: их смех заглушает тихий щелчок телефонной камеры.

Я смотрю на экранчик: все они весело хохочут, счастливые лица слегка смазаны, в зеркале отражается платье, лицо Обри озарено улыбкой, мама и тетя Карен сияют ей под стать. Я отправляю фотографию Мо, приписав: «Она просто красавица!» – и добавляю кучу сердечек и смайликов.

Фотография уползает вверх, появляется ответ от Мо: «Да ты у нас тайный романтик. Кстати, ты решилась?» Я несколько раз растягиваю и снова сжимаю губы, перечитывая ее вопрос, словно надеясь, что сверкающие пиксели пошлют мне какое-нибудь озарение – может, ответ или храбрость, которой с тех пор, как я призналась Мо, что хочу пригласить на выпускной бал Чарли Маккоя, у меня так и не нашлось. Там будет белый танец: в прошлом году партнера у меня не было, я пришла с другими девчонками – слишком скромными, слишком гордыми или слишком страшными, – тоже оставшимися без партнеров. Мы нарядились в платья и кеды, повергли собравшихся в шок своими дикими, неистовыми плясками, а после танцев пожирали шоколадки, глумясь над остальными девицами, которые едва держались на высоченных шпильках и неловко улыбались своим парням, с тоской поглядывая на запретные калории, что были разложены перед ними словно на пыточном столе.

Я была уверена, что и в этом году повторю тот же трюк, но потом появился Чарли. Я словно сама себе его наколдовала. «Дорогой Боженька, пожалуйста, пришли мне высокого, красивого, зеленоглазого, немного неловкого парня-футболиста». И вот – та-дам! – как раз такой парень и оказался со мной в одном классе на первом же уроке в первый же день учебного года.

– Финн, очнись. – Обри бросает мне мою толстовку, и я понимаю, что она уже успела переодеться в уличную одежду, а значит, нам пора.

Я выхожу из примерочной следом за Обри. Мама с тетей Карен задерживаются у кассы переброситься парой слов с владельцем магазина, а мы идем прямо на улицу. Обри тут же вытаскивает телефон и звонит Бену. Она восторженно пищит и хихикает, описывая ему сначала платье, а потом наряд, который наденет на встречу с его родителями. В ближайшие выходные они с Беном летят в Огайо, чтобы Обри поближе познакомилась с будущими свекром и свекровью.

– Я люблю тебя. – Она вешает трубку. Сует в рот наманикюренный палец, вгрызается в заусенец.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

– Нервничаю.

Я вытаскиваю ее палец у нее изо рта, пока она не сгрызла кожу до крови.

– Даже не сомневайся, они тебя сразу возненавидят. Ибо ты просто невыносима. – Я бешено вращаю глазами, а она в ответ морщит нос.

– Зато у нас с Беном есть причина пропустить папин эксперимент по сплочению семьи.

– Хочешь сказать, вы с Беном совсем не огорчились оттого, что не проведете три дня в лесной хижине, без телевизора, радио и интернета, в тесной и упоительной компании всех членов нашей замечательной семьи?

– Поверить не могу, что папа надеется этой поездкой что-то исправить.

– Ты же знаешь папу, он оптимист.

– Он живет в выдуманном мире. Ничего уже не изменится.

Я пожимаю плечами и отворачиваюсь, надеясь, что она не права, но в глубине души понимая, что на самом деле все именно так. Дома уже давно бушует ураган. Родители вечно ссорятся, с нашим братом Озом все сложнее справляться, Хлоя то и дело бунтует, явно стараясь всякий раз вывести маму из себя, у меня сейчас тоже все наперекосяк. Кажется, в последнее время я провожу у Мо больше времени, чем в собственном доме. Наша семья сейчас похожа на действующий вулкан: всего пять минут вместе – и очередное извержение обеспечено. Боюсь, что ближайшие три дня мы проведем в тщетных попытках потушить Везувий.

– Хорошо, что с вами едет Мо, – говорит Обри. Сестра любит Мо почти так же сильно, как я.

– И Натали, – парирую я.

– Что? – изумленно восклицает Обри – теперь она мне явно сочувствует.

Мамина пассивно-агрессивная реакция на нелепый папин план выражается в том, что она пригласила в поездку тетю Карен, дядю Боба и их занудную дочку Натали. А значит, нам с Мо придется повсюду таскать ее за собой.

– А Хлоя берет Вэнса, – говорю я, словно венчая вишенкой всю эту безумную конструкцию.

