Читать книгу Арабская дочь - Таня Валько - Страница 4

Нападение бандитов

Дорота, оцепенев, сидит у окна и бьет себя по лбу молчащей черной трубкой телефона. Кому еще можно позвонить, кто захочет помочь измученной женщине с двумя маленькими детьми, кто захочет с ней разговаривать? Она безнадежно одинока. Она смотрит на покинутый дом свекрови по другую сторону узкой улицы, на увядшие листья, кружащиеся в сером от пыли воздухе. Уже чувствуется зима. Дорота прижимает к себе ничего не понимающую Дарью – девочка сладко чмокает, прижавшись ротиком к ее груди и прикрыв от удовольствия глазки. Женщина целует покрытую нежным пушком головку доченьки. Сердце ее сжимается от боли, а глаза наполняются слезами. Марыся, старшая дочка, тихо входит в комнату и приникает к ее плечам. Какая же она стала спокойная и грустная! Наверняка чувствует, что в семье происходит что-то плохое. Не знает, но и не спрашивает, почему друзья, дети тети Мириам, так неожиданно уехали к отцу в Америку. Не понимает, почему любимая бабушка и тетя словно растворились в тумане. Пару раз спросила только, можно ли пойти ее проведать, а когда услышала «нет», еще больше замкнулась в себе. Даже не задала типичного детского вопроса «почему?», хотя сейчас он напрашивался сам собой. Но Марыся молчит и только смотрит исподлобья на окружающий ее страшный мир.

Отца она вообще почти не видит, временами только слышит, как он кричит и методично бьет мать. Девочка пошла учиться в арабскую школу, но так и не освоилась там. Только как-то раз утром сказала, что больше туда не пойдет и чтобы ее даже не просили об этом. Оно и к лучшему, ведь Дороте тоже хочется держать ее при себе.

– Бася, это Дот… – В конце концов она не выдерживает и решается на звонок, который еще в состоянии сделать.

– М-м-м, – слышит она в ответ и узнает голос бывшей подруги.

– Больше никого не осталось, Басюня, ты моя единственная надежда, – говорит Дорота умоляющим голосом. – Друзья должны прощать друг друга. Извини, что так долго не давала о себе знать, знаешь, застряла в деревне, проблемы семейки, горы пеленок. – Она старается придать своей речи веселый тон, хотя ей не до смеха.

– В счастье бранятся, в беде мирятся, – слышит она голос Барбары после долгой паузы. – Мы все знаем и только удивляемся, что ты, черт возьми, здесь еще делаешь? – выкрикивает она.

– Как это знаете? Что знаете? Неужели наша история попала на первые страницы местных газет?

– В Триполи, несмотря на то что он кажется маленькой деревушкой, можно услышать разные сплетни. Особенно осведомлены те, кто работает в таких местах, как мой старик. Если Малика, бывший посол, всеобщая любимица, уезжает к черту на кулички, то даже несведущим ясно: тут что-то не так. А если уж она забирает своих ближайших родственников, а остальных рассылает по всему свету, то это заставляет задуматься всерьез.

– Да, задачка не из сложных, – соглашается Дорота.

– Тогда, если позволишь, повторюсь: почему ты еще здесь сидишь?! – Она снова повышает голос. – Ты же такая мученица!

– Знаешь… – тихо начинает Дорота.

– Нет, не знаю, не понимаю, не осознаю всего этого! Почему ты не выехала с матерью, почему никто из этой ядовитой, лживой семейки не помог тебе, почему ты сидишь и еще чего-то ждешь?..

– Потому что не получилось, – Дорота резко прерывает этот поток слов. – Потому что Ахмед вначале не захотел отпустить меня, а потом решил, что я могу поступать как хочу, но заявил, что дети останутся с ним. Ты можешь такое представить?! Маленькой Дарье всего шесть месяцев… – У нее сбивается дыхание, и она уже не может ничего из себя выдавить.

– Наверное, не нужно напоминать, что я предупреждала тебя?!

– Да, – глухо отвечает Дорота и разражается слезами.

– Мы уже ничем не сможем тебе помочь, – твердо произносит Бася. – Это слишком большой риск. Ты по уши в дерьме, и мы не дадим втянуть себя в это дело. Мне жаль, Дорота, но мы не собираемся тонуть вместе с тобой.

Повисло молчание. Дорота замирает от ужаса: она будто услышала приговор, и понимает, что теперь ей осталось только положить трубку.

– Хотя, я могу, позвонить Петру… – после паузы говорит Бася. – Надеюсь, ты помнишь нашего любезного консула? На твое счастье, он еще работает здесь, он добрый парень и с твердым характером.

– Да? – Дорота тихо вздыхает, вытирая нос дрожащими от волнения пальцами.

– Через полчаса на углу вашей улочки будет стоять машина, не такси, а частное авто, белый «ниссан». Ни о чем не спрашивай водителя, не называй никаких имен и фамилий, не говори даже, куда нужно ехать. Он будет знать. Сейчас только посольство может тебе помочь, и только наш МИД может что-либо придумать, чтобы тебя оттуда вырвать. Ты в такой ситуации, что они обязаны оказать тебе помощь. Это уже не обычные семейные дрязги.

– Но у меня нет паспортов, нет даже свидетельства о рождении Дарьи…

– Черт возьми! – кричит Бася в ярости. – Ты ничего с собой не берешь, глупая коза! Никаких сумок, никаких чемоданов! Выходишь в чем стоишь, даже без памперса в кармане и jalla.

– Да, – эхом отвечает Дорота, и внутри у нее все сжимается.

– И не звони мне больше. Если кто-то захочет взглянуть на документы, то они у меня и так просраны. – С этими словами, не прощаясь, она заканчивает разговор.

Дорота вскакивает, кладет Дарью на кровать и поручает Марысе упаковать самое необходимое в школьный рюкзачок, а сама бросается к шкафу, чтобы найти сумку поменьше. Ведь должна же она взять с собой хотя бы пару трусов. Через пятнадцать минут она уже готова. Стоя в дверях спальни, окидывает комнату взглядом.

Тут внизу хлопает входная дверь и раздаются громкие мужские голоса. По спине Дороты бегут мурашки. Она в ужасе озирается в поисках другой дороги к спасению, но беспомощно замирает с Дарьей на руках. Марысю она отодвинула себе за спину и от волнения не может ступить и шагу.

– Не понимаю, зачем мы вообще сюда пришли, – доносится незнакомый мужской голос. – Что ты придумал? Что можешь подкупить должностное лицо?! – орет кто-то, потом слышится удар. – Говорю тебе: по машинам и на работу. Так просто ты не выкрутишься.

