Читать книгу Дневник длиною в жизнь. История одной судьбы, в которой две войны и много мира. 1916–1991 - Т. И. Гончарова - Страница 8

10 января, вторник

Который раз я принимаюсь писать дневник и всякий раз неудачно! Надоедает писать часто, а если не пишешь месяц, а потом сядешь писать, так и не знаешь, с чего начать, так много мыслей и приключений накопилось за это время. Так что в результате у меня получился месячник, если можно так выразиться, а не дневник. Но теперь с нового года я твердо решила завести настоящий дневник и писать в него по возможности чаще. Не знаю, удастся это мне или нет, но я буду стараться, так как дневник – хорошая штука. Ну, это, кажется, все, что хотела сказать в предисловии, а теперь приступаю к сути дела, то есть событиям сегодняшнего дня, представляющим, однако, мало интереса.

В школу мне идти, как всегда, сегодня не хотелось. Уроки я тоже, как всегда, не успела все сделать, так как ко мне приходила Маруся Герман, и мне волей-неволей пришлось проболтать с ней около часу. Когда я вспомнила, что еще не читала Тургенева и не повторяла статистику, то было уже 3 часа, и поэтому я не успела ничего сделать. В школе было не скучно и не весело, а так себе. На математике сидела тряслась, потому что не твердо знала последнее объяснение по алгебре и геометрии. Во время географии было очень весело, так как нечего было делать. Тереха (учитель географии) сообщил между прочим, что он собирается жениться, и кроме того, посоветовал девочкам, чтобы они выходили замуж не раньше, как найдут службу. По-моему, он рассуждает совершенно правильно. На статистике, конечно, шумели и старались вывести Глена из себя. Между прочим, когда мы шумим на уроке Глена и когда последний выбивается из сил, чтобы успокоить группу, то мне почему-то жалко становится его и мне кажется, что он на самом деле уж не так плох, как мы себе его представляем. Просто он еще не умеет преподавать, вот и все. И хотя я вместе со всеми проклинаю его, но плохого в нем ничего не нахожу. Хотя мы сегодня лишь второй день в школе после каникул, но кажется уже, что и каникул-то не было. Быстро как они прошли! Не успели как следует и нагуляться, как уже 9 января пришло. Особенно после Рождества, проведенного очень весело, в школу идти совсем не хотелось. Как вспомню, что Пасха-то еще в апреле месяце, так страшно становится, и теперь жду не дождусь, когда будет воскресенье. Сейчас бросаю писать, так как время первый час ночи, а мне еще нужно кое-что из уроков сделать, да и спать ложиться.

12 января, четверг

Сегодня в школе я узнала от Нюры Т. печальную-пре- печальную новость о том, что умер Демидов… Вначале я не поверила, думала, что Нюрка врет, как она это часто делает, но потом в силу доказательств пришлось поверить. Умер Демидов?! Товарищ по 53-й школе, с которым я училась целых три года, которого я знала за хорошего, веселого мальчика, превратившегося затем в красивого юношу с открытым честным лицом и застенчивыми манерами полугородского-полудеревенского парня. Когда я думаю об этом, то мне не верится, мне кажется, что это неправда, ошибка, что этого не может быть. Девчата говорили, что 29 декабря он был в школе на вечере. Как я жалею, как досадую на то, что я не пошла туда! Какая я была дура! Но… что прошло, того не вернешь. А все-таки досадую, что не была, там бы я его увидела, а то ведь я его давно не видела. О смерти Демидова Нюра узнала от П.А., а последняя узнала об этом в школе. Умер он от заражения крови, в больнице. Как все-таки это странно. Несколько дней тому назад был Демидов, был красавец Евгений, и теперь его нет… странно. Все-таки как несправедлива природа, отнимающая жизнь у таких прекрасных молодых юношей, как Демидов, и оставляющая в живых каких-нибудь уродов, негодяев, бродяг, которые мало того что живут без пользы, но еще вредят другим, отравляя жизнь честным людям. Для чего, например, живет эта старуха Банаева, пьяница и сплетница? Так лишь, свет коптит да людям вредит. Таких, каким был Демидов, мало, а между тем такие чаще всего умирают. Демидов умер?.. Да нет же, нет, это, вероятно, ошибка, это ложь. Как можно этому верить, как можно это принимать спокойно, когда помнишь, как сидела с ним в одном классе, разговаривала, играла, училась, слушала его рассказы про деревню… и вдруг умер, лежит в земле, его больше нет. Когда я думаю об этом, то мне становится так тоскливо, так горько на душе, что я готова плакать. А о чем, и сама не знаю. Ведь Демидов был мне не больше как школьный товарищ, а между тем мне его так жалко, что я и сказать не могу. Загадочна все-таки наша жизнь, не знаешь, где тебе будет конец и что с тобой будет после этого конца. Уснешь ли так, что ничего не будешь чувствовать, или, наоборот, будешь все чувствовать, но не в силах будешь что-нибудь сделать, сказать, что ты все слышишь и понимаешь. Когда я думаю, что это может быть так, то мне становится страшно, я боюсь смерти, боюсь неизвестности. А между тем как скоро может наступить смерть. Какой-нибудь несчастный случай, и готово, был человек, и не стало его. Разве Демидов, будучи 29 декабря на вечере, думал о том, что через пять дней он умрет? Ему это, вероятно, и в голову не приходило, да если бы у него и явилась такая мысль, то он, вероятно, рассмеялся бы только. И выходит, что нельзя полагаться на то, что завтра ты будешь жив. В этом несчастье человека, и несчастье большое. Жить и не знать, что с тобой будет тогда, когда наступит этот ужасный конец, эта развязка жизненной комедии, это ужасно.

