Читать книгу Право на жизнь. История смертной казни - Тамара Эйдельман - Страница 3

Ответа на этот вопрос у нас нет.

Первый – по библейской версии – убийца в мире, Каин, не был казнен. Бог обрек его на другое наказание: «Ты будешь изгнанником и скитальцем на земле»[3]. При этом, судя по тексту Библии, такая кара представлялась самой ужасной из всех возможных – «высшей мерой». Каин отвечал: «Наказание мое больше, нежели снести можно». При этом особо было оговорено, что никто не должен убивать презренного изгнанника: «Всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро». Ради этого парадоксальным образом и появилась на лбу убийцы «Каинова печать» – «чтобы никто, встретившись с ним, не убил его!».

Правда, еще до изгнания из рая, в прекрасном мире, существовавшем до грехопадения, Бог сказал Адаму: «От всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь»[4].

Изгоняя Адама и Еву из рая и обрекая их на жизнь в обычном мире, Бог, по сути дела, обрек их смерти – отправив туда, где и они, и их потомки будут умирать. Может быть, это прообраз будущих смертных казней?

Во всяком случае, если Каин сохранил жизнь, то многочисленным другим грешникам в Ветхом завете повезло куда меньше: их побивали камнями, приговаривали к сожжению, а царя Саула пророк Самуил лишил благословения и права на царство за то, что тот отказался убить захваченных в плен врагов.

Тела людей, умерших насильственной смертью, археологи находят по всей Европе в слоях, относящихся к железному веку. Болота Британии, Франции, Дании, Швейцарии сохранили их останки во множестве – и мы можем быть уверены в том, что эти люди не утонули. Так, у женщины, найденной в датском болоте, коленная чашечка была пробита колом, причем когда она была еще жива; другую девушку придавили камнем; еще какие-то люди, чьи тела также опустили в болото, были сначала задушены[5]. Ученые спорят, кто из покойников, обнаруженных в древних болотах, был принесен в жертву, а кто казнен за какие-то преступления. Провести точное различие трудно, об этом речь впереди, но все же ясно, что многие из них подверглись казни.

Смертная казнь за те или иные преступления присутствует почти во всех древних законодательствах: в вавилонских законах Хаммурапи, в римских Законах XII таблиц, у ассирийцев, у хеттов. Философ Жак Деррида, посвятивший целый сезон своих знаменитых семинаров проблеме смертной казни, отмечал, что в Ветхом завете за Десятью заповедями, провозгласившими, в частности, великий принцип «Не убий!», тут же следуют законы, где подробно объясняется, за какие нарушения этих заповедей человека следует лишить жизни. Судя по всему, в то время никто не замечал в этом трагической иронии: в представлении почти всех древних народов, жизнь все-таки можно было отнимать.

Если же обратиться к еще более древнему периоду, то окажется, что казнь преступника не была прерогативой государства. В обществах, где отсутствовала государственная власть, тоже могли казнить.

Летописец рассказывает, что князь Владимир, приняв крещение, отказывался казнить разбойников, считая это грехом, но после того, как его стали увещевать «епископы и старцы», то есть, очевидно, носители нового и старого авторитета – духовенство и старейшины, Владимир осознал свою обязанность государя, начал применять наказания и жить «по устроению отьню и дедню», то есть по древним обычаям[6].

Ясно, что первые казни происходили еще в доисторическом обществе. Как пишет антрополог Кристофер Бём, много занимающийся вопросами вражды и разрешения конфликтов в древних обществах, «если группа, ощутившая себя в опасности, не могла ни справиться, ни избавиться от опасного или агрессивного члена, то единственным способом разрешить сложившуюся ситуацию было его физическое уничтожение»[7].

Греческие полисы тоже знали смертную казнь и применяли ее. Сократу еще повезло: он ушел из жизни без страданий, испив чашу с цикутой. Раскопки на древнем афинском кладбище Фалерон показали, что были в этом прекрасном городе преступники, с которыми обходились куда суровее. Греческий археолог Пелекидис обнаружил здесь захоронение 18 человек, закованных в кандалы. Очевидно, их подвергли мучительной казни ἀποτυμπανισμὸς (апотимпанисмос): приковали к доске, а затем оставили на несколько дней в вертикальном положении умирать от голода и жажды под грузом тяжелых цепей – своеобразный греческий вариант распятия. То, что это были преступники, преданные казни, лишний раз подтверждается еще и тем, что похоронили их в V веке до н. э., но на кладбище, заброшенном за два столетия до этого. Находка на Фалероне была столь ужасна, что многие ученые долго отрицали сам факт такой мучительной публичной казни, явно противоречивший «эстетике и этике демократических Афин»[8].

