Читать книгу Арабская дочь - Таня Валько - Страница 5

Жизнь дипломатии и новые обычаи

После многочасового перелета Малика с матерью и двумя племянницами приземлились на запыленном аэродроме в Аккре.

Попали они на самую плохую в этом районе мира погоду: дует северный ветер, harmattan. Серой завесой пыли он закрыл солнце и, высушивая землю, преследует людей своим горячим дыханием.

– Gibli дует, тетя. – Маленькая Марыся поднимает к небу постоянно грустные глаза и окидывает взглядом облака пыли, крутящиеся в воздухе.

Но тут, словно по мановению волшебной палочки, все стихает, и глазам прибывших открывается голубое небо.

– Это знак, мои девочки: все еще сложится счастливо, – говорит бабушка, которая изо всех сил старается оптимистически смотреть в будущее.

На стоянке, где бумаг и другого мусора больше, чем автомобилей, они садятся в побитый автобус посольства и едут в город, который отсюда выглядит зелено-бело-красным нагромождением домов. Посольство вместе с жилой частью находится около аэродрома и тонет в зелени. Они проезжают мимо красивых зданий, скрытых от любопытных глаз пышными кронами манго и стройных акаций. Окружающие их сады и парки полны ярких цветов, гибискусов, бугенвиллей, декоративных и плодовых деревьев. И над всем этим буйством царят бананы и дынные деревья.

Автобус едет медленно, минуя богатые дома, в сторону все менее симпатичных строений. Через минуту он останавливается перед грязной, некогда белой стеной. За железной калиткой, покрытой облупившейся зеленой краской, в глубине двора маячит приземистое одноэтажное бунгало, похожее на барак. Марыся влетает во дворик с красной латеритовой[14] землей, из которой кое-где торчат высохшие стебли какой-то травы, а на самой середине покрывается вездесущей пылью маленький недействующий фонтан.

– Прекрасно! – скачет она вокруг, поднимая облака пыли.

Дарья с удовольствием стучит ножками в прогулочной коляске.

– Купим золотых рыбок и выпустим их в воду, да? – спрашивает девочка, развеселившаяся в первый раз за долгое время.

– Любимые мои, как хорошо, что вы живы и здоровы! – Хадиджа выбегает из дома с распростертыми руками и прижимает племянниц к себе. – Мама, я так рада, что ты вернулась!

Хадиджа с грустью смотрит на поседевшую от переживаний ливийку.

– Я тоже рада, дочка. – Старая женщина слегка улыбается, похлопывая обрадованную Хадиджу по спине.

– Извините, maam[15]. – Худой как жердь чернокожий мужчина сгибается пополам перед Маликой. – Въездные ворота не исправили, но багаж мы сейчас внесем.

Договорив это, он спешит с негритянкой, одетой ненамного лучше, к автобусу, и они, сгибаясь под тяжестью чемоданов, переносят их в дом. Малика только стискивает зубы и неприязненно смотрит на мир вокруг.

– Обед подан! – доносится изнутри голос Матильды.

Все, не говоря ни слова, входят внутрь.

– Хорошо все же, что ты здесь. Надеюсь, на этот раз задержишься дольше.

Приземистый мужчина в потертом костюме приводит Малику в темную нору, которая должна служить ей кабинетом.

– В конце концов, я собираюсь отсюда уехать, разве нет? – говорит он невежливо.

Здание посольства, возможно, и не относится к самым красивым в Аккре, но это обширный комплекс с огромный садом, бассейном и многочисленными постройками. Кабинет Малике выделили не в главном здании, а в маленьком строении при консульстве, и вход в него для посетителей расположен со стороны боковой улочки. С визовым отделом у них общая приемная с двумя охранниками в глубине длинного, как трамвай, помещения. У Малики не было выбора ни в отношении участка работы, ни в отношении должности – она согласилась на то, что предложили. Ей не пришлось ждать выезда по дипломатическим каналам, который могли отложить в любой момент. Если она захочет получить что-нибудь получше, это потребует времени и хлопот, но когда нужно выехать немедленно, то будешь благодарен за любую должность. Даже если работа изнуряющая и хуже всех оплачиваемая во всем посольстве, даже хуже, чем деятельность консула.

