Читать книгу Всё в твоей голове - Сюзанна О'Салливан - Страница 5

Полин я узнала сразу; она заметно выделялась на фоне остальных пациентов – хотя бы потому, что была раза в два моложе. Предохранительные поручни ее кровати были подняты и заботливо обтянуты мягкой тканью. Справа стояло инвалидное кресло. Слева на стуле с высокой спинкой сидела женщина, которая не спускала с меня пристального взгляда. Она что-то шепнула Полин, и в мою сторону повернулись уже два лица, похожих и при этом таких разных. Полин смотрела на меня со страхом, ее мать – с надеждой. Полузадернутые шторы прятали женщин от окружающих. Или тех – от Полин. Тогда я еще не знала наверняка.

Мне позвонили накануне вечером с просьбой осмотреть Полин как можно скорее. Ее госпитализировали с жалобами на сильную боль в ноге. Провели ряд обследований, но ничего не нашли. Это было уже третье ее обращение в больницу с теми же симптомами. Наконец врачи расписались в собственном бессилии:

– Мы не в состоянии обнаружить причину вашей болезни.

Полин ответила, что в таком случае возвращается домой.

Час спустя она потеряла сознание в туалете. Медсестра услышала шум и обнаружила, что девушка бьется на полу в судорогах. Ей вызвали команду реаниматологов, стабилизировали состояние и вернули в постель. В течение следующего часа случилось еще два приступа. С Полин встретился дежурный невролог, после чего вызвали меня.

Перед нашей встречей я решила ознакомиться с медкартой. Та лежала на дне тележки для документов, потому что в отсек просто-напросто не помещалась. Записи Полин занимали две толстых папки. Такие обычно бывают у стариков, всю жизнь страдающих от тяжелых хронических болезней. И все-таки карта Полин отличалась – тем, что в ней так и не было конкретного диагноза.

Я прочитала все записи, начиная с самого первого визита в больницу и заканчивая последней госпитализацией. Очень важно понимать, как развивалась болезнь. И только ознакомившись с официальной версией, я подошла к Полин. Представилась и начала со своего обычного вопроса:

– Сколько вам лет и когда в последний раз вы чувствовали себя здоровой?

– Мне двадцать семь, – ответила Полин. – А началось это, когда мне было пятнадцать.

Я попросила ее рассказать обо всем как можно подробнее.

– Я ничем не отличалась от других… была обычной.

– Не просто обычной, солнышко. – Мать Полин погладила ее по плечу. – Она была спортивной девочкой и очень хорошо училась. Все говорили, что у нее отличные перспективы.

– Это было двенадцать лет назад. И взгляните на меня теперь.

За год до выпускных экзаменов Полин начала жаловаться на плохое самочувствие. Она уставала, мучилась от боли в животе. По результатам анализов врач диагностировал инфекцию мочевыводящих путей и назначил курс антибиотиков. На какое-то время лекарства помогли, однако вскоре болезнь вернулась. За три месяца Полин принимала антибиотики четыре раза. Сперва наступало кратковременное облегчение, после чего все повторялось.

– Я не могла нормально пописать, всякий раз чувствовала жжение и боль. Лекарства снимали симптомы на неделю, может быть, на две. А потом инфекция возвращалась. Иногда мне было так плохо, что я не могла встать с постели.

Полин обратилась к урологу. Она сдавала бесконечные анализы, которые ничего не выявляли. Затем ей в мочевой пузырь поместили камеру, однако никакой патологии не обнаружили. Все показатели были в норме. В конце концов уролог назначил антибиотики в минимальной дозировке, которые велел для профилактики принимать ежедневно.

– После этого мне стало гораздо лучше.

Полин выздоровела, однако она пропустила слишком много занятий, и ей пришлось остаться в школе на второй год. Теперь она училась вместе с младшей сестрой, в то время как бывшие одноклассники перешли на следующий этап. Полин было непросто, но она справилась и завела новых друзей. Вскоре она опять заняла одну из верхних строчек школьного рейтинга.

– Конечно, инфекция давала о себе знать, но я старалась не обращать внимания.

– Полин – очень целеустремленная девочка, – подтвердила ее мать.

За весь семестр Полин не пропустила ни одного занятия.

– Я очень уставала, но пересиливала себя. Жаль только, в нетбол больше не могла играть.

Увы, выздоровление оказалось временным. На рождественских каникулах Полин заметила, как сильно у нее распухли суставы. Она отправилась к врачу, и тот решил, что это побочный эффект антибиотиков. Полин по его совету перестала их принимать и практически сразу подхватила новую инфекцию мочевыводящих путей. Пришлось вернуться к антибиотикам и пойти на прием к ревматологу.

– Когда там увидели, что творится с моими суставами, тут же решили, что у меня ювенальный артрит, и назначили стероиды. А потом пришли результаты анализов, и оказалось, что все со мной в порядке, – пожаловалась Полин.

– Думаю, когда врачи сказали, что анализы нормальные, они вовсе не имели в виду, что вы совершенно здоровы, – встала я на защиту коллег.

– Вы уверены? – уточнила Полин.

Нет, я не была уверена.

Из-за стероидов Полин резко набрала вес, но боль в суставах никуда не делась. Передвигалась девушка с большим трудом и поэтому практически не выходила из дома. Сидя взаперти, мучаясь от боли и переживая из-за внешнего вида, Полин вскоре впала в депрессию.