В следующее мгновение слышатся удар и сдавленный стон Ахмеда. Дорота прижимает палец к губам и показывает Марысе: молчи. Трясущейся рукой поправляет соску Дарьи и, повернувшись, на цыпочках выходит в спальню.

Непонятно, как такое могло произойти – наверное, от страха она слишком сильно сдавила малышку, а может, это ее учащенно бьющееся сердце разбудило дочку. Дарья вдруг открыла глазки, скривила рожицу и издала тихий писк, который уже через несколько секунд превратился в вой, похожий на сирену.

Дорота вбегает в комнату, закрывает дверь на ключ и баррикадирует ее тяжелым комодом. Откуда только силы взялись, чтобы его передвинуть, но сделала она это единым движением. Затем женщина бросается в самый дальний угол спальни и тащит за собой пораженную Марысю. Они садятся на пол и, словно цыплята, прижимаются друг к другу, вот только Дарья не прекращает своего концерта. Дорота слышит шаги на лестнице и от ужаса хватается руками за голову. Кто-то дергает дверную ручку, позже колотит в тяжелую деревянную дверь, которая, как надеется молодая женщина, все-таки выдержит. От мощного удара ногой замок срывается. И она уже знает, что ничто ее не спасет. Сорванная с петель дверь падает и переворачивает тяжелый комод. Столько сил может быть только у чудовища! Дот не хочет его видеть и от ужаса закрывает глаза. Девочки уже голосят вместе.

– А-а-а, вот где ты прячешь своих розочек, ублюдок. – Огромный подонок оборачивается к шатающемуся у входа Ахмеду и отвешивает ему тяжелую оплеуху. – Ну, показывай, что тут у тебя.

Два прыжка – и вот он уже около Дот и детей, тянет ее за волосы, вырывая их клоками.

– Какую блондинку себе отхватил! – отвратительно смеется бандит, скаля неровные пожелтевшие зубы.

Схватив Дот за волосы и юбку, бросает ее на большое супружеское ложе, а Марысю швыряет к лежащей на полу Дарье. Еще раз оценивает женщину взглядом, сжимает потрескавшиеся губы, а потом медленно поворачивается к покорному Ахмеду.

– Ну, – говорит он наконец, как бы преодолевая сопротивление. – Может, еще договоримся, приятель?

Он отпускает светлые волосы Дороты, и она, как львица, защищающая котят, бросается к перепуганным и заплаканным дочкам. Мужчины выходят из комнаты, оставляя их в страхе и слезах, но муж и отец не делает ни единого шага в сторону жены и детей. Дот слышит шепот в коридоре, а потом отвратительный предвкушающий смешок бандита. Еще один голос, полный веселья, присоединяется к остальным.

Через минуту дело набирает обороты: на лестнице раздается топот тяжелых ног, доносятся какие-то разговоры, в открытую дверь тянет вонь дешевых папирос. Дорота сидит на полу, застыв как статуя, словно она лишь свидетель происходящих событий. Ахмед вбегает в спальню и, не глядя на жену, вырывает у нее кричащих детей, подхватывает их, как котят, под мышку, а затем, не оборачиваясь, выходит. Ему на встречу с откупоренной бутылкой виски в руке входит главарь – она уже понимает, что стала выкупом. Любимый муж без зазрения совести обменял ее на свою гребаную правоверную шкуру.

В силу своих возможностей молодая женщина старается сопротивляться, но вонючий подонок несравнимо сильнее ее. Ее сопротивление не продержавшись и минуты – вот она чувствует его палец у себя внутри.

– О, какая тепленькая цыпочка, – дышит он ей в ухо, и от вони изо рта у нее спирает дыхание.

– Ох, если бы у меня дома была такая… Я бы по ночам не таскался и плевал бы на тех, которые на меня вешаются как груши.

– Ублюдок! Гребаное дерьмо! – ругается она, под тяжестью огромного тела, придавившего ее у нее едва хватает сил двохнуть.

– Твоя правда, – смеется насильник, срывая с нее белье. – Святая правда, идиот твой муж.

Он входит в нее одним сильным толчком, и она почти теряет сознание от боли, обжегшей внезапной волной низ живота. Мужчина продолжает и без отдыха изливается в нее многократно. Она истекает кровью, а ее заплаканные глаза постепенно затягивает пелена. Как бы издали, из другого измерения, до нее долетают собственные стоны. Закончив, главарь, довольный собой, одним глотком опорожняет полбутылки водки.

– Эй, не будь таким жадным, дай другим попользоваться, – слышит Дорота настойчивые мужские голоса из коридора. – Шеф…

– Пусть попробует кто-нибудь сейчас войти, пристрелю как собаку, – угрожает главарь банды. – Вот закончу, тогда и позабавитесь.

Дороте уже все равно. Она надеется только, что не переживет этого.

– Ну что, куколка, продолжим? – нагло усмехаясь, спрашивает бандит.

Из последних сил она царапает ногтями омерзительную носатую морду насильника и видит струйки крови, хлынувшей из надбровья. А потом он переворачивает ее на живот, и теперь у нее перед глазами только разноцветный плед, который им с Ахмедом достался в подарок от свекрови на седьмую годовщину их свадьбы.

Ахмед трясущимися руками старается открыть дверь своего большого дома – семейного гнезда. Марыся стоит рядом с опущенной головой, глаза у нее большие, грустные, ничего не понимающие от страха. На лице девочки не только испуг, но и недоумение, да и взгляд какой-то отсутствующий. Дарья извивается у отца под мышкой, но плач уже перешел в едва слышное хныканье.

– Что здесь происходит? – В проеме внезапно открывшейся двери появляется разгневанная пожилая арабка, все еще красивая, несмотря на годы.

– Бабушка! – Марыся бросается к ней в объятия и взрывается непрекращающимся плачем. – Бабушка, любимая, ты не уехала, не оставила меня! – рыдает девочка, и губы ее кривятся.

– Быстро входите и закрывайте дверь. – Взволнованная женщина впихивает всех внутрь. – Где Дорота, почему бы ей тоже не спрятаться у меня?

Она подозрительно смотрит на сына.

– Ты выслал ее одну в Польшу?! – восклицает она с упреком.

– Потом поговорим. – Ахмед отдает матери раскапризничавшуюся Дарью и спешит укрыться в своей комнате.

– Сын, я задала тебе вопрос! – кричит ему вслед старая женщина. – Не веди себя по-хамски и не поворачивайся ко мне спиной.

Она крепко хватает его за рукав рубашки, пытаясь остановить.