Хлоя согласилась поехать с нами только потому, что Вэнс – ярый сноубордист, а денег у него нет. Бесплатная крыша над головой, еда и билеты на подъемник – от такого предложения он просто не смог отказаться, несмотря даже на то, что взамен ему придется все выходные терпеть наше семейство. Хлоя ни за какие коврижки не согласилась бы провести с мамой даже минуту, не говоря уже о трех днях, но тут одержала верх ее преданность Вэнсу, которую, кстати, никто из нас не разделяет. Ее парень лодырь, каких свет не видывал, а спеси в нем хоть отбавляй: он неплохо играет в теннис и поэтому уже мнит себя профессиональным теннисистом.

– Ух ты, кажется, поездка выйдет незабываемая, – говорит Обри.

Встреча с будущими родственниками только что заиграла для нее новыми, еще более привлекательными красками.

Мама с тетей Карен выходят из магазина. Мама открывает запертые двери своего нового «мерседеса» – белого внедорожника, который она купила месяц назад себе на день рождения.

– Может, Финн поведет? – с невинным видом бросает тетя Карен.

Правда, в ее словах ничего невинного нет. Папа говорит, что тетя Карен типичная провокаторша. Она любит подлить масла в огонь, словно какой-то лепрекон, шкодливый чертенок, у которого всегда наготове очередная бесовская проказа. Как раз поэтому с ней так весело – почти всегда, кроме ситуаций, когда в центре очередного ее замысла оказываюсь я сама. Она высоко поднимает тонкие выщипанные брови:

– Финн, ты ведь уже получила права?

Я вижу, как мама сжимается, как напрягается все ее тело при мысли о том, что ее прекрасной новой машиной будет управлять не она.

– Я бы хотела дожить до своей свадьбы, – вмешивается Обри.

– Я уверена, Финн прекрасно водит, – говорит тетя Карен и забирает у мамы из рук брелок с ключами.

– В другой раз, – возражает мама и тянет руку за брелоком.

– Что за глупости, – бросает тетя Карен и отдает мне ключи. – Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. – Она заговорщицки мне подмигивает.

В других обстоятельствах я была бы счастлива. Обожаю смотреть, как мама бесится. Вообще-то я смелая и спортивная, и я страшно этим горжусь. Да и мысль о том, что вот сейчас я прыгну за руль и помчусь по улицам, словно Даника Патрик, и маме с Обри будет до смерти страшно, а тетя Карен здорово повеселится, мне очень даже по нраву.

Если бы не одна крошечная проблемка.

– Залезай, – говорит тетя Карен, распахивая передо мной водительскую дверь.

Я сглатываю. Мой инструктор по вождению, лысый мужик с жутким запахом изо рта и стальными нервами, именует эту проблему «педальной дислексией». Мое, казалось бы, пустяковое, но в то же время глобальное затруднение состоит в том, что я путаю газ и тормоз: вроде бы их просто запомнить, но я на это совершенно не способна.

– Я никогда не водила такую большую машину, – говорю я. – Так что, может…

Тетя Карен перебивает меня:

– Глупости. Нет ничего проще. «Мерседесом» даже управлять не надо, он сам едет. Вперед! – говорит она, улыбаясь во весь рот и явно рассчитывая вволю позабавиться.

Обри уже уселась сзади, мама пристегивается на пассажирском сиденье рядом со мной. Мама ничего не знает о моей беде. Когда родители спросили, как проходят мои уроки вождения, я уклончиво ответила: «Нормально».

– Помню, как я ездила с тобой, – говорит мама, оборачиваясь к Обри. – Ты была такая трусиха. Решилась выехать из нашего квартала только через пару месяцев.

– Это называется благоразумие, – отвечает Обри и показывает маме язык. – Именно так и надо ездить. Никто из вас до сих пор не побил мой рекорд: ни единой аварии, ни единого штрафа. Тебе такое и не снилось.

Мама вечно получает штрафы за превышение скорости – не реже чем пару раз в год, и это при том, что от большинства штрафов ей удается отговориться. – Конечно, лучше всех у нас водит Хлоя, – продолжает мама. – Она прирожденный водитель. Всего один урок, и она уже была готова ехать хоть на край света.

Во мне вскипает азарт. У меня две старшие сестры, которые все в жизни делают первыми, а я вечно чувствую себя так, словно должна их во всем переплюнуть.