– На которую тут же списали все симптомы, хотя боли начались гораздо раньше, – возмутилась ее мать.

Полин прекратила принимать стероиды. А еще она отказалась от еды. Вес быстро снизился. И даже боль в суставах уменьшилась.

– Странно, конечно: как только она перестала есть, ей полегчало, – продолжала мать. – Было даже время, когда нам казалось, что она сможет вернуться к учебе.

Вскоре выяснилось, что потеря веса – сама по себе проблема. Полин рисковала заработать дистрофию. У нее прекратились менструации. Стали выпадать волосы. Однако она не могла заставить себя есть, потому что боялась возвращения боли. Мать обратила внимание, что из-за строжайших ограничений в еде исчезли почти все симптомы – может быть, причина в аллергии? Полин сделала пробы у аллерголога. Тот подтвердил непереносимость молочных продуктов, пшеницы, некоторых фруктов и полуфабрикатов.

– Меня здорово смутили результаты, – призналась Полин. – Ведь большую часть этих продуктов я спокойно ела всю жизнь. Так или иначе, выбора не было, пришлось соблюдать прописанную диету. Я набрала вес, и вроде бы все стало хорошо. Боли, правда, вернулись, но уже не такие сильные, как раньше.

За это время Полин сильно отстала от школьной программы. Ей наняли репетитора. Полин занималась дома, а школу посещала лишь для сдачи экзаменов. Вскоре она опять вошла в первую десятку учеников.

Полин по-прежнему соблюдала диету и постоянно принимала обезболивающее. Она больше не могла заниматься спортом, но хотя бы передвигалась самостоятельно и могла гулять с друзьями. У нее появился возлюбленный. Отношения продлились недолго, но Полин была счастлива. Впервые за последние годы она чувствовала себя нормальной.

Полин не знала, стоит ли продолжать учебу; она боялась, что попадет в число отстающих, как это было в последние два года. В итоге она решила заниматься с репетиторами на дому – и впоследствии только обрадовалась этому решению. Боль в суставах то появлялась, то проходила. Как только Полин думала, что понимает принцип, как болезнь преподносила новый сюрприз.

Порой боль становилась такой сильной, что Полин не могла ходить. Тогда она ползла в ванную на четвереньках.

– Иногда я весь день ничего не пила – специально, чтобы не захотеть в туалет.

Мать Полин ушла с работы, чтобы ухаживать за дочерью.

– Я не могла быть вдали от нее. Всякий раз боялась, что вернусь и обнаружу ее мертвой где-нибудь на полу. Она выглядела такой бледной и слабой, что казалось, вот-вот испустит дух. А ведь тогда ей было всего восемнадцать…

Полин жила с матерью и двумя младшими сестрами. Родители развелись, когда ей было двенадцать лет. Первое время она регулярно виделась с отцом, однако эти встречи становились все реже, потому что девочка взрослела и ей хотелось проводить время с друзьями. Отец незадолго до ее болезни повторно женился. Когда Полин впервые госпитализировали с инфекцией мочевыводящих путей, он сразу же предложил помощь. Поддерживал их деньгами, оплачивал репетиторов. Однако Полин не выздоравливала, а у отца была своя жизнь и новая семья, так что со временем он отошел на второй план.

– В общем, скоро все забыли, как мне плохо. А я не хотела постоянно ныть, лишь бы вызвать к себе сочувствие. Сестра однажды увидела, как я пью болеутоляющее, и спросила, что это такое я принимаю.

Диета и покой лишь отчасти позволили справляться с болью. С каждым годом становилось все хуже. Обычные лекарства не помогали, поэтому Полин назначили морфин. И даже он не снимал боль полностью. Впрочем, девушка уже с нею свыклась.

– Я, пожалуй, смогла бы так жить. Если бы не то, что было дальше…

На летних каникулах, за год до сдачи выпускных экзаменов, у Полин случился новый приступ. Мать услышала крик, вбежала в спальню и увидела, что дочь лежит на полу и держится за живот. Ее доставили в больницу. Дежурный врач диагностировал острый аппендицит, и Полин немедленно отправили на операционный стол. Мать и сестры все это время сидели возле палаты. Они были рядом, когда Полин очнулась от наркоза и вдруг опять закричала от боли. Два дня спустя хирург признался, что они ошиблись с диагнозом. Исследовав удаленный аппендикс, врачи не обнаружили никаких признаков воспаления.

Так у Полин начались сильные и необъяснимые рези в животе. Сперва врачи думали, что у нее язва, развившаяся на фоне многолетнего приема антибиотиков. В желудок Полин поместили камеру на гибком шланге; язву не обнаружили, однако заметили воспаление слизистой оболочки, поэтому назначили антибиотики и препараты, снижающие кислотность. Они помогли – незначительно. Затем врачи предположили, что причина боли кроется в хронических запорах, вызванных приемом морфина и плохим питанием. Впрочем, бариевая клизма это не подтвердила, разве что в кишечнике нашлись небольшие новообразования – полипы. Вряд ли они могли стать причиной боли, однако из-за риска развития рака Полин рекомендовали регулярно проходить процедуру колоноскопии.

Прежде запоры не слишком волновали Полин, но теперь они сопровождались диареей и приступами сильной боли в животе. Впереди ее ждал целый ряд обследований желчного пузыря, печени и яичников. Как только Полин думала, что врачи исчерпали все возможные манипуляции, как они предлагали новые тесты. Она охотно соглашалась на все процедуры, полагая, что хуже быть уже не может.