– Бабушка, бабушка! – Марыся, превозмогая плач, присоединяется к разговору. – Бабушка, мама осталась в большом доме тети Мириам! Пришли страшные бандиты, напали на нас…

– Девочка моя, о чем ты говоришь? – Мать с недоверием смотрит на Ахмеда.

– Я никогда не лгу, так меня мамочка учила и ты, бабушка. Нельзя обманывать ни в исламе, ни в христианстве, правда?

– Да, любимая, нельзя обманывать и нельзя творить зло… Но некоторые люди, даже воспитанные в вере, позволяют себе это регулярно, – отвечает она, выразительно глядя в глаза сыну.

– Это правда, Ахмед? – спрашивает она холодно.

– Поговорим позже, без детей.

Мужчина захлопывает дверь у них перед носом.

– Марыся, наверное, мама никуда не делась, только упаковывает кое-какие вещи в чемоданы, чтобы вам было во что переодеться.

– А те противные дядьки, они выломали дверь в спальне и били маму и папу?..

– Действительно, не могу в это поверить… – повышает голос арабка, глядя в пустоту.

– А папа ничего не делал, не помог мамочке, только вырвал нас и убежал. Почему, бабушка? Я хочу к ма-а-ме… – Девочка снова начинает плакать, к ней присоединяется младшая сестренка, и женщина не знает, как успокоить расстроенных детей.

– Будете сегодня спать со мной, – приходит ей в голову единственная хорошая и возможная в сложившейся ситуации идея. – Иди сюда, Марыся, выкупаемся, напьемся шоколада. А когда настанет утро, мама уже будет дома. Хорошо?

– Бабушка, моя любимая бабушка…

Семилетняя девочка прижимается к длинной цветастой юбке и судорожно обнимает единственного человека, который относится к ней доброжелательно. Сейчас она уже чувствует себя в безопасности.

– Что на этот раз ты сделал, дьявольское отродье?! – Мать-арабка с распущенными волосами врывается в комнату, в которой сын пьет теплый виски прямо из бутылки.

– Не суй нос не в свое дело, мать. – Ахмед медленно поворачивается к ней.

– Мать не должна совать свой нос?! Чего же после этого можно от тебя ожидать? У тебя нет уважения ни к кому и ни к чему на свете. Ты еще подлее, чем твой отец! – выкрикивает она.

– Ну и отправляйся к нему. И вообще, что ты здесь делаешь? Ты должна быть в Аккре с Маликой и Хадиджей.

– Не увиливай от разговора! Думал, что дом свободен, что никто тебе не будет мешать? Так вот, ты ошибся! Я имею право быть там, где хочу. Что ты сделал на этот раз с бедной Доротой?! Марыся говорит правду?

– Это тебя не касается. – Ахмед делает большой глоток из бутылки. – Она тебе не сват и не брат…

– Дорота – мать моих внучек, – перебивает его пожилая ливийка. – К тому же я ее полюбила. У бедняжки с тобой было столько неприятностей, но она с достоинством все выносила. Вероятно, потому что любила тебя, хотя не стоило бы.

– Иди спать, свои проблемы я решаю сам. – Мужчина, едва держась на ногах, встает и выпихивает мать за дверь.

– Если ты мне не расскажешь, что там творится, я сама пойду и проверю! – Женщина судорожно хватается за косяк.

– Ну тогда иди, может, тебе тоже достанется пара оплеух. – Ахмед гадко хихикает.

– Что?! – выкрикивает мать тонким от удивления голосом. – Так это ты все сам устроил?!

От возмущения у нее сбивается дыхание, и она пытается схватить сына за горло. Ее лицо становится землисто-пепельным, а большие черные глаза горят недоверием.

– Wallahi, пусть Он меня покарает за то, что родила на свет такого урода.

Ранним утром Ахмед потихоньку крадется к большому, словно вымершему дому. Входит через раскрытую настежь дверь в кухню. Там грязно, как в хлеву: на полу валяются пустые бутылки из-под виски и водки, на столе – остатки еды, которые уже успели обсидеть вездесущие мухи. Поняв, что незваные гости покинули дом, Ахмед вбегает на первый этаж и с опаской входит в спальню. Перед его глазами страшное зрелище: Дорота лежит с разбросанными ногами, между которых все еще сочится кровь.

Она не подает признаков жизни, ее лицо опухло и посинело. Мужчина склоняется над ней и пытается услышать ее дыхание. Чтобы понять, жива ли, он с отвращением дотрагивается до жилки на шее и чувствует слабый пульс.

– Бл..! – с недовольством шепчет он и тяжело садится на супружеское ложе, сплошь покрытое кровавыми пятнами. – Теперь еще и об этом заботься.

Он выходит в соседнюю комнату и начинает звонить разным людям. После очередного разговора со вздохом облегчения возвращается к едва живой жене, заворачивает ее обесчещенное тело в плед, выносит из дома и направляется к гаражу.

Дороту будит полыхающая боль, начинающаяся от паха и заканчивающаяся где-то в области диафрагмы. Она не имеет понятия, где находится и что происходит. Что-то шумит, что-то убаюкивает ее. Она так слаба, что не может даже поднять веки. Ее во что-то завернули, наверное, в плед из спальни. Слабыми руками женщина натягивает его на голову и снова проваливается в пустоту. Из оцепенения ее выводят качка и подбрасывание, которые приносят обессиленному телу невыносимые муки. Откуда-то издали доносятся голоса: кто-то спрашивает, кто-то другой отвечает. Дорота с огромным трудом открывает один глаз и освобождает лицо. Темнота. Темнота и духота. В панике начинает она ощупывать все вокруг себя. Скорее всего, это багажник, да, наверняка так и есть. Наверное, надо начать стучать ногами и закричать: «Люди, спасите меня!», но нет сил. Не хватает воздуха, тело покрывает холодный пот. Слезы наполняют глаза и приносят некоторое успокоение. Пусть уж все закончится, пусть будет так, как есть. Ее окружает всепоглощающая чернота, и она чувствует, что теряет сознание, отдаляясь от окружающей действительности, от собственного тела и страданий.

– Шевелись! – Чьи-то сильные руки крепко хватают ее за тонкие запястья и грубо вытягивают из этой норы. – Сифилитическая подстилка! И правоверный должен на это смотреть.