Я смотрю на педали «мерседеса». Правая педаль узкая и вертикальная, левая широкая и горизонтальная. Правая – газ. Левая – тормоз. Проще простого. Одна – чтобы ехать. Другая – чтобы тормозить. Тут большого ума не надо. Нет, правда, у половины моих одноклассников уже есть права, хотя они полные идиоты.

– Финн? – Тетя Карен склоняет голову набок, не понимая, почему я мешкаю.

Я улыбаюсь ей и сажусь за руль. Она радостно аплодирует и захлопывает за мной дверцу.

– Сзади полно места, – замечает она, и я отодвигаю сиденье: ноги у меня гораздо длиннее маминых.

Я вожусь с зеркалами и рулем, регулирую их снова и снова, стараясь, чтобы они стояли идеально, а в голове у меня крутится одна и та же мысль: «Правая – газ. Левая – тормоз. Правая – чтобы ехать. Левая – чтобы тормозить. Ну правда, ну соберись же ты. Ты все прекрасно знаешь. Правая. Левая. Газ. Тормоз».

– Похоже, я прямо здесь встречу старость, – говорит Обри.

Я хмыкаю, оглянувшись на нее через плечо. Осторожно ставлю ногу на тормоз и нажимаю кнопку зажигания. Мотор сразу оживает. Я снова проверяю зеркала, убеждаюсь в том, что позади нас ничего нет, а затем на всякий случай еще раз кручу головой во все стороны.

– Ты серьезно? – говорит Обри. – У меня вечером самолет. Кажется, я на него опоздаю.

Мама смеется.

– Финн, все отлично, – подбадривает меня тетя Карен; кажется, в ее голосе слышна нотка вины.

Тетя Карен, конечно, интриганка, но сердце у нее доброе: она из тех, кто воркует с младенцами и возится с птенчиками, выпавшими из гнезда. Знай она, что мне будет настолько не по себе, ни за что не предложила бы мне сесть за руль.

Включив задний ход, я рывками выезжаю с парковочного места.

– Молодец, – говорит тетя Карен.

– И-и-и Миллеры с тетей Карен покидают парковку! – объявляет Обри.

Мама снова фыркает. Я выворачиваю на Береговое шоссе, и вот мы уже едем в сторону дома: один квартал, еще один, в машине тишина, я пытаюсь вести себя уверенно, но знаю, что они чувствуют мое напряжение.

Я вижу светофор: нам красный, так что я очень аккуратно – левая, левая, левая – переношу ногу с педали газа на педаль тормоза. Мы мягко останавливаемся, я выдыхаю носом и мысленно глажу себя по голове. Загорается зеленый, я переставляю ногу обратно на педаль газа, и мы катимся вперед.

Через несколько кварталов и две столь же непримечательные остановки у светофоров я перестаю судорожно сжимать руль и расслабляюсь. У меня все прекрасно получается. Просто нужно сосредоточиться. Продумай и сделай – прямо как в спорте. Все остальные тоже расслабились. Обри тянется вперед, включает радио, а мама оборачивается и замечает, что о чем-то забыла сказать флористу.

Тут-то все и происходит. Она говорит что-то про лилии, про то, что у них нет пыльцы, и в этот миг машина позади нас сигналит. Резкий гудок словно бьет меня прямо в сердце, отдается в ногу, и она отскакивает в сторону, со всей силы вжимается в педаль тормоза, так что мама лишь в последнюю секунду успевает подставить ладонь и не влететь со всего маху лицом в приборную доску.

Мама резко отворачивается от меня, а я безудержно краснею. Я не осмеливаюсь взглянуть на нее. Я лишь чувствую, как по моему типично ирландскому, усыпанному веснушками лицу разливается чувство вины, и понимаю, что она знает. Каким-то образом она всегда знает.

Обри и тетя Карен ничего не замечают. Сигналивший водитель с шумом проносится мимо, Обри показывает ему вслед средний палец, а тетя Карен говорит:

– Урод какой! Ну куда он так спешит? Финн, ты отлично справляешься. Просто замечательно.

Мы снова трогаемся с места, и я дрожу всем телом, сосредоточившись только на одном – как доставить нас домой без новых происшествий и провалов. Я напряженно смотрю на дорогу и стараюсь не думать о сидящей рядом маме, о том, какие мысли сейчас роятся у нее в голове.