Полин ошибалась.

В тот день ее сестра сдавала выпускные экзамены, а Полин пришла в себя после очередной операции и поняла, что случилось непоправимое.

– Когда я проснулась, мама была рядом. Сперва я не заметила ничего странного. Потом пришла медсестра и предложила сходить в туалет. Мама сняла с меня одеяло, и я хотела встать. Ноги меня не слушались. Мы с мамой рассмеялись. Думали, наркоз еще не выветрился. А потом увидели, как изменилась в лице медсестра.

Так Полин очутилась в инвалидной коляске. Ноги полностью потеряли чувствительность. Невролог назначил новую серию анализов.

– Что в итоге? – спросила я.

– Ничего. Врач сказал, я медицинская загадка.

– Может быть, он что-то предположил? Хоть какой-нибудь диагноз?

– Нет, – ответила мать Полин.

Она не скрывала своего разочарования. А вот Полин выглядела совершенно равнодушной. Словно пересказывала чужую историю.

На этом обследования прекратились. Полин занималась с физиотерапевтом, упражнения помогли вернуть ногам некоторую чувствительность, но стоять и тем более ходить она больше не могла. Боли в животе и суставах тоже никуда не делись, поэтому Полин жила на коктейле из лекарств. Дом пришлось перестроить, чтобы перенести спальню и ванную девушки на первый этаж.

Жизнь тем временем текла своим чередом. Полин нашла другие способы общаться с друзьями. Она создала читательский клуб в Интернете – специально для людей с ограниченными возможностями, которые не могли встречаться «вживую». Завела онлайн-дневник, в котором описывала свои переживания. В конце концов сдала экзамены и смогла поступить в местный университет на отделение английской литературы. И нашла новую любовь.

Марк учился на физиотерапевта и стажировался в той же больнице, где Полин проходила реабилитацию. Они стали общаться. Выяснили, что им нравятся одни и те же книги и фильмы. Однажды решили встретиться на выходных, чтобы посмотреть кино. И с тех пор не расставались.

На тот момент Полин был двадцать один год, шесть из которых она проболела. Теперь она чувствовала, что понемногу наверстывает упущенное. И хотя девушка по-прежнему сидела в инвалидном кресле и мучилась от хронической боли, жизнь налаживалась.

– В годы учебы я редко встречалась с врачами. Они сделали все что могли, и болезнь вроде бы удалось взять под контроль.

Полин провела в университете четыре года. Конечно, ей требовались некоторые поблажки, например больше времени на экзамене, потому что она не могла долго писать. Но в целом Полин не позволила болезни повлиять на учебу. Она принимала активное участие в жизни университета, стала секретарем студенческого профсоюза… Мать тем временем вернулась на работу, Марк получил диплом врача и переехал в их дом. Они с Полин рассчитывали в будущем пожениться и купить собственное жилье.

– И тут случилось самое страшное – болезнь вернулась.

Полин завершила учебу и нашла работу в издательстве. Они с Марком подыскивали квартиру. Все было бы хорошо – если бы не эпидемия гриппа. Полин подхватила вирус от коллег. Болела она очень тяжело.

– Думаю, это из-за слабой иммунной системы. Я от любого чиха простужаюсь.

Она несколько дней провела в постели, а накануне возвращения на работу вдруг ощутила странные боли в ноге.

– Это было не из-за суставов – что-то новое.

Терапевт предположил, что из-за паралича образуются тромбы, и рекомендовал обратиться в отделение экстренной медицинской помощи. Полин госпитализировали. Пока она ждала результатов анализов, неожиданно вернулись симптомы инфекции мочевыводящих путей; причем боли были такими интенсивными, что медсестре пришлось ставить катетер, иначе Полин просто-напросто не могла опорожнить мочевой пузырь. Еще никогда инфекция не была такой сильной. Анализы ничего не показывали. Через три дня резко поднялась температура, и общее состояние ухудшилось. Наконец посев на микрофлору выявил возбудителя инфекции, устойчивого к стандартным антибиотикам. Полин срочно поместили в карантин и назначили ей высокую дозу очень токсичного препарата. Спустя неделю температура вернулась в норму.

Все с облегчением выдохнули. Полин перевели в общую палату, медсестра удалила катетер. А через четыре часа девушка вдруг закричала от боли. Мочевой пузырь был переполнен, едва ли не лопался, но его никак не удавалось опорожнить. Ей снова поставили катетер. На следующий день все повторилось. Очередные тесты опять ничего не выявили. В конце концов медсестра научила Полин использовать специальную резиновую трубку. С тех пор Полин мочилась только с ее помощью.

Следующие шесть месяцев жизнь медленно катилась под откос. Полин переживала, что вот-вот потеряет все, за что боролась.

– Я привыкла, что ноги уже давно ничего не чувствуют. И тут появилась боль. Не внешняя – вы можете в меня хоть горящим окурком ткнуть, я ничего не замечу. Нет, боль шла изнутри.

Полин дважды попадала в больницу с жалобами на боли, которые не мог снять даже морфин. Всякий раз ей давали удвоенную дозу и отправляли домой. Тесты ничего не показывали. Все было нормально.

– Но я чувствовала, что что-то не так. Я же это не придумала, хотя врачи считали иначе.