Увы, сегодня сомнений нет: в древних Афинах людей, совершивших особо тяжкие преступления, действительно казнили, приковав цепями к поставленной вертикально доске. В комическом виде эта казнь показана в комедии Аристофана «Женщины на празднике Фесмофорий», где мужчину, посмевшего в переодетом виде проникнуть на священный праздник, после разоблачения приковывают к столбу и оставляют в таком виде. Стражник получает приказ:

Эй, уведи его,

В колодки посади, затем поставь вот здесь

И стереги, да так, чтобы никто не смел

И близко подойти, и всякого бичом

Лупи, кто подойдет[9].

И это еще не все. Куда более распространенным способом было сбрасывание со скалы Нимф в глубокую яму под названием Варатрон. Судя по всему, в древности несчастных бросали туда живыми, а позже стали скидывать тела казненных. В какой-то момент, сбросив со скалы тело некоего фригийца, афиняне обнаружили, что Варатрон переполнен, и тогда от этой традиции отказались. Почему? Простейшее предположение – по санитарным соображениям, чтобы тела, оставшиеся без захоронения, не отравляли атмосферу и не способствовали распространению эпидемий. Однако этих людей не просто казнили, но и оставляли без погребения, а значит, их души были лишены покоя и в царстве мертвых. Хотели ли афиняне постоянно находиться в соседстве со столь беспокойными мертвецами?

Казнь, отягощенная последующим отсутствием погребения, считалась особенно жестоким наказанием. Вспомним софокловскую Антигону, которая отдала жизнь ради права похоронить своего брата, несмотря на то что он с оружием в руках выступил против своих сограждан, – оставить мертвое тело без погребения было ужасно. В 406 году до н. э. афинский флот разбил спартанцев в битве при Аргинусских островах. После этого стратеги, возглавлявшие войско, поручили двум командирам, Ферамену и Фрасибулу, собрать тела погибших, но те не смогли этого сделать, так как началась буря. Вернувшись в Афины, Ферамен и Фрасибул обвинили во всем стратегов – был проведен суд, и командовавших флотом, победителей спартанцев, приговорили к смертной казни. Причем из восьми стратегов в город вернулись только шестеро, двое предпочли сразу спастись бегством. Народное собрание было готово простить победителей, к тому же за них заступался Сократ, который, как мы знаем, умел хорошо говорить, – но тут на заседание явились родственники погибших и рассказали, как потрясены тем, что теперь души их близких будут обречены на вечные скитания в царстве мертвых. И стратегов казнили – слишком тяжко было их преступление по меркам того времени. Впрочем, не только того… На протяжении многих веков тела преступников выставляли на всеобщее обозрение, оставляли висеть на перекрестках дорог, головы их насаживали на колья. Обычно это объяснялось необходимостью запугать потенциальных нарушителей закона. Но известно также множество примеров, когда тело казненного нигде не выставлялось, а наоборот – расчленялось на куски или же вообще отдавалось в распоряжение палача. Тела, сброшенные в Варатрон, уже нельзя было разглядеть – зато всем было понятно, что наказание для преступников будет длиться вечно.

Афинский Варатрон был не единственным местом в Древней Греции, куда людей сбрасывали без погребения. В Фессалии такое же место называлось Коракес. В Спарте, как выясняется, со скалы сбрасывали далеко не только хилых новорожденных младенцев – похоже, как раз младенцев на самом деле не сбрасывали. Но здесь была скала Кеадос, с которой в пропасть глубиной 600 метров бросали тех, кто, по мнению спартанцев, заслуживал смертной казни. Здесь археологи нашли трехметровый слой, состоящий из останков в основном мужчин в возрасте от 20 до 30 лет, – возможно, это были пленные, а может, восставшие рабы или илоты? Ужасные подробности происходившего здесь можно представить, исходя из того, что на отвесной стене скалы, довольно далеко от дна, были найдены скелеты или части скелетов. Возможно, тела казненных просто ударялись о стену и оставались там, зацепившись за выступ. Или же – еще более страшное предположение – казнимых сбрасывали в ущелье живыми, как это первоначально делали в Афинах, и кто-то из них пытался выбраться оттуда.