30 января, понедельник

Сегодня я была, как всегда, в школе. Нового ничего не было, все старое. Петр Николаевич (учитель русского) читает «Свадьбу Фигаро». Как он хорошо читает, прямо так бы и слушали всегда, да кроме того, и пьеса эта очень интересная. Физик спрашивал, и благодаря этому одному нашему мальчишке, Ростиславику, пришлось влезть под парту, так как он не знает ничего по физике. И охота ему было сидеть под партой!

Мы сидели на новом месте. И не только мы, а и много других. Пересадка эта была устроена в целях улучшения дисциплины в группе. Пересаживали более болтливых учеников с задних парт на передние. На наше место посадили ребят, а нас, несмотря на то, что мы ведем себя очень тихо, посадили на предпоследнюю скамью. Мало того что нас еще рассадили, они разъединили нашу тройку, посадив меня с Савиновой и Олигер, а Нюру посадили к Бауман, на последнюю скамью. Это меня ужасно взорвало и привело меня в такое возмущение, что я больше всех кричала в группе. Меня, главное, возмущало то, что почти все оставались на своих местах и только мы, ребята да задняя парта должны были пересаживаться. Мне очень не хотелось с третьей парты идти на пятую, да еще в темный угол. Кроме того, мне ужасно досадно было на то, что Биткина остается на своем месте. Мне это казалось очень несправедливым. В классе я кричала и шумела, что эта пересадка нелепа и глупа и что в среду я обязательно буду говорить с Иван Демьянычем. Придя домой, я чуть не пустилась в рев, но сдержалась и только продолжала негодовать. Мне даже казалось уж, что незачем и в школу идти, что теперь мне будет там еще скучнее, чем прежде. Проснувшись на другой день утром и вспомнивши дело о пересадке, я была очень удивлена тем, что во мне совершенно не было негодования и досады на то, что я сижу на новом месте. Мне это было совершенно безразлично, и я решила, что совершенно безразлично, на каком месте ни сидеть. Почему во мне произошла такая перемена, я не знаю, но я была ей очень рада и совершенно спокойно пришла на свое место, новое, и больше уже не кричала в классе о том, что пересадка эта несправедлива, теперь мне даже стало нравиться на новом месте, и я думаю остаться на нем.

25 января я была именинница. Мне исполнилось 17 лет. Как много! Не увидишь, как и старость придет. 17 лет! Раньше я представляла себе, что семнадцати лет я буду уже вполне взрослой, но я осталась все такой же девчонкой, какой и была. Дня именин я ждала почему-то с нетерпением, но когда настал этот день, то я не ощутила никакой радости, а, наоборот, была очень раздражена и не в духе. Ходила в школу и провела этот день, как и все остальные дни.