Я была с ней согласна. Боль не может возникнуть сама по себе, у нее всегда есть причина.

В третий раз мать не вытерпела и потребовала, чтобы врачи все-таки назначили лечение.

– Если вы снова предложите мне забрать дочь в таком состоянии домой, я подам жалобу!

Полнедели спустя терапевт все же признался, что они исчерпали все возможности. В тот же день у Полин начались судороги.

– Я знала, что мне еще не время ехать домой.

Это случилось, когда Полин собрала вещи и заглянула напоследок в ванную. Сидя в инвалидной коляске, она чистила зубы, когда ей вдруг стало плохо. Комната закружилась перед глазами.

– Все потемнело, будто я въезжаю в туннель. Я очень испугалась.

Что было дальше, Полин не помнила. Очнувшись, она поняла, что по-прежнему находится в ванной, только не в кресле, а на полу. Кто-то стаскивал с нее больничную пижаму. Ее ощупали теплые ладони, потом игла больно ужалила плечо. Пол почему-то был мокрым, чуть позже Полин поняла, что лежит в луже собственной мочи. Вокруг были чужие люди, и Полин, стесняясь своей наготы, искала в толпе знакомое лицо. Наконец она увидела медсестру и, невольно попытавшись вырваться из чужих рук, попросила ее прикрыть.

Полностью очнулась она уже в постели. И тут все началось снова.

– Я словно тонула, и из меня высасывали жизнь. Перед глазами почернело, я поняла, что сейчас снова потеряю сознание. Я пыталась удержаться. Хотела сказать медсестре, но не вышло. Тело онемело, кто-то надел мне кислородную маску. Было очень больно. Врачи думали, я в обмороке, но я-то все чувствовала! Слышала, как они разговаривают. Медсестра сказала, у меня нет пульса. Все вокруг затряслось, а потом потемнело. Не знаю, сколько это продолжалось. Когда я очнулась, рядом сидела мама. Я была так рада ее видеть…

Мать забрала Полин домой. И там нагрянул третий приступ.

– Она резко побледнела и затихла. Упала на кровать. Задергалась – сперва руки задрожали, потом все остальное, сильнее и сильнее. И перестала дышать. Прошло минут десять, хотя, наверное, на самом деле меньше. В конце концов она хрипло, как-то ужасно выдохнула. И замерла. Если и спала, это был ненормальный сон. Как мы ее ни трясли, разбудить не смогли.

Полин этого не помнила, так же как и все последующие приступы, не отпускавшие ее всю ночь.

Во время рассказа я то и дело задавала вопросы, уточняя малейшие детали. «Нет, в семье не было случаев эпилепсии. Да, родители развелись, очень давно. Да, мне нравится моя работа, жду не дождусь, когда смогу вернуться».

Мать порой вмешивалась:

– Разве этого нет в ее медкарте? И какое отношение к болезни имеет мой развод? Неужели судороги как-то связаны с инфекцией двенадцатилетней давности?

– Все может быть. И я лучше пойму историю болезни, если услышу ее непосредственно от Полин, а не только прочитаю записи.

Всегда существуют две версии реальности: одна зафиксирована в медкарте, вторая – в памяти пациента. Я предпочитаю знать обе.

– Это что, очередная медицинская загадка, с которой мне придется жить? – спросила Полин.

– Нет, я надеюсь, мы вам поможем. У нас есть особые методики, чтобы узнать причину судорог. Мы, скорее всего, сумеем разобраться и назначить подходящее лечение.

Я предложила Полин перевестись в отделение неврологии, где мы проведем кое-какие обследования. Напоследок как обычно спросила:

– Может, я что-то пропустила или вы хотите о чем-нибудь спросить?

Полин сперва промолчала, но когда я встала, все-таки заговорила:

– Вы раньше с подобным сталкивались?

«Чаще, чем вы думаете. Но чужие истории вам не помогут…»

– Я встречала людей с похожими проблемами, хотя двух одинаковых случаев не бывает.

После разговора меня не оставляло чувство вины, как это всегда бывает, если я не до конца откровенна с пациентом. Мне казалось, я знаю, что с Полин, но пока предпочитала держать информацию при себе. Откровенность не всегда идет на пользу. К тому же секреты хранила не я одна. В истории Полин тоже оставались белые пятна. Мы еще только присматривались друг к другу, решая, можно ли полностью открыться.

Есть лишь один способ с абсолютной точностью выявить причину обморока – самому наблюдать за приступом. В противном случае диагноз строится на пересказе слов пациента и свидетелей, тогда риск ошибки возрастает во много раз. Люди не всегда обращают внимание на нужные детали, а испуганные и взволнованные – тем более. В воображении каждой матери ребенок, бьющийся в судорогах, будет смертельно бледным и с пеной на губах. Одна минута покажется им целым часом. А врачам потом придется иметь дело с этим описанием…

Крайне редко врачу выпадает шанс присутствовать во время судорог лично. Приступы случаются редко, раз в месяц, а то и год, и длятся всего пару минут. Пока пациента довезут до больницы, симптомы уже проходят.

Впрочем, в некоторых обстоятельствах приступ можно вызвать специально – если правильно выявить провоцирующий фактор. При эпилепсии это может быть недостаток сна или вспышка света. Если диагноз этого требует, пациента доставляют в больницу и в безопасных условиях в присутствии опытных врачей подвергают воздействию этого самого фактора. Точно так же применяются специальные силовые упражнения, которые вызывают нарушения в работе сердечной мышцы, способные привести к инфаркту.