Малика – политический атташе. Она должна заниматься решением ливийско-ганских проблем, что в принципе невозможно. Это отделение принимает всех посетителей, одни приносят жалобы и декларации о налогах, выплаченных ливийскому правительству, другие – заявления о краже денег из посольства Ганы в Триполи, о содержании нелегальных иммигрантов в лагерях для интернированных, о домогательствах, об изнасиловании, избиениях и даже мародерстве в их районах и, наконец, о беспричинной грубой депортации.

– Надеюсь, у тебя крепкие нервы.

Женщина-дипломат стоит посреди будущего кабинета, сейчас заставленного металлическими стеллажами, на которых громоздятся папки и торчат еще неразобранные документы.

– Ну здесь и пыли! – Малика громко кашляет и демонстративно вытирает нос. – Кто-нибудь когда-нибудь тут убирал?

– А как ты себе это представляешь? – Мужчина, злорадно улыбаясь, показывает на документы. – Если ты такая чистюля, то возьми тряпку и сама наведи у себя порядок.

– Послушай… – Взбесившись, Малика делает шаг в направлении грубияна.

– Ты позволишь перечислить твои обязанности или мне сразу уйти, ваше величество?! – перекрикивает ее ливиец.

Повернувшись спиной, он, больше не обращая внимания, начинает пояснять, тыча пальцем то в одну сторону, то в другую:

– Левая сторона под стеной – это дела закрытые, преимущественно естественным путем: например, смерть посетителя или его неявка по повестке. Все остальные – это висяки, с которыми ты должна ознакомиться. Надеюсь, ты это сделаешь успешно. – Он иронично улыбается. – Или нет, as you wish.

– А есть какой-нибудь реестр? – спрашивает пораженная женщина. – Скоросшиватели, сложенные в алфавитном или, может, хронологическом порядке?..

– Тут что-то когда-то было записано. – Он вручает ей белую от пыли папку. – Но потом ни у кого не было на это времени.

– У меня будет какой-нибудь помощник, секретарь-референт?..

– Ничего себе! – Мужчина весело хлопает себя по толстому заду. – Молись, чтобы тебе еще не навесили какую-то дополнительную работу, госпожа экс-посол.

С этими словами он отворачивается и выходит из темной запыленной норы, оставляя Малику с беспомощно опущенными руками и слезами на глазах.

– Госпожа, входите! – Секретарь посла, кругленькая ливийка в пестром одеянии и с начесанными локонами, выкрашенными в рыжие и светлые полосы, приглашает Малику в кабинет. При этом она окидывает женщину с головы до ног оценивающим взглядом.

– Приветствую, коллега. – Высокий худощавый посол манерно поднимается и выходит из-за резного письменного стола. – Добрый день, госпожа посол.

Малика старается вести себя как можно более скромно – она уже знает, что о ней говорят.

– Нравится ли вам наш участок? Как вам Аккра и весь этот негритянский хаос? – задает он банальные вопросы, приглашая женщину к маленькому кофейному столику, на котором стоят хрустальный кувшин с водой и блюдо с пирожными и шоколадом. – Угощайтесь.

– Распаковаться даже еще не успела, а что уж говорить о помещении… Стараюсь, господин посол, по меньшей мере хотя бы сориентироваться в делах, которые до сих пор вело мое бюро.

Малика все же решает рискнуть, описав небрежность своего предшественника.

– Начало всегда бывает трудным…

– Я знаю. Но такой балаган я за всю свою жизнь не приведу в порядок.

– Вы хотите сказать, что участок не выполняет своих задач и есть какие-то нарушения? – Посол каменеет в кресле, и деланная улыбка исчезает с его лица.

– Бюро жалоб – это трудный отдел, и потому нельзя себе позволить ни малейшего проявления нечистоплотности. Сейчас там такие залежи, в том числе в ведении документации, что почти нет шансов на то, что когда-нибудь там наступит порядок.

