Читать книгу Остров забвения - Сьюзен Хилл - Страница 9

В саду было слишком жарко даже в тени деревьев, но, когда он свернул на дорожку, уличный градусник показывал всего 26 градусов. Днем, в два часа, было 30. Если повезет, когда он доберется до кафе, станет еще прохладнее. На западе клубились облака, а это могло значить, что позже пройдет гроза и погода на время поменяется.

Он захватит свой экземпляр «Таймс», как обычно выпьет кружечку холодного пива, а за ней и вторую, а потом решит, съесть ли ему блюдо дня или пойти домой и дождаться Дельфин, чтобы разделить с ней поздний ужин на террасе.

Когда он пришел, она бросила в его сторону быструю улыбку, но в заведении было полно народу, и она без конца носила туда-сюда подносы с едой и напитками, обмениваясь приветствиями и короткими репликами с гостями за столами с обеих сторон. У нее сейчас не будет на него времени. В дальнем конце было свободное место, прямо у края террасы. Он кивнул паре человек и пожал руку мужчине, после чего погрузился в чтение газеты. Ему нравилось быть приятным. Дружелюбным. Ему нравились местные жители – французы, нравились пожилые мужчины, которые каждый вечер играли в петанк под конским каштаном, а в четверг и пятницу днем – в домино за старинными каменными столами. Его французский был относительно неплох. В молодости он провел в этой стране год и с тех пор почти ежегодно приезжал сюда отдыхать. А в итоге он переехал сюда и снял маленький загородный дом из темного камня. Он поддерживал соседские отношения со всеми жителями деревушки – и все они были французами. Они иногда помогали, если ему оказывалось что-то нужно, а он выручал их в ответ – как правило, медицинским советом. Они довольно быстро сообразили, кто он по профессии.

Общества экспатов он избегал. Ему не нравились их закрытость и упорное желание говорить по-английски даже громче, чем на родине, их преувеличенная фамильярность с хозяевами кафе и магазинов, их выкрики: «Повтори-ка еще раз, Дельфин, s’il vous plait!»

Они пытались включить его в свое сообщество, когда он приходил сюда первые несколько недель, предлагали ему присесть за свой огромный стол во время послеполуденного кофе. Он всегда улыбался, но потом усаживался в одиночестве. Они перестали звать его, только иногда посматривали украдкой и, разумеется, начинали обсуждать, стоило ему выйти за дверь.

Дельфин было двадцать пять. Ему – семьдесят четыре. Иногда он льстил себе, предполагая, что выглядит на десять лет моложе.

Перед ним поставили ледяное пиво – это была не Дельфин, а новенький молодой официант, Оливье. Она принимала любые предположения о том, что выделяет Ричарда, обслуживая его вне очереди, слишком близко к сердцу, так что довольно часто оставляла его своим помощникам.

Из нескольких разговоров, которые завязались между ними в тихие минуты в кафе, он узнал, что она три года прожила в Лондоне, бегло говорила по-английски, хотя делала вид, что не умеет, и что она такая же умная и веселая, как и красивая.

Время от времени он представлял себе, как однажды она проснется, увидит в нем старика, которым он на самом деле и был, и исчезнет, чтобы потом неожиданно объявиться под руку с молодым симпатичным французом. Он не был влюблен в нее, но он наслаждался ее обществом, беседами с ней и легкостью ее чувств. Ее молодостью. Такое приятное для него положение вещей длилось уже шесть месяцев. Она получала относительно маленькую зарплату, но ей оставляли приличные чаевые, так что она никогда у него ничего не брала. Она, безусловно, составляла ему лучшую компанию, чем семья.

Кэт была целиком и полностью поглощена своим новым мужем, детьми и работой, Саймон не связывался с ним уже очень долгое время. Саймон. Поправился ли он? Уволился ли из полиции? Где он и с кем? Ричард стал бы отрицать, что хоть иногда задумывается о чем-то из этого. Но когда он оставался один и в его распоряжении оказывалось слишком много свободного времени, он думал о сыне и о внуках. И о Джудит, своей бывшей жене. О Джудит больше всех.