Если провоцирующий фактор выявить не удается, мы прибегаем к помощи старого доброго видео-ЭЭГ-мониторинга. На первый взгляд здесь все просто: пациента подключают к приборам и медперсонал ждет очередного приступа. Хотя на самом деле этот процесс несколько сложнее, и за него нам стоит благодарить немецкого физиолога и психиатра Ганса Бергера.

В конце XIX века Бергер служил в кавалерии. Однажды во время учений его лошадь внезапно встала на дыбы, и Ганс вылетел из седла, едва не угодив под колеса пушки. Ту удалось остановить в самый последний момент; Бергер отделался легкими травмами. Тем же вечером он получил телеграмму от сестры, в которой та справлялась о его здоровье. Она сообщила, что весь день испытывала странное беспокойство и в конце концов не выдержала и решила с ним связаться. Бергер не верил, что это было лишь совпадением. В момент опасности ему каким-то образом удалось передать мысли сестре. Всю последующую жизнь он пытался объяснить это явление.

В то время уже знали, что человеческое тело способно вырабатывать электроэнергию. Бергер пытался зафиксировать электрические сигналы, генерируемые головным мозгом. Изначально его опыты не принесли результатов, поэтому он решил разместить электроды непосредственно на коже головы – и сделал потрясающее открытие! Ему удалось зарегистрировать электрическую активность мозга. Бергер так и не доказал существование телепатии, зато в 1929 году он опубликовал научный труд, демонстрирующий технику ЭЭГ, и разработал прибор для записи мозговых волн – электроэнцефалограф.

Его исследование совершило настоящий прорыв в медицине – во многом благодаря тому, что Бергер заметил, как меняется форма волн в зависимости от состояния объекта. Сонливость, дремота, бодрствование имеют свой собственный, уникальный рисунок. Электроэнцефалограф может с легкостью определить, в сознании ли находится пациент. ЭЭГ и по сегодняшний день является основным инструментом для работы с пациентами в коме или страдающими обмороками.

Если встает необходимость использовать видео-ЭЭГ-мониторинг, пациента помещают в отдельную палату функциональной диагностики. На голове у него закрепляют небольшие датчики, записывающие мозговую активность. Еще один электрод на уровне сердца фиксирует кардиоритм. Наблюдение ведется круглосуточно, больной может ненадолго уединиться лишь в ванной. При обмороке или судорогах медсестра заходит в палату и контролирует артериальное давление, уровень сахара в крови и общее состояние пациента вплоть до окончания приступа.

Таким образом, врачи получают возможность увидеть, что происходит с мозгом в определенный момент, и с большей долей вероятности поставить точный диагноз. Для судорог и обмороков может быть много причин, и видео-ЭЭГ-мониторинг позволяет отсечь лишнее.

Например, если здоровый человек теряет сознание из-за обезвоживания или жары, в первую очередь у него резко снижается артериальное давление. Чтобы компенсировать это, организм наращивает частоту сердечных сокращений. Человек чувствует слабость и головокружение, возможно, даже замечает, что сердце бьется чаще. Кровь в буквальном смысле отливает от лица, он бледнеет. Если этих мер недостаточно, чтобы вернуть давление на прежний уровень, следующим этапом нарушается кровоснабжение мозга, и человек теряет сознание. В этот момент на ЭЭГ отмечается резкий скачок. В обычных условиях артериальное давление вскоре восстанавливается, мозг снова получает кислород, кривые мозговой активности возвращаются к нормальным показателям, и человек приходит в себя безо всякого ущерба для здоровья.

Однако далеко не все обмороки объясняются столь простыми причинами. Иногда приступ может случиться у человека, страдающего от любого кардиозаболевания. В таких случаях первый симптом – это замедление сердечного ритма, из-за чего падает артериальное давление, мозговая активность снижается, и больной опять-таки теряет сознание. Как только сердце начинает работать в обычном режиме, мозговые импульсы также возвращаются в норму.

Если же идет речь о таких заболеваниях, как эпилепсия, последовательность событий иная: эпилептический припадок изначально приводит к нарушениям биоэлектрической активности мозга, и пациент теряет сознание, хотя сердечный ритм и артериальное давление находятся в норме.

Падает артериальное давление – увеличивается ритм сердцебиения – снижается мозговая активность. Снижается частота сердцебиения – падает артериальное давление – снижается мозговая активность. Изменяется мозговая активность – в результате обморок. Наблюдение за пациентом позволяет проследить эти цепочки и определить истинную причину заболевания. Мы ставим диагноз исходя из того, что любое изменение сознания (будь то естественный или наркотический сон или припадок) неизбежно регистрируется электроэнцефалографом.

Именно так я собиралась определить, что вызвало судороги Полин.

Через три дня, когда ее перевели в отделение неврологии, мы встретились снова. За это время у девушки было несколько припадков, шесть из которых удалось записать. Я тщательно изучила видео. Все приступы имели один и тот же сценарий.

Полин в постели разговаривала с матерью. Внезапно она замолкала. Мать не сразу замечала, что дочь сидит неподвижно, устремив взгляд в одну точку. Потом, чувствуя неладное, она вызывала медсестру и укладывала Полин на подушку. Пациентку начинало трясти – сперва она просто дрожала, потом дергалась все сильнее и сильнее, колотя руками так, что медсестра не могла даже приблизиться к кровати. Мать стояла в стороне, в ужасе закрывая лицо.