Старый коренастый араб старается поставить женщину на ноги, которые все равно подгибаются под ней и тащатся по земле. Дорота шарит руками вокруг и чувствует, как песок струится между пальцами. Бодрящий холодный воздух остужает тело и понемногу приводит ее в сознание. Она с трудом поднимает голову, которая нестерпимо болит. Из-под полуопущенных век она видит Ахмеда; муж стоит на расстоянии метров двадцати и горячо спорит с каким-то незнакомцем. Что он готовит ей? Что на этот раз? Снова отдаст ее тело в обмен на свою свободу? Дорота из последних сил напрягает зрение и замечает, что муж передает новому живодеру толстую пачку банкнот. Потом добавляет еще немного.

– Вава! Давай ее в чулан! – Наверное, сторговались. – Fisa, fisa, никто не должен видеть, что тут происходит.

Старик, возможно, отец незнакомца, тянет Дороту и подгоняет ударами ноги в направлении какого-то шалаша, заметного в углу большого подворья. Она пытается оглянуться – видимо, это какая-то ошибка, ведь ее муж, даже если он самый большой мерзавец, не может оставить ее здесь на верную смерть.

– Ахмед! – кричит она слабым голосом. – Ахмед, что ты устраиваешь? Забери меня отсюда, будь человеком!

Вместо ответа несчастная женщина получает от старика сильный удар по голове. Она падает на песок и с трудом поворачивается к торгующимся. Однако никого уже нет, лишь с другой стороны высокой стены из песчаника слышится удаляющийся рев мотора.

Темные делишки

– Бабушка, я проверила весь дом, но мамы нигде нет. – Марыся тянет женщину за подол длинной ночной рубашки. – Где она? Ну где? – С каждым разом она все настойчивее пытается разбудить бабушку.

Наконец, очнувшись от сна, старая женщина садится на кровати и привычно приглаживает волосы.

– Прежде всего давай покормим Дарину, а потом все проверим. Спросим у твоего папы, хорошо? – Она пытается отвлечь ребенка от попыток понять произошедшее, ведь и сама почти ничего не знает.

– Хорошо. Только давай я тебе помогу, чтобы мы быстрее нашли маму.

Марыся берет сестру на руки и, сгибаясь под ее тяжестью, бежит в кухню. Старая арабка открывает дверь в комнату сына, но его уже и след простыл, только пустая бутылка стоит на письменном столе.

«Что на этот раз он приготовил этой милой беззащитной женщине? – спрашивает себя старуха, стараясь скрыть от внучек выступившие на глазах слезы. – А может, все еще уладится?»

– Все в руках Аллаха. После завтрака мы помолимся Всемогущему, и Он наверняка нас выслушает, – говорит она уже вслух.

Между тем, Ахмеда нет в доме весь долгий день, и следующий, и еще один.

– Бабушка, ты обещала! – Девочка все настойчивее требует исполнения своей просьбы.

– Марыся, где же нам искать его? Да и что мы можем сделать? Я – это только я, старая арабка, а вы две маленькие девочки. Мы можем угодить в еще бо́льшие неприятности, – объясняет пожилая женщина. – Нужно еще немножко потерпеть, мои любимые.

– Я не знаю, что такое терпение! – выкрикивает раздосадованная девчушка. – Пойдем в дом тети, там оставалась мама.

– Но у меня нет ключей, – возражает женщина, боясь увидеть худшее. – Подождем вашего папу тут, другого выхода нет, – решает она. – А пока давай-ка испечем что-нибудь вкусное, – прибавляет она с грустной улыбкой на лице.

– Я хочу к маме! – Марыся кричит так громко, что ее белое личико от напряжения становится красным. – Ты что, не понимаешь?!

Марыся вскакивает из-за стола, бросает на пол кружку, полную чая, и бежит в комнату на самом верхнем этаже, где она когда-то жила вместе с родителями. Туда, где она когда-то была такой счастливой.

– Малика?! – Ахмед кричит в трубку телефона. В ответ слышны только шум и треск. – Малика, ты там?

– Ajwa[2], – отвечает голос, доносящийся словно с того света.

– Ты должна мне помочь, сестра. – Ахмед решает сразу перейти к делу.

– А где же вопросы о моем самочувствии, здоровье и делах? Почему не спрашиваешь, как Хадиджа…

– У меня срочное дело, которое не может ждать.

– Что ты опять сотворил? – испуганно прерывает Ахмеда сестра. – Что еще отмочил?

– Не нервируй меня! Мне нужен труп, лучше после несчастного случая.

В трубке воцаряется тишина, а через минуту Ахмед слышит сигнал прерванного разговора. Он снова молниеносно набирает номер сестры.

– Не поступай со мной так, Малика. Я знаю, у тебя есть связи в государственных больницах. В конце концов, у тебя самой частная клиника, разве нет?

– Какого пола должен быть труп? – холодно спрашивает сестра.

– Женщина.

– Wallahi, что ты с ней сделал?! Ты ее убил?! Не мог отпустить по-человечески, чтобы она спокойно уехала с матерью? Тогда ты больше никогда бы ее не увидел! Какой грех, какой позор! Haram, haram![3]

Слышны тихий плач и прерывистое дыхание.

– Она такого не заслужила! – горько говорит Малика.

– Заткнись! Во-первых, я ее не убил, только вывез в безопасное и безлюдное место, туда, где ей и положено быть. Во-вторых, я хотел, чтобы она уехала, но без детей. Девочек я никогда не отдам! И точка! – Раздражаясь все больше, он повышает голос. – А в-третьих, я не буду тебе ничего объяснять. Ты услышала достаточно, не пытайся вытянуть из меня больше.

– А нельзя сказать, что она в Польше? Так, кстати, было бы легче и… чище. Кроме того, через минуту уже некого будет спрашивать, потому что мы, все женщины семьи, будем в Аккре, а ты в итоге где-нибудь обделаешься, мой глупый, как осел, братишка.

– Ну и ты и умница! – с издевкой произносит Ахмед. – Пока ты еще в Гане. Наверное, тебя туда спровадили за твой тебя слишком длинный язык. Самира тоже таскается по Триполи, а я собираюсь уехать и просто прошу тебя мне в этом помочь.

– Хо-хо-хо! Да ты без меня просто жить не можешь!

– Мне уже звонили из польского посольства, – гробовым голосом сообщает Ахмед. – И откуда только консул добыл мой номер мобильного телефона?!

– И что он хотел?

– Поговорить с блондинкой. Спрашивал, когда вернется. Заявил, что поскольку не может с ней связаться, то приедет к нам домой, а если не сможет с ней встретиться, то впереди – полиция и расследование. Они уже знают, что ее нет в Польше.

– Прилечу ближайшим самолетом, – холодно роняет Малика.