Подтверждением тому может служить легенда о герое Мессении – Аристомене, поднявшем восстание против поработителей-спартанцев. Аристомен попал в плен и был вместе с другими мессенцами сброшен со скалы. Его скинули последним, он упал на тела своих товарищей и не погиб. Через некоторое время в ущелье появилась лисица, которая грызла трупы. Так Аристомен понял, что из пропасти есть выход. Легенда гласит, что он схватил лисицу за хвост, последовал за ней – и спасся. Очевидно, тем, чьи скелеты найдены на скале, повезло меньше.

Впрочем, отметим еще раз, что и у суровых спартанцев скала Кеадос находилась примерно в 10 километрах от города. Казнь воспринималась в греческом мире как что-то безусловно тяжкое и оскверняющее святыни, хотя и необходимое. И так было не только у греков.

Законодательство Моисея предписывает карать смертью за разные проступки: отход от религиозных предписаний, убийство, – но при этом оговаривается: «Если в ком найдется преступление, достойное смерти, и он будет умерщвлен, и ты повесишь его на дереве, то тело его не должно ночевать на дереве, но погреби его в тот же день, ибо проклят пред Богом повешенный, и не оскверняй земли твоей, которую Господь Бог твой дает тебе в удел»[10]. Конечно, это можно объяснить тем, что землю оскверняет преступник, заслуживший казнь, но слишком уж напрашиваются параллели с другими древними законодательствами: землю оскверняет не сам преступник, а преступник казненный.

Казни могли объяснять самыми разными причинами, могли по-всякому обосновывать их необходимость, могли превращать их в многочасовое шоу, но все-таки в большинстве случаев для них выделяли особые места не в центре города. Такие места должны были находиться не очень далеко, чтобы и осужденному, и зрителям достаточно легко было туда добираться, но все-таки им надлежало быть в стороне от домов, где живут люди. История знает исключения: зверские казни, которые в 1570 году Грозный обрушил на своих же приближенных и руководителей опричнины, проводились на Красной площади. Здесь же через сто с лишним лет Петр Первый будет казнить стрельцов. Обоим жестоким правителям нужно было довести суровость наказания до предела – и не только за счет пыток и мучений, но и за счет демонстрации происходящего в самом сердце города. Так же будут действовать якобинцы, демонстративно поставившие гильотину на площади в центре Парижа. Но эти исключения только подчеркивают многовековое правило.

«Тайбернское дерево» – сложное сооружение, на котором можно было повесить сразу нескольких осужденных, – стояло не в самом Лондоне, а в деревушке Тайберн, не входившей ни в состав города, ни в состав королевской резиденции – Вестминстера. В этом месте, где сегодня туристы спешат предаться шопингу на Оксфорд-стрит, с конца XII века казнили людей. Преступников обычно везли сюда из Ньюгейтской тюрьмы, находившейся примерно в пяти километрах. Виселица, которая была видна издалека, напоминала всем, кто подъезжал к Лондону или выезжал из него, о том, что с законом шутки плохи, но в то же время не оскверняла места, где жили горожане и король. Точно так же и места казни более благородных преступников – Тауэрский холм, и даже сам Тауэр, – находились совсем рядом с Сити, но все-таки за его пределами.

В Париже, правда, ситуация была иной: Гревская площадь, где по крайней мере с начала XIV века, а может быть, и раньше происходили публичные казни, находилась в пределах городских стен, – но все-таки не на острове Сите, не рядом с собором Парижской Богоматери, не там, откуда начинался город, где были его святыни. Получившая свое название от слова «галька, камешки», Гревская площадь была ровным местом на правом берегу Сены, где издавна находился порт, а затем возник рынок. В начале XII века рынок убрали, площадь опустела, и с тех пор ее использовали для разнообразных развлечений: здесь могли устраивать фейерверки и процессии, а могли сжигать Талмуд, как это было в XIII веке, и казнить, как это происходило вплоть до XVIII столетия.

В Москве место публичных казней эволюционировало в обратном направлении. Болотная площадь долго была действительно болотом, потом лугом, где тренировались стрельцы, а жители города собирались на кулачные бои. Сегодня трудно представить себе, что это место находилось за городом, но именно так и было – и не просто за городом, а за рекой: Кремль, символ власти, совсем рядом, но отделен от пространства, где проливалась кровь, водной преградой.