Через минуту все заканчивалось. Полин падала на матрас, словно из нее выкачали воздух. Медсестра поспешно перекатывала ее на бок, потому что судороги начинались с новой силой. Мать тем временем выводили из палаты. Припадки с короткими паузами повторялись еще пять раз. В конце концов Полин замирала, все так же лежа на боку. Разбудить ее не удавалось. Она приходила в себя минут через десять и начинала плакать, успокаиваясь лишь в присутствии матери.

Изучив запись каждого припадка и сравнив данные ЭЭГ и кардиограммы, я договорилась о новой встрече с Полин и ее родственниками.

В этот раз с ней была не только мать, но и Марк. Они сидели по обе стороны, держа ее за руки. Я попросила Марка пересесть.

Изначально я объяснила Полин принцип работы электроэнцефалографа. Девушка быстро ухватила суть, но сегодня я все равно повторила подробности – было важно, чтобы она очень хорошо понимала, о чем идет речь.

– Я тщательно изучила результаты мониторинга. Посмотрела видео, записи с датчиков. Хорошие новости – нет никаких признаков эпилепсии. ЭКГ также в норме, значит, сердце у вас здоровое.

– Ну и слава богу, милая.

Мать похлопала дочь по плечу. Полин с Марком глядели на меня, и на их лицах я не видела облегчения.

– Во время припадка форма волн на электроэнцефалограмме соответствовала той, что характерна для человека в сознании.

Марк хотел меня перебить, и я заговорила громче:

– Я прошу сперва меня выслушать, а потом уже задавать вопросы. Есть только одна причина, почему ЭЭГ выглядит нормальной, а человек находится без сознания: если обморок имеет не физическую природу, а психическую.

Марк, поджимая губы, качал головой. Я с нажимом продолжила:

– Надо сперва пояснить, что человеческий организм всегда реагирует на эмоциональный раздражитель. Обычно мы этого даже не замечаем. Когда я нервничаю, у меня дрожат руки. Если напугана – сердце бьется быстрее. Если расстроена – текут слезы. Все это – абсолютно нормальная реакция на вполне естественные эмоции. Но иногда у некоторых людей случается сбой. И организм реагирует на стресс обмороками и припадками. Мы называем это диссоциативными судорогами.

Марк не сдержался:

– Вы сказали, что на самом деле она была в сознании.

– Нет, у нее был обморок. Вспомните о моих примерах. Сердце реагирует на страх и начинает биться в два раза быстрее. Я это чувствую, это не воображение. Но дело не в болезни. Сердце само по себе здорово.

– Думаете, я все придумала?

– Вовсе нет. Я знаю, что приступы настоящие. Однако возникают они в вашем подсознании, а не из-за болезни мозга. Слово «диссоциативный» означает изменения в психике. Сознание почему-то отвергает реальность, оно разделяется, и одна его часть не знает, что происходит в другой. Это происходит непреднамеренно. Вы не можете умышленно вызвать припадок, так же как я не могу нарочно покраснеть или вызвать слезы.

Полин упорно избегала моего взгляда. Я никак не могла понять, о чем она думает.

– Полин, вы меня понимаете?

Та лишь передернула плечами.

– Я устала.

– Вы понимаете, что я пытаюсь вам объяснить?

– Да. Только не знаю, при чем здесь я? У меня все хорошо, не было у меня никакого стресса.

– Я лишь привела несколько примеров. Диссоциативные судороги бывают разными. Любое нервное потрясение или болезненное воспоминание может спровоцировать симптомы. Это своеобразный защитный механизм.

– Защитный? И от чего меня нужно защищать?

– Я пока не знаю. Возможно, в будущем это удастся выяснить.

Тут я вспомнила, как развивалась болезнь. У Полин возникали новые симптомы всякий раз, когда ее жизнь должна была измениться.

– То есть я специально бьюсь в судорогах, чтобы забыть что-то неприятное? И зачем мне это с собой делать?

– Бред какой-то! – разозлился Марк.

– Полин, вы ничего специально с собой не делаете. Даже если мои слова кажутся вам смешными, вспомните, что приступы реальны. Они никак не зависят от вашего сознания, и нужно относиться к ним со всей серьезностью. Вам все равно необходимо подобрать лечение.

– Какое лечение?

– Я посоветовала бы вам обратиться к психотерапевту.

– Вы хотите сказать, я чокнутая?

– Нет. Организм сигнализирует, что с ним что-то не так. Психотерапевт поможет разобраться, в чем дело. Полин, думаю, вы сумеете избавиться от судорог.

– Неужели нельзя назначить обычные лекарства? – спросил Марк.

Полин и без того принимала целых семь препаратов. Два из которых назначили лишь затем, чтобы снять побочные эффекты от остальных пяти. А самое главное, что ни один из них так и не помог. Полин двадцать семь лет. Надо искать другие пути.

– Диссоциативные судороги не поддаются медикаментозному лечению.

– Так вы говорите, ее можно вылечить? – подала голос мать.

– Уверена. Психотерапевт значительно ускорит этот процесс.