– Тетя Малика! – Марыся бросается в объятия стройной элегантной арабки под сорок. – Как хорошо, что ты здесь! Ты наверняка найдешь мою маму, ты все умеешь, правда?

Девочка выжидающе смотрит тете в глаза, в голосе у нее тоска и надежда.

– Ой, Мириам, как ты выросла! И, похоже, немного округлилась, – называя девочку на арабский манер, шутит Малика, стараясь не развивать тему, затронутую ребенком.

– Тетя, ты мне поможешь? – настаивает девочка, не давая сбить себя с толку.

– Ну конечно, любимая.

Мать Малики сидит в углу гостиной, кормит из бутылки маленькую Дарью и смотрит на дочь с упреком, но демонстративно не отзывается. Самира, во всем облике которой чувствуется болезнь, присела на пуф. Ее мертвый взгляд не выражает никакого интереса в событиях окружающего мира.

– Сестричка, любимая, ты уже здесь! – Ахмед выбегает из кабинета и бросается к входной двери, как будто хочет обнять Малику.

– Обещала, вот и приехала, – холодно говорит Малика, пренебрегая фальшивыми нежностями. Она быстро поворачивается и скрывается в столовой.

– У меня четыре дня на то, чтобы все уладить. Думаю, не стоит тратить время и изображать образцовое семейство. Давайте сразу перейдем к делу.

После этих слов она направляется в кабинет брата, по дуге обходя обалдевшего Ахмеда. По дороге она дотрагивается до плеча матери.

– Мы поговорим позже, – шепчет ей на ухо. – Извини.

– Мне снова звонили, – заявляет Ахмед после того, как закрыл за собой дверь. – На этот раз Баська. Та примитивная светловолосая девка. Помнишь?

– Муж этой, как ты говоришь, девки занимает в МИДе достаточно высокую должность, он одним росчерком пера может повлиять на твою дальнейшую жизнь, – пытается осадить его Малика, в ее голосе звучит неприкрытое презрение. – Все нужно организовать очень быстро: я назначила пару встреч уже на сегодня, но вижу, что петля на твоей шее неумолимо затягивается. Честно говоря, мне хотелось бы пожелать тебе сесть за решетку или даже чего-нибудь похуже… Но как сестра, я обязана помочь. Надеюсь, что это последняя услуга, которую ты от меня требуешь. И последнее наше свидание. – Она нервно и глубоко вздыхает. – Я очень надеюсь, что никогда больше тебя не увижу.

– As you wish, сестра. – Мужчина презрительно кривит губы, но видно, что это признание его задело: он побледнел, щека дергается в нервном тике, а челюсти стиснулись. – Я говорил, что мне еще нужна помощь, чтобы организовать мой выезд, помнишь?

– Первое дело важнее. Оно прежде всего, ведь тебя могут сцапать, и тогда ты поедешь только в одном направлении – в задницу. И в этом путешествии моя помощь тебе будет уже без надобности.

– Какой у тебя острый язык… Я уж и забыл, что ты прямолинейна, как трактор. Бедные те бабы, которые от тебя зависят: твоя милость и немилость, твои шуточки не так просто переносить. Девочки тоже поедут с тобой, – заявляет он вдруг, не спрашивая о том, что думает об этом Малика. – Вот их паспорта.

Ахмед бросает на стол ливийские документы зеленого цвета.

– Значит, нашлись! Как мило!

– Они никогда и не терялись, – улыбается он иронично.

– А ты решил, что скажешь Мириам? Она, наверное, что-то видела или что-то придумала…

– Ей же только семь лет, она глупенькая маленькая девочка! – отвечает Ахмед, пытаясь приуменьшить проблему.

– Но она умная девочка. Ты даже не имеешь понятия, как это может отразиться на ее психике. И потом, она вряд ли забудет то, что произошло на ее глазах. Я не сомневаюсь, что Мириам на веки вечные запомнила, что ты причинил зло ее матери, да и ее саму обижал.

– Чепуха! Скажу ей то же, что и всем: мы поссорились, Дорота села в автомобиль и разбилась насмерть. Все очень просто. Быстрое захоронение, никаких поминок, палаток на пол-улицы и сорокадневного траура. Никаких гостей, плакальщиц и гор жратвы. Через четыре дня вы исчезаете, а через минуту после вас упорхну и я. И дело готово. – Тешась прекрасным, как ему кажется, планом, Ахмед с удовольствием похлопывает ладонями по ногам и радостно усмехается.

– Интересно, откуда ты возьмешь разбитую машину, которая действительно принадлежит ей или тебе? Разве что попробуешь развалить свой утюг. Я бы с довольствием разбила его в хлам. – Сестра тут же охлаждает его пыл и удовлетворенно усмехается.

«Какой же лживый прохвост мой брат! Наверное, он даже подлее отца. Хотя казалось, что хуже него просто быть никого не может. Таковы наши мужчины – дерьмо и прохвосты», – думает Малика, глядя в окно на грустный зимний пейзаж.

Горячие порывы gibli[4] из пустыни несут облака пыли и песка, смешанных с сухими листьями, пластиковой рекламой, сломанными ветками деревьев и вырванными кустами. Собирается дождь. Как же бедная Дот выживет в каком-то захолустье?

– Ну что ж, пора уладить эти дерьмовые дела. – Малика решительно поворачивается к двери, не давая ностальгии и жалости охватить себя.

Ахмед и Малика входят в смердящий формалином подвал отдела судебной медицины. Кафельные стены неопределенного серо-бурого цвета кажутся липкими от грязи и потеков. Ахмед горбится, опустив голову, лицо утратило все оттенки жизни, серо-белое и неживое. Малика же идет уверенно, прикрывая нос и рот надушенным носовым платком. В конце концов, она изучала медицину и еще помнит атмосферу морга, который снился ей многие годы даже после окончания учебы.

– Откуда тебе известно это место? – спрашивает брат, у которого перехватывает горло.

– Старая дружба не ржавеет, – отвечает она загадочно.

– Входите – и уладим дело.

Мужчина в грязном, как и все в этом помещении, расстегнутом халате ведет их в зал, полный металлических коек. Некоторые из них заняты трупами. Здесь смердит еще сильнее: к одуряющему запаху формалина примешивается сладковатая вонь разлагающихся трупов.

– Я тоже должен? – Ахмед шатается на подгибающихся ногах, как будто вот-вот сомлеет.

– Ну конечно. Ведь это вы должны опознать труп жены, – с сердитой миной отвечает патологоанатом.

– Тогда быстрее, пожалуйста.

– С некоторыми делами нельзя спешить. Например, с вашим: тело никуда от нас не убежит, у нас достаточно времени.