Вчера была на катке. Были Маруся, Фарида и Савинова. Савинова кататься не умеет, и нам пришлось ее учить этому искусству. На катке мы катались недолго, так как Фарида спешила в кино, а мы тоже сочли благоразумным пойти домой. Как все-таки изменились девчата, Маруся и Фарида. Как много в них стало такого, что мне совершенно не нравится. Уж слишком много они думают о себе, о своих особах. А уж как они рассуждают о мальчишках! Этот хорошенький, тот симпатичный, тот урод, тот в меня влюблен, тот в тебя – только и вертится у них на языке. Обе пудрятся и не прочь, кажется, губы красить. Противно; такие девчонки, которым нет еще и по шестнадцати лет, а уж что о себе мнят, играют в любовь. И я знаю, что на меня они смотрят не как на старшую, а как на младшую подругу, которая еще не доросла до их понятий. Да, если меня сравнить с ними, то я гораздо моложе их по тому опыту, который имеют они в любовных делах. Хоть мне и 17 лет, но я до сих пор еще не имела с мальчишками других отношений, кроме товарищеских, и никогда ни с одним мальчишкой я не имела более или менее близких отношений. Если сказать об этом девчатам, то они просто будут смеяться надо мной, и поэтому, когда заходит на эту тему разговор, я только молчу, чем вызываю какое-то снисходительное отношение подруг. Но мне это совершенно все равно. Если бы только они знали, как я их презираю, как я втайне смеюсь и над кокетливой Марусей, и над самонадеянной Фаридой, и над Нюркой с пудреным носом – я смеюсь над ними, но от этого смеха мне бывает только горько, так как я убеждаюсь, что почти все таковы и не сыщешь такого человека, который был бы тебе по душе. А как бы я хотела найти такого человека, с которым можно было бы делиться мыслями, которому можно было бы поверять свои маленькие тайны. У меня никогда не было задушевных подруг и друзей, а почему, не знаю. Или я сама слишком недоверчива и холодна, или же никто не находит во мне ничего интересного. Как бы то ни было, но друзей у меня нет. И я не могу себе представить, как это можно иметь такую подругу или такого товарища, которых можно было бы любить и которым можно было бы доверяться.

Вследствие этого у меня сейчас большое желание кого-нибудь полюбить и чтобы меня кто-нибудь полюбил. Желание вполне естественное и, казалось бы, не трудное, но между тем это не всем возможно… Ну, однако я пустилась в философию, это нужно уже предоставить Чижевскому, а мне ложиться спать, а то уж гудки где-то начали гудеть, да и трамваи скоро перестанут ходить. Ужасно не люблю, когда гудят гудки. Они зарождают во мне какие-то страшные мысли, какую-то тоску, и мне в это время вспоминаются какие-то, иногда невидимые, темные городские трущобы, грязные и гадкие, где гибнут человеческие души… Опять философия. Иван Демьяныч сказал нам сегодня на уроке, что теперь философов нет, что теперь нет такого человека, который мог бы охватить все науки, мог бы свободно делать суждения по всем наукам. Иван Демьяныч говорит, что быть философом теперь невозможно. А почему? Разве нельзя изучить все науки, существующие теперь? По-моему, можно. В моей горячей голове уже созревает фантазия о том, как я буду единым в мире философом. Но гудки, гудки, они меня раздражают, лучше я лягу спать и пожелаю себе спокойной ночи!

1 февраля, среда

Наступил уже февраль. Как быстро прошел январь! Скоро уж и весна! Быстро летит время, так быстро, что не заметишь, как и состаришься. Старость… страшное слово. Я бы не хотела быть старой, а хотела бы умереть еще до нее. Не люблю думать о далеком будущем, а тем более про старость.

Сегодня я ходила заниматься с отстающими учениками из I ступени. Занималась я с мальчиком и девочкой. Хорошего, конечно, ничего не вышло. Я прямо-таки не знала, что делать с ними. Читают они плохо, а как их выучить хорошо читать – не знаю. Заставляла их читать и составлять план. План они составлять тоже не умеют, но объяснить им это я не успела, потому что начались наши занятия. Плохо то, что заниматься приходится только каких-нибудь 40 минут, и конечно, за это время такая неопытная преподавательница, как я, ничего не может успеть сделать. Но я думаю, что привыкну. Следующее занятие в пятницу, и нужно к нему подготовиться, чтобы знать, что делать с учениками. В общем, мне это нравится, и тем более времени это занимает не много. Только вот каковы будут результаты этих занятий, вероятно, самые плохие.