Какое-то время мы сидели в тишине. Судя по всему, вопросы закончились, поэтому я завершила консультацию как обычно:

– Хотите спросить что-нибудь еще? Или вам что-то непонятно?

– Нет.

Я чувствовала, что достучаться до Полин не удалось. Она согласилась поговорить с психотерапевтом – но как-то нехотя. К счастью, два дня спустя я узнала, что она сдержала обещание.

Мало кому удалось бы вытерпеть то же, что и Полин. Большинство из нас предпочитает держать свои тайны при себе, ей же пришлось рассказывать свою историю снова и снова. Историю не только болезни – всей жизни. Психотерапевт оказался очень настойчивым и вытягивал из нее малейшие детали. Хотя я многое узнала из медкарты и беседы с Полин, мне удалось выяснить кое-что новое. Возможно, за двенадцать лет болезни что-то забывается. Или Полин намеренно скрыла кое-какую информацию, чтобы исключить мою предвзятость. А может, опять-таки подсознание велело ей умолчать.

Да, у Полин было счастливое детство, но не такое уж безоблачное. В девять у нее начались проблемы с пищеварением. В то время отец рассорился со своими родственниками, и Полин сильно переживала разрыв с бабушкой, дедушкой и дядей. Она совсем перестала есть, и лишь с помощью детского психолога и благодаря поддержке семьи ей вскоре удалось себя побороть.

Однако проблема вернулась спустя три года, во время развода родителей. Полин снова перестала есть. Психотерапевт считал, это случилось из-за боязни потерять отца. Мать дала слово, что он ее не бросит, и Полин, казалось, снова выздоровела.

Еще одно неожиданное упущение заключалось в том, что я не первая предположила психосоматическое расстройство. Когда ее парализовало в возрасте двадцати одного года, врач поставил ей диагноз «истерический паралич», но Полин категорически его отвергла. Она встретилась с психиатром всего один раз, после чего бросила терапию, проигнорировав все рекомендации. Я знала об этом еще на первой встрече, однако решила эту тему не поднимать. Сперва нужно было найти с ней общий язык.

Психотерапевт считал, что Полин необходима помощь, но его смущало то, как она зависит от своей семьи. В частности, Полин то и дело спрашивала: не могут ли ее отношения с Марком повлиять на лечение? И не слишком ли много внимания к ней проявляют родственники? И как они воспримут ее выздоровление?

А еще психотерапевт обнаружил, что, несмотря на взаимную любовь, отношения Марка и Полин так и остались платоническими.

– Удивительно, как она контролирует собственное тело: даже не подпускает к себе любимого мужчину. С отказом от пищи, кстати, было то же самое, она тщательно выбирает, что достойно попасть в ее желудок.

После встречи с психотерапевтом я заглянула к Полин. Впервые рядом не было матери, и я, сама не зная почему, вдруг почувствовала странную пустоту.

– Как все прошло?

– Нормально…

– Надеюсь, вам удалось немного разобраться? Может, хотите что-нибудь уточнить?

– Нет.

Мне нужно было подтолкнуть Полин в нужном направлении, но пока выходило, что я ее отталкиваю.

– Вы говорили о параличе ног?

– Да, он сказал, что, по вашему мнению, эту болезнь я тоже сочинила.

– Надеюсь, вы так обо мне не думаете?

Долгая пауза, после чего:

– Психотерапевт рассказал вам, что случилось, когда мне было девять?

– Он сказал, что вы были больны, но подробности мы не обсуждали.

Полин уставилась в окно.

– А почему я болела, он не сказал?

– Только что были какие-то проблемы в семье.

Разговор становился странным; я не понимала, к чему она клонит.

– Теперь, когда я официально чокнутая, все считают, что меня тоже изнасиловали, но это не так.

Это что: вопрос, утверждение, намек?..

– Почему вы так думаете?

– Читала в Интернете. Диссоциативные припадки бывают у девушек, которых в детстве изнасиловали.

– Да, иногда бывает и такое. Хотя чаще всего причина в другом.

– Меня не насиловали.

– Я знаю.

Она смотрела на серое небо в окне.

– Дядю обвинили в том, что он надругался над живущей по соседству девочкой. Доказать ничего не смогли, но папа с тех пор не позволял нам видеться. Вся его семья из-за этого взбесилась: он должен был встать на сторону родного брата, а не чужой девчонки.

– Тебе, наверное, пришлось непросто.

– Ко мне он ни разу не прикоснулся.

– Вот и хорошо.

Пауза затягивалась.

– Как вы думаете, все остальные мои болезни – они как судороги?

Я долго ждала этого вопроса. Наконец-то он прозвучал.

– Да, есть большая вероятность, что они тоже имеют психосоматическую природу.

– Вы же не гастроэнтеролог и не ревматолог. Как вы можете за них говорить?

– Я видела результаты анализов и читала записи других врачей. Ни один из симптомов нельзя объяснить конкретной болезнью. А психосоматикой – можно.

Полин снова посмотрела мне в глаза. У нее текли слезы.

– Полин, двенадцать лет вы провели в больницах, прошли все возможные и невозможные обследования, принимали экспериментальные препараты. И всякий раз вместо выздоровления получали новую проблему. Вы обратились к врачу с болью в животе, а вышли отсюда в инвалидной коляске. Раз уж эта методика лечения не работает, попробуйте новую. Могу вам обещать, что, по крайней мере, хуже не будет.

– Мне надо поговорить с Марком.