Знаменитая картина Франсиско Риси «Аутодафе в Мадриде» прекрасно иллюстрирует представление о казни как о спектакле. На одной из главных мадридских площадей – Пласа-Майор – действительно воздвигнуто что-то вроде театра – со сценой, где должна происходить церемония, с местами для зрителей-придворных и с «королевской ложей» на балконе одного из зданий. Вот только здесь никого не сжигали – в центре города оглашали приговор, призывали виновных отречься, а затем процессия устремлялась за городские стены. При этом у несчастных еретиков была еще возможность покаяться и избежать не смерти вообще, но по крайней мере смерти огненной и получить менее мучительную казнь через удушение. Кстати, сожжение на костре за религиозные преступления было пусть лицемерным, но способом обойти невозможность для церкви проливать кровь – точно так же, как и передача еретика в последний момент для казни светским властям. Снова мы видим все то же: казнь воспринимается как нечто само собой разумеющееся, как спектакль, как действо, как развлечение, – но ощущение, что есть в отнятии жизни что-то дурное, все-таки остается.

Кристофер Бём подчеркивает, что им собран огромный материал о казнях, совершавшихся сразу группой людей, например побивание камнями, в котором могли участвовать десять и больше человек. Примеры этого можно встретить по всему миру. Обычно подобная практика объяснялась тем, что так оказывалась невозможной кровная месть конкретному человеку, казнившему преступника.

Но даже там, где кровная месть давно ушла в прошлое, казнь часто поручали избыточному количеству людей – и один виноватый в этом новом убийстве как будто исчезал, растворялся в коллективном действии. Так было и в XVII–XVIII веках – вот как это описано у Мишеля Фуко:

Осужденного долго водят, показывают, унижают, всячески напоминают о чудовищности совершенного преступления, он подвергается оскорблениям, а иногда нападению толпы. В месть монарха должна привходить месть народа. Последняя совсем не составляет основания мести суверена, и король отнюдь не выражает месть народа; скорее, народ призван оказывать содействие королю, когда тот решает «отомстить своим врагам», особенно если эти враги – из народа. Такова своего рода «эшафотная служба», которую народ обязан нести в интересах королевской мести[11].

Когда публичные многочасовые казни уйдут в прошлое, приговор будут приводить в исполнение расстрельные взводы. Почему-то окажется важно, чтобы тот, кто нажимает на курок, не знал, его ли пулей сражен маршал Мюрат или же пулей, вылетевшей из ружья того, кто стоял с ним рядом.

Но все-таки люди «изобрели» смертную казнь еще в незапамятные времена. И это было именно человеческое изобретение. Животный мир знает агрессию, знает подавление слабых особей более сильными, животные охотятся и убивают представителей других видов ради еды, они могут убивать конкурентов собственного вида – но не способны осудить другого на смерть, приговорить за то, что тот нарушил некие писаные или неписаные правила. Животные убивают на охоте для того, чтобы прокормиться, и в борьбе за жизненное пространство, самку или лидерство – по сути, ради выживания.

Смертная казнь существовала – пусть в зачаточном виде – уже в первобытности, ее, безусловно, знали древние восточные государства и античный мир, в Средние века она превратилась в роскошные и кровавые представления, порой длившиеся – к удовольствию зрителей – по многу часов. В последующие столетия эта публичность начала сходить на нет – хотя случались и всплески, например когда тех, кого осудила на смерть Французская революция, через весь город везли на площадь Революции (лишь позже ее переименовали в площадь Согласия), где уже стояла гильотина и палач Сансон был готов к исполнению своих обязанностей. В ХХ веке казни стали скрывать от глаз досужих зевак, но при этом тысячи советских людей собирались на хорошо организованные собрания и дружно требовали смертной казни для «троцкистско-зиновьевских преступников», а в Китае еще недавно расстреливали публично.

И все же, когда казнь свершается, одновременно возникает и ощущение осквернения, более или менее ярко прочувствованное и осмысленное представление о том, что лишение жизни даже самых страшных преступников – тоже убийство, противоречащее естественному ходу жизни. Для того чтобы пойти на такое ужасающее дело, надо понимать, почему это возможно. А для этого должны быть сформулированы законы, неповиновение которым грозит смертью, и должно сформироваться представление о том, что ради неких высоких понятий, не связанных напрямую с выживанием, можно лишать человека жизни.

Когда же возникает то, ради чего можно казнить, следом появляется и представление, будто есть то, ради чего казнить нужно. Ради чего же в разные времена людей подвергали казни?