Читать книгу Я пою, а значит, я живу - Таисия Алексеева - Страница 5

Петь мне хотелось с детства.

Но возвратимся к временам, когда я жадно вслушивался в песенный репертуар нашей семьи. В основном это были русские народные и украинские песни. Лет с пяти, а может быть, даже и раньше, я начал подпевать, но в основном я слушал, вникал в музыку. Я до сих пор помню все эти песни, среди них «Из-за острова на стрежень», «Степь да степь кругом», «Вот мчится тройка» почтовая», запрещённая тогда «Баллада о двенадцати разбойниках». Моё первое знакомство с бытовым романсом относится к тем же временам. Тогда эти произведения были как бы запрещёнными, считалось, что это признак буржуазности. Но в нашей семье они звучали. Аккомпанируя себе на мандолине, дядя Коля, муж тёти Наты, своим небольшим голоском, но с чувством исполнял «Хризантемы», «Калитку» и другие. Таким образом, воспитывался вкус, а возможно и творческое мировоззрение. Знание народной музыки и огромная любовь к ней – это все привилось родителями, их родственниками. А петь мне хотелось всю жизнь». Я не учился в музыкальной школе. Зная о том, что у меня есть музыкальный слух и голос, родители не заставляли меня петь. Мне в этом отношении повезло. Возможно, времена были не те… Я не сторонник ранней, скажем так, эксплуатации педагогами детских мальчишеских голосов и знаю, что мальчики, которые прекрасно, фантастически и много пели в детстве, никогда не превращались вообще в певцов. А уж высокого класса – тем более.

Если вообще говорить о подготовке певческих кадров с позиций сегодняшнего дня, то приходишь к выводу, что отставание уровня вокального мастерства молодых певцов, воспитывавшихся в моё время, по сравнению с мастерством инструменталистов имеет свои причины. До сих пор количество студентов, не ставших профессиональными певцами, составляет большой процент от общей массы студентов-вокалистов, оканчивающих консерватории. И одной из причин является то, что педагогам-вокалистам приходится иметь дело со студентами, ранее неправильно музыкально-подготовленными и имеющими много вокальных недостатков.

Я твердо убеждён в том, что в системе учебных заведений для детей должна проводится ОХРАНА ГОЛОСОВ. Если, благодаря имеющимся в учебных заведениях хорам, педагоги в первую очередь не станут заниматься воспитанием солистов, которое приводит к крику в пении, вызывающему в детском организме спазмы диафрагмы, гортанных мышц и другие порочные явления, то в музыкальные училища и консерватории начнет приходить молодёжь с неиспорченными голосами.

А от педагогов ВУЗов отойдет много забот, как по развитию музыкальности, так и по линии борьбы с вокальными недостатками, нажитыми в результате бесконечного пения и подражания любимым певцам.

Я пел в интернате, но совсем не много. Тогда слушали Робертино Лоретти, меня с ним сравнивали. И знаменитую песню «Родина слышит, Родина знает», которую пел мальчик, известный на всю страну, (фамилию его я сейчас не помню) я тоже пел. Слышавшие меня музыканты и зрители говорили, что у меня она получается лучше, чем у него.

Дело в том, что с этим мальчиком я потом встретился в консерватории, (он был старше меня курса на четыре) и учился только для получения диплома. Мы с ним как-то разговорились, и он поведал печальную историю о том, что в детстве его таскали по всем городам и весям: как же, как же, голос, звучащий на радио! И, как модно было тогда говорить, чуть ли не из каждого электрического утюга! А потом он превратился в ничто и спился в конце концов, потому что голос исчез как таковой.

Я же до мутации почти не пел. Занимался в драматическом, кукольном, ещё в каких-то кружках, которые не были связаны с пением. Мутация голоса произошла у меня очень странно, в одну ночь. Я заснул, скажем, сопрано, а проснулся нижайшим басом. Когда я рассказывал об этом врачам, они говорили, что это явление невероятное, потому что процесс мутации длителен, иногда затягивается на месяцы. Такое спонтанное, мгновенное, превращение мальчика в мужчину в 13 с половиной лет – это явление уникальное.

Орловские зори, 1981г