Как бы не вышло, что из-за страха потерять любимого человека Полин бросит лечение и откажется посещать психотерапевта. Нельзя забывать, что шесть лет назад она предпочла инвалидную коляску психиатрическому диагнозу. Хотя, в общем-то, нечестно так думать о Полин – это решение было бессознательным, она о нем и не подозревала. Такова природа психосоматических болезней.

Полин заслужила выздоровление. Хватит уже ей мучиться.

Мы поставили диагноз. Полин с ним вроде бы согласилась. Я сказала, что завтра она может ехать домой, после того как ее еще раз осмотрит психотерапевт, чтобы определиться с курсом лечения.

Однако впереди нас ждала насыщенная событиями ночь. Около полуночи мне позвонили. Дежурный невролог сообщил:

– Полин только что угрожала покончить с собой. Мы забрали у нее все лекарства, посадили в палату медсестру и вызвали психиатра. Я решил, что вам надо об этом знать.

Я поблагодарила его: знать и в самом деле стоило. Но пока я ничего не могла сделать. Поэтому вернулась в постель, хотя не сомкнула глаз до самого утра.

В больнице меня сразу же перехватил Марк и безо всяких предисловий заявил:

– У нее полипы в кишечнике, гастрит и хроническая инфекция. А вы говорите, что она сочиняет.

Я предложила ему обсудить все позже, после того как встречусь с Полин и другими врачами. Марк нехотя согласился. Выяснив в деталях, что случилось прошлой ночью, я с облегчением выдохнула: кажется, Полин угрожала не всерьез. Я попросила психотерапевта побеседовать с ней до выписки еще раз, потом заглянула к самой Полин. По обе стороны от нее конвоирами опять сидели Марк и ее мать.

– Да как вы смеете утверждать, что все ее болезни надуманные! Единственная проблема Полин – это как раз здоровье! Если судороги позволяют ей отключиться от реальности, как вы говорите, то лишь потому, что она измучилась от боли. Вы об этом хоть думали?! – рявкнул Марк.

Он, похоже, знал о Полин далеко не все.

– Простите, я понимаю, как это непросто. Для Полин будет лучше, если мы не станем закрывать глаза на очевидные вещи.

– Чтобы пописать, ей приходится использовать катетер – вот что очевидно! Как можно придумать себе такую болезнь?!

Марк распалялся все сильнее. Полин и ее мать опустили глаза.

Я повернулась к пациентке.

– Полин, я не могу ответить на все вопросы, знаю наверняка лишь одно – ваши конвульсии вызваны не болезнью мозга. Это совершенно точно, а значит, именно отсюда и нужно начинать лечение.

Повисла тишина. Полин смотрела на Марка, который держал ее за руку. Пальцы у них были тесно сплетены – даже не понять, где чьи. Я все думала о том, что сказал психотерапевт. Девушка потеряла часть семьи, а с теми, кто остался, ее крепко-накрепко связала болезнь. Своими угрозами покончить с собой Полин лишь пыталась добиться их внимания.

– Если вы хорошо себя чувствуете, возможно, вам лучше отправиться домой. Вы готовы пройти лечение у психотерапевта?

На меня уставились три взгляда: в одном, как всегда, отражалась пустота; второй кипел яростью, а в третьем – в глазах матери – я разглядела проблеск надежды.

– Я верю, что психотерапевт вам поможет. Пожалуйста, просто ходите на консультации.

Возможно, мне показалось, но мать кивнула.

Работая с пациентами вроде Полин, я поняла, что страдания бывают разными. Чтобы заслужить сочувствие окружающих, не обязательно сильно мучиться. Можно сказать, есть негласная классификация болезней: наибольшее внимание проявляют к тем, кому поставили любой смертельный диагноз, а вот психиатрические заболевания находятся в конце списка. Психосоматические – тем более. Они считаются игрой воображения, а больные – шарлатанами. Мы не сопереживаем, мы смеемся над ними. Если болезнь Полин и правда вызвана нарушением психики, девушке придется нелегко, как бы я ни пыталась убедить ее в обратном. Против Полин и ее семьи восстанет общественное мнение.

Я старалась ей объяснить, что физическое проявление душевного расстройства – вовсе не признак слабости. Это часть жизни. Все мы выплескиваем переживания по-разному: кто-то плачет и жалуется; кто-то целыми днями спит или, напротив, теряет сон; одни заедают проблемы, другие увлекаются алкоголем… а некоторые, как Полин, страдают от боли. Однако с ней я совершила одну ошибку. Со временем, все чаще сталкиваясь с такими пациентами, я поняла: мне нужно было разговаривать не с Полин и ее родственниками. Мне нужно было убедить в реальности ее болезни весь окружающий мир.

В конце концов после необходимых процедур Полин выписали. Я как раз была в отделении. Марк отправился подгонять машину. Полин и ее мать кивнули мне на прощание и вышли за дверь. Я думала, что больше никогда их не увижу, но вдруг мать неожиданно вернулась.

– Знаете, с тех пор как вы поставили диагноз, у нее ни разу не было судорог. Правда, она, кажется, этого еще не поняла.

В самом деле, у Полин больше не было припадков. А еще мать не обратила внимания, что боль в ноге – та, из-за которой и госпитализировали девушку, – тоже постепенно прошла. Глядя им вслед, я надеялась, что Полин хватит решимости двигаться дальше.