– Вы только что приступили к работе, и уже критикуете коллег и их способы выполнения своих обязанностей? – посол смерил ее холодным взглядом. – Вы можете выехать отсюда так же быстро, как и приехали, обещаю! Запомните!

Посол встает, тем самым показывая, что аудиенция закончена.

– Я только хотела попросить о какой-нибудь помощи… – шепчет Малика.

– Лучше закатайте рукава и приступайте к работе! Старые времена минули, моя дорогая, советую забыть о прекрасной старине и перестать задирать нос! – Посол направляется к двери кабинета и отворяет ее настежь.

– Амина, передай коллеге папку с реестром факсов, – обращается он к секретарше, и та вручает Малике толстый скоросшиватель. – С завтрашнего дня ты тоже будешь делать это, и я рассчитываю на твою скрупулезность.

Малика, как побитая собака, еле передвигая ноги, направляется к своему псевдобюро. Слезы подступают к глазам, но она решает не доставлять удовольствия тем, кто смотрит на нее. Собрав волю в кулак и гордо выпрямившись, она поворачивает к маленькой пристройке с тыльной стороны здания. Как она и думала, здесь расположена подсобка. Там же Малика застает пару худых чернокожих, парня и девушку, которые, сидя на земле и опираясь о стену, лопочут что-то или дремлют.

– Что вы делаете? – спрашивает Малика парня, который сидит ближе к ней.

– Ничего, – отвечает он честно.

– Тут, между прочим, посольство! – Малика выходит из себя и из последних сил пытается сдержаться, чтобы не стукнуть лентяя по его потной черной физиономии.

– Я садовник… огородник… там бассейн, там метла, – отвечает парень, наконец сообразив, о чем идет речь, и показывает в сторону бассейна грязным костистым пальцем.

– Ты, girl, пойдешь со мной. – Малика кивает подбородком на девушку. – Бери свою метлу, тряпки, воду и мыло. Давай, давай, шевелись!

Она подгоняет девушку и одновременно осматривается, стараясь избежать скрытых камер.

«Черт бы вас всех подрал! – мысленно вырушгалась она. – Чтобы я пинками подгоняла черномазого… нет, наверное, мир перевернулся».

– Ты когда-нибудь тут убирала? – спрашивает Малика, открывая дверь.

– Нет, я здесь не для того, – плачет девушка, уставшая только от одной перспективы поработать.

– А для чего?

– Я для первого этажа здания А, – объясняет она тонким голоском, растягивая слова.

– А кто для консульства и этой конуры?

– Не знаю.

– Долго работаешь?

– Не слишком, – отвечает она, пытаясь выглядеть как дурочка и не смотреть Малике в глаза.

– Я позвоню в администрацию! – Малика сначала закрывает дверь, а потом уже во все горло кричит: – И ты им расскажешь, что работала здесь до той минуты, пока меня не встретила, потому что отказалась выполнить поручение!

– Maam, у меня в доме пятеро детей, а парень просит милостыню, maam! – Молодая ладная негритянка падает к ногам элегантной ливийки и прижимается лбом к ее коленям.

– Мы с тобой можем вполне поладить, только не вопи, глупая! – Малика немного смущена тем, что негритянка ведет себя как рабыня. – Вставай и принимайся за работу! Пока не закончишь, не выйдешь. Можешь торчать здесь хоть до утра.

Все следующие три недели Малика не может найти и минутки времени, чтобы осмотреться в доме. Она отправляется в посольство чуть свет, а возвращается поздно ночью. Берет с собой джинсы и майку, чтобы переодеться во время уборки, и дополнительно – элегантную блузку для часов приема посетителей, а иногда даже длинное платье – на официальные приемы. Когда возвращается после полуночи, дом уже погружен в тишину. На нее успокаивающе действует сама мысль о том, что кто-то спит за стеной и кто-то о ней думает. Об этом свидетельствуют такие мелочи, как ужин, оставленный на кухонном столе, или выстиранная и выглаженная одежда.