Вчера у меня ужасно болело горло, и я уж думала, что совсем заболею. Но ничего, сегодня, кажется, совсем проходит. Завтра, по случаю какой-то учительской конференции, мы не учимся, и поэтому завтра я собираюсь на каток. Кроме того, завтра надо будет поработать по V теме по географии. Мне хочется написать эту тему очень хорошо, хотя я заранее знаю, что буду писать в последний вечер, и как напишу, неизвестно, но во всяком случае не на очень хорошо. Почему это всегда хочется получать самые хорошие отметки? Вот как, например, за сочинение по русскому я получила самую лучшую отметку в классе (и поэтому читала свое сочинение классу) и была очень довольна ею, и хотелось бы получать по каждому предмету такие отметки. А ведь, в сущности, эти громкие отметки радуют только их получающего, класс к ним равнодушен, или, вернее, класс нисколько не радуется за хорошего ученика. Об этом я сужу по себе. Когда кто-нибудь из девчат получает какую-нибудь отличную громкую отметку, то я совершенно не обращаю на это внимания, мне это безразлично. Все это я веду к тому, чтобы сказать, что мало получить хорошую отметку от преподавателя, нужно еще получить должную оценку со стороны товарищей и их уважение за хорошую работу. Но у нас этого нет, так как каждый считает, что он может сделать тоже не хуже, да только он не желает. Но, несмотря на это, приятно получать громкие отметки, хотя бы для собственного удовлетворения.

В настоящее время я читаю Тургенева, роман «Новь». Читаю я этот роман второй раз, но не без интереса. В романе этом мне попалось одно место, где Паклин говорит Нежданову про Соломина следующие слова: «Как это он славно улыбается! – Я заметил, так улыбаются только такие люди, которые выше других – а сами этого не знают».

Когда я прочитала это место, то мне вспомнился Демидов. Он тоже улыбался такой улыбкой, которая никогда не могла никого оскорбить и делала его еще более прекрасным. Как бесцельно я провожу время, как много часов я провожу за глупым чтением романов и не делаю ничего хорошего. Ведь это ужасно. Я ничего не умею делать, а между тем ведь придется когда-нибудь жить самостоятельно, и что я тогда буду делать, на что я способна? И сама не знаю и ничего не предпринимаю. Глупо… Внизу играют на пианино. Какая-то грустная захватывающая мелодия, воспоминание о прошлом, тоска… Как жалко, что у меня нет пианино и я не умею играть. Если бы я играла, то я всю бы тоску, всю горечь души, все мрачные мысли, накопившиеся в моем рано состарившемся уме, передавала музыкой. Все то, что нельзя передать словами, передала бы я звуками, заставила бы рыдать всех тех, кто слушал бы меня. Хотела бы я также обладать хорошим голосом, так как и в песне можно передать если и не все, то многое. Если бы я могла петь, то своим пением я заставила бы слушателей холодеть, нервно напрягаться, рыдать, испытывать все те страдания, о которых говорилось бы в песне. О смешном я петь бы не хотела, потому что рассмешить человека легко и смех только производит на человека хорошее действие. Гораздо лучше, если человек перенесет нервное потрясение, тогда скорее поймет то, что нужно понять, в песне, чем так.

Ну, в общем, все это ерунда, я пускаюсь в философию. Кстати, о философии. Вчера я увидела у Чижевского (нашего философа) книгу «История философии». Я этой книгой заинтересовалась и попросила ее у Чижевского, но он мне не дал (чего я, признаюсь, не ожидала). Мне это было досадно и втайне неудобно перед Чижевским. Сижу я сейчас и думаю: о чем писать? Совершенно не о чем, кроме как развозить то же самое, что и прежде. А это очень скучно, и поэтому будет гораздо лучше, если я сейчас лягу спать и буду видеть во сне всех, кого пожелаю. А завтра два тома Ленина и каток. Только бы горло прошло, а то мама не пустит. А сейчас спать, спать и спать и не думать о завтрашнем дне, ведь завтра – не учиться и не готовить уроков!

3 февраля, пятница

Сегодня в школе у нас было только четыре урока, и поэтому у меня был свободный вечер. Думала поделать к завтрашнему уроки, но ничего не сделала. Все отложила до завтра, так как уроков не очень много.

