Читать книгу Оранжевая книга. Фантастический роман в звательном падеже - Та Да Не Та - Страница 7

Цветке совершенно живой Борисандревич кажется неживым, и от этого ей бывает страшно. Деятельный, жизнерадостный, громогласный – но неживой. Огромные кости трещат. Он подвержен радикулитам – иногда с трудом ковыляет по дому. Но с каким удовольствием он тогда заматывается в лечебный пояс и смотрит телевизор, и растирается мазью, и покрякивает! Доброжелательный, заботливый – но неживой. У него – теплое тело, но он неживой. Не вполне живой, не той жизнью живой, не настоящей.

Так существует по-своему – в тех же пределах, на коврике в прихожей – теплый, сильный, подвижный пёс. Или посиживает на спинке стула большекрылая ручная птица, петух или ворон. Человеку с ними одиноко – без другого человека.

Воспринимая Борисандревича неживым, или не совсем живым, Цветка в то же время точно знала, что он живее ее во сто крат по странным земным меркам. Приникнув к нему, ощущала тепло жизни, и даже жадно вбирала это спасительное тепло, потому что без этого земного тепла на Земле – гибель. Вот она по-земному как раз неживая. Но по-настоящему – единственная живая на всей Земле. А в жизнь Борисандревича ей поверить было невозможно. Как учёному – в существование дракона.

Борисандревич нашел ее за городом, ночью. Он катил по Егорьевскому шоссе, возвращаясь из Гжели, где улаживал чужие дела. Он устал, но устал безмятежно. Не был ни раздражен, ни взволнован. Он не презирал корысть своих клиентов, не досадовал на их глупость. Снисходительность – одно из украшений Борисандревича. О себе он отзывается:

– Я совершенно обычный человек, реалист.

И точно, у него огромные устойчивые ноги, громоздкие всегда блестящие ботинки.

Он возвращался в уютную Москву после тягучего трудового дня, по совершенно пустынному ночному шоссе, по рельсам, просвеченным лучами фар. И заметил зыбкий тонкий силуэт, хрупкий маленький остов, подволакивающий ногу, с острыми плечами и низко склоненной головой, пугающий бездомностью и странностью. Фигурка непостижимо двигалась ровнехонько посреди шоссе, и не реагировала на свет фар, на гудки. В ту сторону, куда она топала, в сторону города, не было человеческого селения ещё километров шесть – леса и болота. Борисандревич объехал её, и затормозил.

– Эй, поосторожней! Вы – посреди шоссе!!! – оглянувшись, закричал он.

Обычно он говорил то, что нужно, или рассказывал анекдоты, или вовсе молчал. И теперь не мог не предупредить опрометчивую пешеходку.

Фигурка, всё такая же молчаливая, обошла машину и потопала босыми ногами дальше. Борисандревич успел разглядеть ее – это оказался не ребенок, и не старушка, а девушка. Растрепанная, мелкая шмакодявка с хорошеньким личиком. А босые ступни – нежные и белые. Глядя на эти ноги, он припомнил вкус белейшей начинки глазурованного сырка. Где-то на ней прицепленный, как на потерянной корове, откровенно-беззастенчиво звенел колокольчик.

– Ты заблудилась? – закричал он.

Девушка обернулась, оглянулась по сторонам.

– А сколько времени? – спросила она.

– Поздно, – ответил он, – садись, подвезу. Я в Москву.

На носу белых Жигулей была наляпана фасонная оранжевая клякса. Если бы за ветровым стеклом болтался красный сеньор-помидор, мохнатый микки-маус, или картонная иконка, Цветка побрела бы себе дальше пешком. Но оранжевая клякса заманила её в машину. Такие кляксы разбросаны и в лесах, на земле и кустах, и по такому лесу идти нестрашно и радостно, ждёшь откровения и чуда…

Борисандревич по дороге выяснил, что девушка выросла в детском доме, выучилась на швею, в подмосковном Фрязино получила угол в общежитии и место на фабрике.

– Почему же ты в другом конце Московской области? – разумно усомнился он.

– Ехала на электричке, сошла на «Сорок первом». Тут лес такой. Просто погулять, – непонятно объяснила она.

Борисандревич не стал спрашивать, как её занесло на «Сорок первый» Казанской железной дороги.

До сих пор он знал о современных девочках только понаслышке. Что они глупые и жадные, не такие, как те, что девичествовали в его время. Борисандревич сторонился их, и предпочитал обретаться среди зрелых и разумных существ, пусть чертами грубоватых, но ему понятных и во многом полезных. А эта бродяжка – детдомовская, то есть заведомо ненормальная, необразованная, непредсказуемая. И дома в городе у нее, как выяснилось, нет, и везти ее некуда.

Квартира у Борисандревича была в центре, огромная, в сталинском доме, с темным коридором, старым, навеки затоптанным паркетом, необъятная и невозделанная. Борисандревич, дивясь собственной доверчивости, привёз бродяжку к себе.

Он поставил будильник, как обычно, на шесть пятнадцать, но ночь оказалась странная, не было сна. Пришли воспоминания о детстве, вспомнились даже детские сказки, маячила перед закрытыми глазами бродяжка и маленькая, тверденькая горошина среди пушистых перин. Неспелая, должно быть. Несладкая, невкусная, из неудачной банки.

А бродяжка не ушла ни на следующий день, ни через день. Борисандревич не гнал ее. Она оказалась тихой и милой. Тронутая, как он и предполагал, будто потерянная. Она ничего не говорила, просто по утрам, уходя, не убирала свои простыни с дивана, по вечерам звонила в его дверь, молча ужинала вместе с ним, смотрела телевизор и тихонько ложилась спать.

Борисандревич удивлялся себе. И преувеличенное недоумение по этому поводу демонстрировал перед роднёй. Родни ведь у него было в изобилии, как и всего на свете. А преувеличивать недоумение приходилось потому, что на самом деле никакого недоверия не было. Борисандревич не мог опасаться этой диковатой бродяжки, явно не причастной никакой подростковой преступности, безобидной и вообще нездешней. Скорее он стыдился перед роднёй своей впечатлительности, а не умилялся доверчивости.

Борисандревич удивился бы по-настоящему, догадайся он тогда, что у тронутой девочки есть цель, есть дело. И его огромная квартира в центре Москвы – всего лишь отправной пункт для её скитаний…

Один из дней всё же сцепил их скрепкой телесной близости – оба считали, что так должно быть, и смирились с неизбежным. Странное сосуществование несовместимых существ длилось уже год. Каждый день был похож на предыдущий. Борисандревич ездил по делам, она бродила невесть где. Вечером они встречались, но говорили только о постороннем, да о мелочах, вроде истории с шерстью. И то редко. Дом оставался, как был – невозделанным, не вполне жилым. И Цветка обращалась к хозяину дома на «вы».