Женщина добивается своего. Ее бюро – сейчас это помещение уже можно так назвать – стало светлым, чистым и пристойным. Просторный длинный зал она перегородила тонкой войлочной стенкой: в глубине лежат толстые папки с архивной документацией, а вперед вынесены полки с текущими и отложенными ненадолго делами. Бюро, которое Малика собственноручно покрасила в светло-зеленый цвет, кресло на колесиках с дырой в подушке, которую она накрыла красивой ливийской кашемировой накидкой, многочисленные цветы в горшках – все залито солнечными лучами. Оказалось, что в зале два больших окна, которые непонятно почему до ее появления были закрыты фанерой и черными шторами. Во время уборки оттуда высыпались целые горы высохших насекомых. Сейчас стекла блестят чистотой, а на карнизы Малика повесила вышитые гардины и цветные шторы. А еще повсюду расставлены безделушки, привезенные из Ливии.

– Сейчас-то maam может пригласить посла на чаек, – чуть хрипло смеется Алиса, уже подружившаяся с Маликой.

– Больше всего мне хочется, чтобы он забыл о моем существовании, – тихо говорит Малика, но тут – Алиса как будто в воду смотрела! – отворяется дверь и в помещение входит шеф посольства в сопровождении трех неизвестных мужчин и собственной секретарши.

– Да вы трудолюбивая пчелка! – рассматривая бюро, замечает он насмешливо. – Отличное помещение, как видно, а вы жаловались. Каждый хочет сидеть в салоне сложа руки, но это нужно заслужить.

Он поджимает губы и выходит с гордо поднятой головой.

– Черт возьми, я даже забыла, что Мириам уже пора идти в школу! Девочка потеряет год!

Малика теперь стала раньше возвращаться домой и наконец решила организовать жизнь семьи.

– Вы уже и забыли, что я существую… – обращается она с упреком к остальным.

– Мы вообще еще не виделись, разве нет? – с раздражением отвечает мать. – Ни у кого из нас нет мобильного телефона, стационарный не работает. У нас нет никаких средства передвижения, мы всюду ходим пешком… Хорошо еще, что у наших худых чернушек есть сила воли.

– Да знаю я, все знаю, – отвечает с досадой Малика. – У меня на работе было слишком много хлопот, но я уже с ними справилась.

– Дочь, мы видим, что ты очень занята, мы же не слепые. – Мать слегка похлопывает ее по спине. – Вот и не хотели морочить тебе голову.

– Окей. Сегодня купим машину, телефоны, проведем Интернет, а вечером соберем военный совет, чтобы решить, где взять денег на пропитание. Завтра я узнаю, в какую школу принимают детей из нашего посольства и что там с оплатой. Моего милейшего посла хватит кондрашка, если он узнает, что должен будет выделить на это деньги.

– Но ведь Марыся не твоя дочь. Он скажет, что не положено.

– Я знаю, мама. – Малика хитро улыбается. – Я уже в этом немного ориентируюсь. А перед выездом из Ливии заставила Ахмеда передать мне право опеки над детьми. Сейчас я – их опекун, и баста.

– Наша ловкая сестричка доведет все посольство до головной боли! Ну что ж, так им и надо, – хихикает себе под нос Хадиджа.

– А тут красиво…

Три элегантные арабские женщины с двумя худенькими девочками входят на территорию Международной школы Линкольна.

Марыся, явно волнуясь, старается держаться около бабушкиной юбки. Она не любит школу: она слишком хорошо помнит, что в Ливии дети постоянно дергали ее за волосы и обзывали adżnabija[16].

После покоя и тишины на ферме шум ливийской государственной школы казался девочке невыносимым. Тамошние учителя были не многим лучше учеников: все время кричали и били линейками по рукам, книжками по голове или просто раскрытой ладонью по спине. Девочка до сих пор помнит случай, когда ее наказала толстая потная ливийка. Марыся послушно вытянула свою маленькую ручку, как ей велели. А потом, рассекая воздух, просвистело орудие наказания. Самого удара она уже не помнит – она потеряла сознание и упала на пол без чувств. Как потом вокруг нее все бе-е-егали! При этом воспоминании девочка тихонько улыбается.