– Доктор, – Малика с издевательской улыбкой на губах прерывает этот фарс, – ближе к делу. Иначе мой брат рискует присоединиться к обществу ваших холодных пациентов.

– Окей-окей, моя любимая. А я тебя прекрасно вышколил, верно? Помнишь занятия по анатомии?

– Даже слишком хорошо, – вздыхает женщина. – Которая?

– Молодая, приблизительно двадцать пять лет, самоубийца, со светлой кожей. Красивенькое личико изувечено. Скорее всего, какая-то бедуинка или деревенская жительница, которая не умела переходить улицу. Что за глупая смерть!

Говоря это, врач идет к кровати в углу зала и снимает простыню, прикрывающую труп. Это зрелище ужасно даже для привыкшей Малики. У погибшей девушки нет лица, вместо него – кровавое месиво, из которого заметны торчащие сломанные кости, а в том месте, где был рот, из студня выглядывает невидящий мутный глаз. Голова неестественно наклонена вбок, как если бы у женщины вместо шеи была пружина. Все туловище изувечено, искалечено и покрыто многочисленными фиолетовыми синяками и бордовыми гематомами. Из таза торчит большая белая кость, которая прорезала, как ножом, нежную светлую кожу. Ноги сломаны в паре мест, но видно, что когда-то они были стройными и длинными. Одна вывернутая нога со скрученной стопой без пальцев отекла больше, чем остальные части тела.

– Бедолага, – шепчет Малика. – Под что же она попала: грузовик, трактор, танк или комбайн?

– Неплох еще мчащийся прицеп для перевозки новых автомобилей, – уточняет патологоанатом. – Парень не мог ее объехать, так как товар стоит пару сотен миллионов. Если бы его выбросило в кювет, он не смог бы выплатить долг до конца жизни. Как видишь, безопасность ничего не стоит. Поэтому он и протянул тело пару метров под колесами. Считаю, что она еще прекрасно выглядит.

В эту минуту Ахмед опирается обеими руками о холодную металлическую койку и начинает издавать вполне понятные звуки.

– Только не вздумай мне тут блевать! – кричит врач, оттаскивая шатающегося мужчину. – Твоя жена? Говори и проваливай! – Произнося это, он поднимает ладонь самоубийцы вместе с затвердевшей после смерти рукой и частью изувеченного тела.

– Да-а-а-а-а!..

Ахмед, с трудом держась на ногах, бежит к стеклянной двери, но в последнюю секунду не выдерживает и смрадная струя окатывает и нишу, и ближайшую стену.

– Ты, сын осла! И кто это будет убирать?!

– Я компенсирую вам убытки.

Малика быстро всовывает в открытую ладонь патологоанатома пятисотдинаровую купюру.

– Сверх оговоренной суммы, да? – вполне довольный патологоанатом уже не обращает внимания на недопереваренные остатки пищи на стене прозекторской.

– Конечно, kalima bil kalima[5]. Я всегда держу слово. Запишите имя и фамилию: Дорота Салими, двадцать шесть лет, жена Ахмеда, национальность – полька. Погибла поздно вечером седьмого ноября.

– Да, уже записал.

– Транспорт и все формальности на кладбище в Айнзаре будут согласованы? – Ледяной тон Малики заставляет патологоанатома насторожиться. – Полицейский из дорожной службы уже ждет меня?

– Да, нужно торопиться. Он молод и глуп, но я хорошо знаю его напарника. У тебя есть средства? Ведь им тоже нужно кое-что дать на лапу.

– Конечно, но не знаю, хватит ли на двоих. – Она сердито поджимает губы.

– Здесь не сэкономишь, женщина. Вытянуть брата из тюрьмы и смыть позор с семьи будет куда дороже.

– Это какое-то чертово недоразумение, ja saida[6].

Молодой служащий держит Малику и Ахмеда в зале допросов, и глаза его бегают.

– У меня есть фото! Самоубийца была одета в арабскую деревенскую одежду! Кому и как вы хотите заморочить голову?

– Дорота любила носить традиционную одежду.

Малика не дает сбить себя с толку и молниеносно наносит ответный удар. Ее брат, бледный, как труп, сидит, съежившись, на твердом деревянном стуле и пялится в пыльный пол.

– Так девушка хотела влиться в нашу культуру, в ливийскую семью.

– Но вы, я вижу, одеты достаточно модно.

Полицейский смотрит исподлобья, и уже неизвестно, то ли этот человек должен был помочь им, то ли он настроен посадить за решетку.

– Здравствуйте.

Дверь открывается, и в помещение входит небольшого роста толстячок в помятом мундире.

– Как здоровье, как самочувствие? – задает он банально-вежливые вопросы.

– Плоховато. Посмотрите на моего брата, он так переживает внезапную смерть жены… – Малика, не моргнув глазом, затеяла хитрую игру. – Нам нужно свидетельство из полиции, которое, возможно, эти господа нам сейчас дадут.

– А как там наш любимый врачеватель покойников? Как он поживает?

– Хорошо. Я сейчас предоставлю все сведения для оформления документа, а господа получат свои… преференции.

– Десять тысяч. – Старший полицейский сразу сообразил, о чем идет речь. – За эту цену мы достанем еще снимки, размещенные в компьютере.

Малика вздыхает с облегчением: все это время она думала, что за свои, что ни говори, необычные услуги они возьмут значительно больше.

– Рахман, а если вляпаемся? – Служащий помоложе начинает паниковать. – Я не хочу рисковать из-за каких-то убийц.

– А до пятидесяти лет жениться хочешь? Твоя девушка долго ждать не будет. А так у тебя хватит денег не только на жилье, но и на кондиционер к нему впридачу.

– Может, справимся без этих грязных денег?

– Я возьму только тридцать процентов, мне вполне хватит, остальное – тебе, ты же молодой, вот и подработаешь. Меньше чем через пару месяцев, перед Рамаданом, у тебя уже будет тепленькая женушка. Поверь мне, об этой деревенщине никто и не вспомнит.

– А об иностранке, польке? – Молодой смотрит на карточку с данными, которые получил от Малики. – Тут еще и посольство может вмешаться. А если захотят эксгумировать?

– В нашем климате через минуту уже нечего будет осматривать.

Служащий, видя, что Малика уже приняла решение, протягивает руку.

– Что это? – выпучив глаза, восклицает он после того, как открыл конверт. – Шутишь, сука?

Он наклоняется к женщине и крепко хватает ее за стильно подобранные волосы.