Удивительно, как быстро прошла эта неделя! Давно ли было воскресенье, в которое я ходила на каток, и уже завтра суббота, а там опять воскресенье и опять каток. Вчера я, несмотря на то, что не ходила в школу, ничего не успела, так как утро все читала и вечером ходила на каток. На каток ходили Нюра Т., Нюра С. и Маруся Герман. Нюра Т. пошла на каток в первый раз. Коньки я ей одолжила Валины, ботинки у ней были, а пластинки к ботинкам врезал наш грек, чистильщик сапог. Как он долго их ввертывал! Да еще вошел в какую-то контору, потому что на улице было холодно, и нам тоже с Нюрой пришлось туда идти и ждать. Я вообще очень не люблю чего-нибудь ждать, да тем более в незнакомом месте, а тут, как нарочно, и контора-то какая-то темная, неуютная, с запыленными стеклами и столами, и публика в конторе такая, которая наводит на меня тоску. Я с нетерпением смотрела, как грек, уткнувшись длинным носом в воротник одежды, медленно ковыряет каблук ботинка, и тоскливые мысли приходили мне в голову. Я думала о том, что никогда не смогу работать в канцелярии и не по мне эта однообразная жизнь со счетами и бумагами с пером в руке, которое, увы, может выводить не то, что захочется, а то, что нужно. Мне кажется, что если бы меня посадили работать в канцелярию, то я убежала бы, я не смогла бы работать, меня давила бы эта жизнь, эта сухая канцелярщина. Мне гораздо больше приходится по душе кабинет со шкафами книг, где можно провести время если и не совсем весело, то, по крайней мере, приятно. Я лучше бы согласилась быть учительницей, чем конторщицей. Если бы я имела какое-нибудь право, то я велела бы поставить в каждой конторе по роялю и к нему хор певчих или хоть одного, кто играл бы на рояле, и заставила бы, чтобы этот рояль все время играл в конторе, чтобы служащим было весело. Да еще запретила бы ходить конторщикам накрашенными, так как это делает их похожими на куклы; что только еще больше подчеркивает мертвую жизнь контор.

На катке вчера было очень весело. Была Женя Графова, и вследствие этого я осталась кататься до конца. Нюра Т., как я и ожидала, сразу поехала, несмотря на то, что на катке была в первый раз. Но это случилось потому, что она каталась раньше, хотя и на валенках и по снегу. Пришла с катка до того усталой, что не могла даже себе постель постелить. Шутка ли с 6 часов и до 11-ти. С открытия и до закрытия!.. Сегодня все кашляю, вчера, наверное, простудилась. Очень не хочется идти завтра в школу. Статистик будет спрашивать, и я ужасно боюсь. Впору хоть не идти завтра. Ужасно, какая у меня лень. Делать ничего не хочется, уроки надоели, знай лишь сижу да читаю. Полезное занятие, а все-таки нужно немного поменьше читать, а то я прямо книги так и глотаю. О чем писать, чего писать, ну, право, я не знаю, а потому и посему писать сейчас бросаю. Спокойной ночи, Татьяна Ивановна! Желаю вам приятного сна и такого же пробуждения! Ах, как я люблю спать! Ужасно!

4 февраля, суббота

Особенного со мной сегодня ничего не было. День был теплый, как и все, скучный и серый. Утром и днем готовила уроки или, вернее, собиралась готовить, так как почти все время читала Тургенева и за утро успела начать и кончить роман «Рудин». Не сказать, чтобы этот роман мне очень понравился, так себе. Единственно, что мне понравилось, это конец. Мне очень жалко Рудина, и мне почему-то кажется, что я кончу так же, как и он, не успевши устроить свою жизнь и проживши весь век бездомным бродягой. Я тоже, наверно, всю свою жизнь буду лишь только собираться и никогда не соберусь. Несмотря на то что мне 17 лет, я еще не знаю, чего мне, собственно, нужно, что я жду, к чему стремлюсь. Я этого не знаю. Иногда мне кажется, что меня удовлетворила бы тихая семейная жизнь, но такие мысли приходят мне редко. Чаще всего мне грезится будущность с громкой славой писательницы или кого-нибудь еще. Но главное, мне хочется прожить жизнь так, чтобы перед смертью не сожалеть о прожитой жизни, а иметь сознание того, что успела что-то сделать в свою жизнь, принести какую-то пользу. Но сделать это нелегко, и тем более мне, которая в 17 лет не знает цели своей жизни. Действительно, я не знаю цели своей жизни, я не представляю себе своего будущего. Или я еще очень молода и, несмотря на свое развитие, еще по-детски смотрю на жизнь, или же, что гораздо хуже, у меня так и не будет цели жизни, я вся разбросаюсь в стороны, не имея сил взять себя в руки. И если это так, то я непременно погибну от сознания собственного бессилия, от сознания того, что вот я, обладающая некоторыми способностями, и вдруг гибну только оттого, что не имею цели жизни! Однако я уж слишком увлеклась своим собственным будущим. Сейчас оно неинтересно, и говорить о нем не стоит. Все эти мысли пришли мне в голову после того, как я прочитала «Рудин».