Не прошло и недели с тех пор, как я дала маме серьезное обещание. Она так легко простила меня, при том что в результате последней своей выходки я оказалась в полицейском участке. Невинная шалость едва не обернулась катастрофой – булыжник, который я метнула, сидя на качелях, полетел гораздо дальше, чем я рассчитывала, едва не прикончил одного из моих приятелей и расшиб табличку с названием парка. Мама блестяще сыграла роль моего адвоката, сумела сгладить ситуацию и вытащила меня из этой переделки: она перекинулась парой шуток с арестовавшим меня полицейским, и он тут же переквалифицировал мое преступление в попытку любознательного подростка применить на практике законы физики. Когда мы вернулись домой, она сказала только одно: «Видишь ли, Финн, только искренние извинения чего-то действительно стоят». Ее слова попали прямо в точку. В последнее время я слишком часто извиняюсь.

Я поклялась маме, что прошу у нее прощения от всего сердца и что с этого момента буду отмерять семь раз, прежде чем резать. И она улыбнулась, явно проведя параллель с тем, что я не сумела верно отмерить расстояние от качелей. Однако теперь она не улыбается. Сидит неподвижно как истукан, смотрит вперед, на дорогу, а я чувствую себя так мерзко, что хоть плачь. Пять дней. Прошло всего пять дней, а я уже снова подвела ее, нарушила свое обещание.

При виде последнего, ближайшего к нашему дому светофора я едва сдерживаю радостный вопль. Еще квартал, направо, налево, и мы на месте. Загорается желтый, светофор явно не хочет нас пропускать, и я жму на тормоз так, как учил меня инструктор, – чтобы машина замедляла ход не рывком, а плавно.

Мы почти остановились, колеса едва крутятся, я внимательно изучаю бампер стоящей перед нами машины, и тут у меня жужжит телефон: новое сообщение. Резкая вибрация в заднем кармане сбегает вниз по ноге, ударяет в ступню, и машина неожиданно дергается вперед.

– Тормози! – вопит мама, а к ее голосу примешивается жуткий скрежет металла: мы врезаемся в машину перед нами. – Тормози! – снова говорит она, и я отчаянно пытаюсь затормозить, но по какой-то неведомой причине мы все еще прем вперед и вдавливаем маленькую машинку в стоящий перед ней грузовик.

– Не та педаль, – говорит мама, и я отдергиваю ногу.

Мама выскакивает из машины, прежде чем я успеваю поднять ручной тормоз.

– Блин, – говорит Обри у меня за спиной.

– Упс, – говорит тетя Карен.

Я сползаю с водительского сиденья. Все тело горит. Мама уже говорит с водителем машины, в которую мы врезались, наклонившись прямо в открытое окно. В машине всего один человек – женщина в красном свитере, с темными волосами до плеч. На зеркале заднего вида висит собранный из бусинок крест. Женщина кивает в ответ на мамины слова, отворачивается, и я вижу, как дергаются ее плечи: кажется, она плачет, хотя наверняка сказать нельзя.

Я делаю шаг в их сторону, шаг назад, мышцы сжимаются и расслабляются: я не понимаю, как мне быть. К ним подходит немолодой мужчина в клетчатой рубашке и широких штанах – водитель грузовика, с виду типичный работяга или мелкий предприниматель. Он спрашивает, не ранен ли кто, оглядывается на меня и, убедившись, что никто не пострадал, отмахивается от маминого предложения записать номер ее страховки, забирается обратно в кабину и уезжает.

Я разглядываю его удаляющийся бампер. Он весь погнут и исцарапан, но прочно стоит на месте, так что понять, когда на нем появились все эти вмятины и царапины – пару минут или пару лет назад, – совершенно невозможно.

Маленькой машинке повезло куда меньше. Это старая «хонда», и выглядит она так, словно ее сложили пополам. Капот и багажник выгнулись вверх, друг к другу, крыша просела. Женщина достает свой телефон, мама делает то же самое. Я стою и смотрю.

– Финн, дорогая, вернись в машину, – говорит тетя Карен в открытое окно.

Я тянусь к дверце.

– Наверное, будет лучше, если до дома нас довезет твоя мама.

Я обхожу машину и падаю на пассажирское сиденье. Через двадцать минут приезжает эвакуатор. Мама стоит рядом с той женщиной, пока «хонду» грузят на платформу. Женщина уже успокоилась, и я бесконечно благодарна маме. Она просто мастер своего дела. Вот почему она прекрасный адвокат: что бы ни случилось, она сохраняет спокойствие, умеет очаровать любого, убедить всех на свете в том, что она – их друг. Прежде чем взобраться в кабину эвакуатора, женщина благодарит маму, словно ее даже радует, что мы вдребезги разбили ее машину.

В следующий миг мама садится за руль и довозит нас оставшиеся два квартала до дома.