– Что такое? Может, я ошиблась, неправильно поняла…

– Ну конечно… – Мужчина постарше с презрением посмотрел на толстую пачку денег. – Этим ты можешь подтереться, хозяюшка. Десять тысяч, но долларов, а не этих, наших, ничего не стоящих бумажек.

– В таком случае я должна поехать в банк – у меня столько при себе нет.

Малика освобождается от захвата, машинально поправляет растрепанные волосы. Она готова к ответному удару.

– Когда вас сцапают с долларами, вам уже ничто не поможет, – резко заявляет она. – Вы работали за границей? Нет? Откуда же у вас зеленые?

– Что ж, баба права, чуть было сами себя не закопали, – бурчит полицейский постарше. – Принесешь эквивалентную сумму, а мы с твоим братиком пока составим протокол.

– А я вам для чего? – впервые подает голос Ахмед.

– Обезопасишь сделку, sadiki[7].

– Чего еще ты от меня хочешь?! Говори быстро, у меня больше нет желания валяться в этой грязи. – Через несколько дней Малика с бледным лицом входит в кабинет брата. – Точнее, в дерьме, в которое ты втянул всю семью.

– Сейчас придет Самира, тогда и поговорим.

– А от нее ты чего еще хочешь? – Женщина театральным жестом хватается за голову в ту самую минуту, когда в комнату тихо входит их младшая сестра.

– Может, он нам сейчас скажет, о чем идет речь, но не стоит ждать от него ничего хорошего, это не тот человек. Правды точно не дождемся, в этом я ни секунды не сомневаюсь.

– Самира, заткнись! – с обычной своей грубостью говорит сестре Ахмед. – Садитесь. Я слышал, тебе стипендию назначили? – не то спрашивает, не утверждает он. – Значит, если бы не тебе, ее отдали бы кому-нибудь из членов семьи, верно? Зачем же нужно было все портить?

Женщины молча слушают очередные бредни брата. Кого на этот раз он хочет ранить, кого собирается использовать?

– Но это же медицинская стипендия, которая выделяется для получения специализации и степени доктора, – не выдерживает Малика. – Или ты хочешь переквалифицироваться на врача? Судя по твоей реакции в прозекторской, в это трудно поверить.

– Поеду как mahram[8].

– Опекун? Чей? – Самира во второй раз с начала разговора подает голос.

– Значит, мне в больнице сказали правду! – Малика неодобрительно цокает языком. – Он очаровал эту бедную наивную женщину.

– Кого? – Младшая сестра понятия не имеет, о чем они говорят.

– Педиатр из моей клиники, тридцать с небольшим лет, – с сарказмом в голосе комментирует Малика. – Эта бедняжка не знает, с кем связывается.

Самира встает и поворачивается к выходу.

– Делайте что хотите. Мне все равно.

С этими словами она выходит из комнаты.

– И как я должна уладить это? – задает риторический вопрос Малика.

– Хм. А кто сделал так, чтобы Самирка получила стипендию?

– Ты слишком многого от меня хочешь, но это уже точно последняя услуга, какую я тебе оказываю в моей жизни, – цедит Малика сквозь зубы. – Chalas, jekwi![9]

– Insz Allah[10]. – И снова уверенный в себе Ахмед с иронией смотрит ей в глаза.

Болезнь сироты

– Марыся, любимая, – говорит бабушка, стараясь обратить на себя внимание молчащего ребенка. – Давай поедем в зоопарк или на море, на Регату? Закажем такси, возьмем корзинку с едой и подарим себе пикник. Вам с сестричкой нужен свежий воздух. Вы же не можете все время сидеть в четырех стенах.

Марыся поворачивается к бабушке, в ее пустых глазах застыл немой вопрос: «Почему ты мне лжешь, почему скрываешь от меня правду?»

– Не хочу, едь с Дарьей.

– У моря мы сможем поговорить начистоту. Я расскажу тебе то, что ты должна знать обязательно. Пусть и считается, что ты еще маленькая, – решается бабушка: у нее уже не хватает сил и дальше держать внучку в неведении.

– Тогда поехали!

Марыся с готовностью поднимается, чтобы тотчас выйти из дома.

Регата – красивое место. Это охраняемый комплекс у моря, заселенный иностранцами и богатыми ливийцами, которых здесь день ото дня становится все больше. Здесь собраны магазины с эксклюзивным чужеземным продовольствием, теннисные корты, фитнес-клубы. Есть также почта, прачечная и маленькие ресторанчики. Марысе очень понравился один из них – у самого пляжа. В нем можно съесть прекрасные гамбургеры, запить их холодной колой и посидеть в шикарном зале с кондиционером.

Однако бабушка, у которой временами вскипает бедуинская кровь, предпочитает пикники и домашнюю еду из корзинки. Они устраиваются на бетонной плите, спрятавшись от солнца под зонтом из пальмовых листьев. Людей на пляже немного – не то время года, чтобы загорать и плавать: с моря дует бриз, который молниеносно делает влажными и лицо, и одежду.

– Что ты хотела мне рассказать? – как взрослая, спрашивает Марыся, после того как бабушка достала кое-какие домашние вкусности из своей корзинки.

– Может, вначале все-таки поедим? – предлагает женщина, стараясь оттянуть минуту трагического сообщения.

– Я и сама знаю, что мама умерла. Только хочу услышать правду от кого-то из взрослых.

Бабушка замирает и грустно смотрит на Марысю.

– Что теперь с нами будет? Я не хочу оставаться с папой! – дрожа, почти кричит девочка. – Совсем-совсем не хочу!

– Мы поедем с тетей Маликой за границу, далеко-далеко. Туда, где живут черные люди, где деревни из глины и белые дворцы.

– К негритенку Бэмби? – спрашивает Марыся, еще помня книжку, которую читала ей мама.

– Может, и к нему. Там уже ждет нас тетя Хадиджа, а позже к нам приедет и тетя Самира. Нам будет хорошо. Пойдешь в заграничную школу, получишь хорошее образование, и во взрослой жизни тебе будет легче. А я все вынесу ради тебя, моя внученька, потому что очень-очень тебя люблю, – признается пожилая ливийка, и на ее глазах блестят слезы жалости.

– Одни женщины, и ни одного парня… – задумчиво произносит девочка. – Это даже лучше. Это очень хорошо.

Старая арабка хочет обнять щупленькое тело внучки, но та уклоняется, садится в некотором отдалении от нее и наблюдает, как морская вода касается ее ног. Так они сидят час, два… О том, что девочка жива, можно догадаться только по плеску воды. Марыся смотрит перед собой так пристально, что скоро у нее начинают слезиться глаза. А может, и не только от этого?