Дельфин сама принесла ему второе пиво – большинство столов уже было обслужено.

– Сегодня утиная грудка, салат и жареный картофель. Прости, chéri.

Ричард не любил утку, а в этой части Франции она была основой меню любого ресторана.

Он поморщился.

– Есть еще неплохой стейк, и лангустины выглядят отлично.

– Нет, спасибо, я ограничусь этим и пойду домой, буду ждать тебя. Я бы не отказался… от позднего ужина теплым вечером. – Он дотронулся до ее руки.

– Я закончу не раньше десяти тридцати – одиннадцати, ничего?

– Конечно. Я посмотрю передачу про вскрытия.

Теперь наступил ее черед морщиться. А в следующую секунду она уже ускакала к столу новоприбывших гостей. Ее темные волосы были аккуратно собраны и заколоты на затылке, из-под них виднелась прекрасная длинная шея. На ней были черные леггинсы и просторная футболка, и под ней проглядывалась вся остальная фигура. Стройная. Потрясающая. Он выпил еще пива и вернулся к английским новостям. Казалось, что они становятся все дальше и дальше, имеют все меньшее отношение к его нынешней жизни. На удивление устроенной и приятной жизни.

Он сидел в саду, попивая холодное пиво, и глядел на мотыльков, бьющихся о фонарь. Через какое-то время он заснул прямо в шезлонге, а когда проснулся, было уже пять минут двенадцатого. Дельфин так и не вернулась домой. Он пошел внутрь, проверил телефон, посмотрел, стоит ли ее мопед под навесом. Его там не оказалось. Он позвонил в кафе, но попал на автоответчик.

Он обнаружил ее сидящей на опрокинувшемся мопеде у обочины, в миле от дома. Его фары выхватили ее из темноты. Она согнулась вдвое, упершись головой в колени.

Переднее колесо мотоцикла помялось, крыла вообще не было. Он лежал на боку, и Ричард сперва оттащил его к забору, а затем помог Дельфин забраться к себе в машину. Ее лицо и руки были в крови, но она была в сознании и, насколько он мог видеть в полутьме, ничего не сломала и не ушибла. Кровь текла из ее носа и глубокого пореза на руке.

– По встречке очень быстро ехала машина.

– Идиот.

– Желтая машина.

– Ты ее узнала?

– Кажется, нет. Все произошло моментально, я улетела на обочину, и он уехал.

– Идиот и сволочь. Но давай сначала как следует тебя осмотрим. Возможно, тебе нужно в больницу.

– Нет, нет, я в порядке.

Опухший нос выглядел очень болезненно, но сломан не был. Дома Ричард умыл и обработал ей лицо и руки и забинтовал порез, который оказался очень серьезным, и Ричард даже подумал, что, возможно, понадобится наложить швы. Но сегодня он решил ей ничего не говорить, просто дал большую дозу снотворного и уложил в кровать в комнате, выглядывающей окнами во двор; там деревья не позволят солнцу ее потревожить.

– Ой, а что с мопедом?

– Разберусь с ним утром. А ты ложись и попытайся уснуть. Зови, если боль станет сильнее или замучает голова. Вот тупой идиот этот водитель. Когда уезжаешь из Англии в страну, где ездят по правой стороне, нужно и мозги переключать. Постоянно напоминать себе – на правую, на правую. Видимо, он слишком быстро срезал на том повороте, рядом с мусорными контейнерами.

– Да, – Дельфин отвернулась в другую сторону. – Спасибо, – проговорила она.

Что-то не так было с ее голосом. Он присел на кровать и взял ее за руку.

– Что такое?

– Ничего, ничего, не волнуйся. Я просто немного в шоке, наверное.