А эта школа ей нравится, она совсем не похожа на ту, в Триполи. Ученики все разные – желтокожие, чернокожие, белые – и все вместе. Здесь собраны, наверное, все нации мира. Они все улыбаются и играют. Они одеты в яркую одежду, а не в грязные, пропахшие по́том форменные пиджачки. Никто не бегает как сумасшедший, все ходят парами, торопясь за очень милой, радостной и нежной женщиной. Неизвестно, какие здесь наказания, но никто не кричит и никого не бьют. Так просто не бывает!

– Будь моей парой. – Красивая чернокожая девочка с круглым, как полная луна, личиком улыбается Марысе и протягивает ей ручку, ладошка которой – вот чудо! – не черная, а розовая. – Меня зовут Жоржетта.

– А я Мириам, – отвечает шепотом Марыся и, стараясь держаться рядом со своей новой и первой в жизни подругой, не оглядываясь, направляется за стайкой ровесников.

– Мама, посмотри, кого я встретила на приеме, – впервые после приезда в голосе Малики только теплые нотки.

– Анум, как мило. – Мать, радуясь встрече с хорошим знакомым, здоровается с мужчиной и с теплотой отвечает на его рукопожатие. – Прошу, присаживайтесь у телевизора, сейчас принесу чай.

– Может, мы выпьем чего-нибудь покрепче? – Разодетая дочь, сейчас в радостном, приподнятом настроении, тянет вспотевшего мужчину за собой. – Но szaj[17] нам не помешает.

Она поворачивается к матери и игриво ей подмигивает.

– Так где ты осел по приезде из Триполи? – спрашивает Малика, удобно устраиваясь на мягкой софе.

– Ты же знаешь, Ливия не была для меня легким участком, но, когда я там был консулом, мне удалось получить должность директора консульского департамента МИД.

– Ого, wow! – восклицает старая приятельница, похлопывая элегантного черного мужчину по руке. – Мои поздравления! Будем здоровы! – Она поднимает вверх запотевшую рюмку с whisky on the rocks, кусочки льда весело позвякивают о стекло.

– А ты чем занимаешься в своем посольстве?

– Ничем, – смеется Малика. – Последнее звено в цепи, паршивая и неблагодарная функция.

– Жаль, – говорит мужчина.

– Я занимаюсь тем, что не давало тебе сомкнуть глаз в Триполи. – Женщина таинственно поджимает губы и приподнимает брови.

– А именно? У меня было много таких дел.

– Тебе что-нибудь говорит кража более чем в тысячу долларов из вашего участка или нелегальные иммигранты, беженцы на понтонах и лодках, добирающиеся морем на юг Европы, лагеря для нелегальных эмигрантов, а потом их принудительная депортация?

– Ну, тогда ты имеешь полное право на бессонницу. – Анум с пониманием кивает. – Неужели всем этим должен заниматься один человек? Кассациями, петициями, контактами с министерствами или юристами? Это же просто невозможно! В Триполи у меня было целое бюро и десять сотрудников!

– Конечно, – грустно соглашается Малика. – Но я никого не смогу убедить в том, что нуждаюсь в сотрудниках и мне нужно хоть немного облегчить работу. Или помочь с решением хотя бы одной проблемы. Не говоря уже об исполнении хотя бы одной просьбы и выплате, по крайней мере, двух долларов налогов.

– Как видно, твоему правительству это не нужно. Бюро открыли только потому, что так положено. Ну и еще для того, чтобы закрыть рот нашим властям и защитникам прав человека. Теперь мы, черные глупцы, уже не можем предъявить претензии, что нас обворовывают и нарушают все возможные права и конвенции и что вы не хотите смириться с убытками. Любой черномазый может написать письмо, придти к вам. Он постонет, поплачется… А дело затянется, пока преступник не умрет от голода, болезни, а в Ливии часто и от пыток.

Анум, произнося эти горькие слова, очень нервничает. Он застыл, и взгляд его теперь направлен в никуда.