Огромный и отвратительный дядька наклоняется к Марысе. Обдает ее вонючим дыханием, что-то хочет сказать, но слышны только непонятные звуки. Он очень нервничает и, шумно дыша, делает пару шагов вперед. Марыся наблюдает за мамой, лежащей в спальне поперек кровати. Девочка бросается к ней, раскинув руки, но урод преграждает дорогу и отгоняет, как назойливую муху. А потом лениво бодает ее – голова большая, как каравай хлеба, – и девочка летит, словно мячик. Она останавливается лишь у стены. Ее маленькая сестричка лежит на полу между больших ног преступника, обутых в грязные дырявые сапоги. Мама подняла голову, и Марыся видит ее ангельски красивое лицо. Голубые глаза, опушенные длинными черными ресницами, смотрят на девочку нежно и призывно. Прямые светлые, струящиеся шелком волосы светятся, как нимб.

– Марыся, Марыся! – зовет она неземным голосом. – Доченька, иди ко мне, не оставляй мамочку!

Но тут страшный дядька превращается в огромного человекоподобного ящера, лицо которого покрыто чешуей. Он наклоняется над мамой, и его длинный узкий язык скользит к ее рту и уху. Женщина начинает тихо причитать, из ее красивых глаз вместо слез тонкой струйкой льется кровь.

– Мама, мама, мамуся!

Марыся срывается с кровати и бежит куда глаза глядят. Девочка бьется щуплым тельцем о стену и, безутешно плача, почти без сознания падает на пушистый ковер. Бабушка, не в первый раз ставшая свидетельницей душераздирающей сцены, прижимает дрожащую внучку к себе.

– Ja binti[11], habibti[12], это только сон, плохой сон, – успокаивающе шепчет женщина. – На самом деле ничего такого не было.

– Как это не было? – говорит сквозь слезы Марыся. – Ведь мама умерла.

Пожилая женщина понимает, что нельзя не обращать внимания на то, в каком состоянии находится внучка. Девочке каждую ночь снятся кошмары, она страдает лунатизмом, уже несколько раз мочилась в кровать, целыми днями сидит на одном месте и смотрит в пустоту невидящими глазами.

– Марысе нельзя ехать в Гану, если она будет в таком состоянии. Кто ей там поможет? Может, просто шаман, волшебник или амулет из перьев? – решилась она наконец на разговор с Маликой.

– Пойми, мама, мы не можем медлить с отъездом. – Дочь серьезно и без гнева внимательно смотрит ей в глаза. – Ахмед снова кое-что натворил, и мы опять можем из-за него пострадать. Только на этот раз нам всем придется нести ответственность за соучастие в преступлении и сокрытие правды.

– Что за глупости ты выдумываешь! – Старая ливийка начинает нервничать. – Я ничего об этом не слышала. Знаю только то, что мне рассказывают. Вначале сказали, что Дорота жива, и я вздохнула с облегчением. Позже, когда ты приехала, заявили, что мертва. Может, это и лучше для бедной девочки. Sza’ Allah[13].

– Я не имею понятия, куда Ахмед ее вывез и что с ней сделал. И не хочу знать! – заговорщически шепчет Малика. – Но уже звонили из польского посольства… Звонят ее подруги, поэтому я жду, что рано или поздно к нам пришлют полицию. Лучше, чтобы это случилось позже, после того как труп неопознанной женщины, которую похоронили вместо Дороты, успеют съесть черви. Ну, теперь ты понимаешь?

– Да. – Побледнев, мать смотрит испуганными глазами. – Соберу кое-что для малышек – и в дорогу. Идите укладываться. У нас действительно нет времени на борьбу со своими сомнениями.

– Ахмед, я хотела прийти за вещами девочек. Можешь мне открыть этот проклятый дом?

– Я дома, только позвони, – отвечает сын обычным спокойным голосом.

Старая арабка, в элегантной длинной, до пола, юбке и тоненькой шелковой блузе, с малышкой на руках медленно приближается к большому особняку. Рядом идет старшая внучка, чью ладошку она крепко сжимает свободной рукой. Дом кажется вымершим, только полуоткрытая створка окна мерно ударяется о фрамугу под порывами ветра. Во дворе перед домом лежит пожухлая листва, некогда бордовые бугенвиллеи, высаженные вдоль фасада, засохли, а в каменном фонтане не осталось ни капли воды.

Тихо, как бы на цыпочках, женщина приближается к главному входу.

– Входите, мои дорогие. – Мужчина, улыбаясь, отворяет дверь настежь. – Что там слышно? – обращается он к понурой матери. – Марыся, ты вроде выросла.

Он склоняется над своей старшей дочкой, пытается ее обнять, но та выскальзывает, как рыбка, и со всех ног бежит наверх.

– Хмеда, кофе готов, habibti! – доносится из кухни молодой женский голос.

– Я только соберу вещи девочек, это быстро – и нас уже нет, – говорит мать.

Она смотрит на сына как на чужого человека и крепко сжимает губы: ей не хочется говорить ему то, что она о нем думает.

– Не будем тебе мешать, – добавляет она и, резко повернувшись, торопится за Марысей.

– Но, мама… – мягко произносит Ахмед вслед старухе. Та, вне себя от злости взбегает по лестнице как сумасшедшая.

Действительно, не прошло и пятнадцати минут, как три больших чемодана стоят битком набитые и едва закрываются. Старая женщина так занята, что только время от времени поглядывает на малютку Дарью, беззаботно играющую в своей кроватке, и даже не замечает отсутствия Марыси.

– Внученька моя белолицая, где ты? – зовет она, заглядывая в ванную, а потом и в кабинет на втором этаже.

Наконец не без внутренней дрожи переступает порог супружеской спальни, дверь которой до сих пор висит на одной петле. Маленькая худенькая девочка лежит на кровати, подогнув под себя ноги, и безутешно плачет. Она так сильно обняла подушку своими тоненькими ручками, что сжатые до боли пальцы даже посинели. Личико девочки белое как мел, глаза закрыты, а красиво очерченный маленький рот кривится в гримасе печали и отчаяния.

– Марыся, – говорит бабушка, называя ее по-польски, пусть и искаженно. – Уже все готово, мы можем идти.

Она осторожно притрагивается к плечу внучки, и та медленно открывает янтарно-медовые глаза.

– Да… ты права… некого больше ждать, – говорит девочка и садится на кровати. – А где плед? Тот, твой?

Еще секунду посидев на большой родительской кровати, Марыся с чувством касается маленького пятнышка крови, которое темнеет на красиво украшенной подушке.