– Конечно, ты в шоке – но дело же не в этом, да?

– В этом, в этом. Больше ни в чем. Со мной все будет в порядке, когда я посплю.

– У тебя все будет ныть и болеть, особенно нос и рука. Не рассчитывай завтра просто встать и пойти на работу, Дельфин.

– Со мной все будет…

– Нет, не будет с тобой все в порядке. Обезболивающие начали действовать?

– Да, спасибо огромное, уже гораздо лучше. Спасибо, mon chéri. Уверена, ты был очень хорошим доктором.

Он тихо закрыл дверь и пошел налить себе бокал вина. На улице все еще было очень тепло. Тепло. Тихо. В вечерней тьме порхали белые, как призраки, мотыльки. Ночная сова. Копошащиеся козодои.

Он не чувствовал себя уставшим и размышлял о том, что сказала ему Дельфин об аварии, пытаясь выстроить в голове четкую картину. Ему было не по себе.

У него зажужжал телефон и зажегся экран.

«Привет, пап».

Кэт. В Англии сейчас на час меньше.

«Только закончили ужинать. Час назад позвонила Ханна, сказала, что ее взяли в новый мюзикл – она разделит главную роль с двумя другими девочками. Она просто в диком восторге. Видела, у вас там жара. У нас нет. Надеюсь, у тебя все хорошо. Целую, Кэт».

Он перечитал сообщение дважды. Кэт, ее семья, ее загородный дом. Лаффертон. Другая планета. О возвращении не могло быть и речи. Ему нравилась его жизнь здесь. У него была Дельфин. Но он ощущал какую-то странную оторванность от реальности, как будто его подлинное «я» и его подлинное существование остались там, где были всегда, – дома, в Галлам Хаузе, сначала с Мэриэл, потом с Джудит.

Он часто пытался снова представить себя дома. Дом все еще стоял на месте, хоть сейчас был в распоряжении других жильцов. Он мог вернуться туда буквально через пару месяцев, если бы захотел. Семья была на месте. Ничего не изменилось, не считая естественного хода событий, – жизнь продолжалась, люди росли, старели, женились, умирали. Новые дома строили, а старые сносили. Прокладывали новые дороги, меняли привычные маршруты. Не более того. И не менее.

Он не мог вернуться. Может быть, через год или два, но точно не сейчас (от этих воспоминаний он отмахивался в редких случаях, когда те грозили всплыть на поверхность), не когда его чуть не обвинили в изнасиловании. Чуть не обвинили. Потому что, естественно, он не насиловал Шелли, она сама на него вешалась, а он проявил слабость и глупость в те несколько секунд помутнения. Вот и все. Остальное – просто высосанные из пальца обвинения и обычная мстительность. Он знал это. И другие тоже знали. Тем не менее на нем все равно осталось черное клеймо насильника. Таким он был в глазах всех, кто его знал, – а у людей долгая память. Обманчивая, но долгая.

Он понятия не имел, живут ли до сих пор Шелли с мужем в Лаффертоне. А теперь задумался, не стоит ли разузнать. Если они переехали, он мог бы навещать дом время от времени, хотя сомневался, что когда-нибудь захочет снова жить в Лаффертоне.

Он проверил Дельфин, прежде чем пойти в постель. Она спала, ее лицо опухло и покраснело, дыхание было затруднено из-за спекшейся в носу крови. Рука с порезом лежала на одеяле, и кровь до сих пор немного просачивалась сквозь бинты. Он нежно дотронулся до ее руки и почувствовал желание защитить ее и позаботиться о ней, как о поранившемся ребенке. Она немного поворочалась, но не проснулась.

Он полежал недолго с открытыми глазами; его смутили чувства, проснувшиеся из-за аварии, особенно после того, как он только что посмотрел на Дельфин. Это было чувство огромной нежности и…

И он не знал – чего. Он знал только, что чувство это незнакомое, новое и тревожное.