– Ты почти не ошибаешься. Единственные дела, которые можно закрыть, – это те, что разрешились естественным путем, – признается Малика, жалея, что затронула эту тему и нарушила приятную дружескую атмосферу.

– До свидания. – Мужчина одним глотком допивает виски, встает и направляется к двери. – Наверняка еще не раз увидимся на дипломатических приемах. Желаю успеха.

– Я думала, что ты сможешь или захочешь как-то помочь мне… Что-нибудь посоветуешь… – говорит Малика в спину Ануму, который через минуту исчезает во мраке двора, даже не оглянувшись.

После завершения грязной работы пришло время еще более грязной. Малика больше не может тянуть время и приступает наконец к документам. Она начинает с тех, которые, по мнению ее предшественника, уже закончены. Женщина наивно полагает, что так будет быстрее. Ведь потом она со спокойной душой и чувством выполненного долга станет заниматься текущими делами. Она с головой уходит в работу, буквально обложившись распоряжениями, юридическими договорами и своими записями по курсу, который прочитали ей в течение недели, утверждая, что этого вполне достаточно.

Очень быстро выясняется, что среди многочисленных проблем особое место занимают две, которые легли тенью на дружеские отношения обеих стран. Ливия с некоторых пор решает такие вещи довольно банально: платит, платит и еще раз платит. Например, за дискотеку в Берлине или нашумевшие нарушения, которые имели место в прошлом и о которых все старались забыть. Однако Малика, будучи в глубине души интеллигентной женщиной, отдает себе отчет, что эти миллионы идут из карманов налогоплательщиков, которые из-за ошибок своего правительства стремительно беднеют.

«Вскоре мы будем такими же бедняками, как эти черные негры Бэмби», – скептически думает она, вспоминая растущее из года в год количество бездомных и нищих на улицах Триполи. На какие еще бессмысленные вещи пойдут нефтедоллары, которые могли бы так замечательно обустроить страну? В карманы лидера, членов его семьи и всех его придурков? На подарки в знак примирения для богатых стран Европы и Америки? Как воду, что в руках не удержать. Малика в силу возраста и приобретенного опыта уже не так заинтересована в возвращении Муаммара, как в молодости. Если бы тогда кто-нибудь вслух повторил ей то, о чем она сама думает сейчас, то, чтобы защитить честь своего вождя, она могла бы даже убить. Но она стареет, и ее сердце смягчается…

Малика вздыхает и берет первую стопку запыленных, выгоревших документов.

– Это правда, что служащие твоего посольства замешаны в краже более чем ста тысяч долларов, которые бедные ганские муравьишки, нелегально работая в Ливии, отдавали на сохранение в ваше консульство? – Малика вникла в темные дела о краже в посольстве и, памятуя о возмущении Анума, решила ему позвонить. – Проще всего обвинить во всем ливийцев, да?

– Мне тоже приятно тебя слышать, коллега, – спокойно отвечает ее собеседник. – Извини, что меня тогда так понесло, голова была забита мыслями о лагерях интернированных. Эта кража – какая-то большая афера, покрытая глубокой тайной. Тогда еще охраняли посольства Бенина и Мали, где был убит охранник. Нашего вместо этого заключили в тюрьму. А там он признался, что не имел понятия ни о каких депозитах, а если б и знал, то не смог бы справиться с этим делом. Что может сделать один сторож? Его, конечно, именно так и следовало назвать, ведь у него не было ни оружия, ни мобильного телефона, ни подготовки. А что один человек может сделать против организованной группы? Парнишка радовался, как ребенок, что его не убили. Конечно, как только его выпустили, он первым же самолетом вылетел в Гану.

– Но ты ведь знал обо всем? Денежки-то были депонированы в консульском отделе, разве не так?

– Конечно, так. Но если сейчас я занимаю высокое положение в министерстве, то разве это не говорит, что я не замешан в этой краже? И мои документы, и документы моей семьи были проверены самым тщательным образом. Кроме того, неужели ты думаешь, что я на такое способен? Обобрать бедняков, которые, как обычно, работали нелегально и зарабатывали сущие копейки? Ведь в месяц они зарабатывали максимум двести долларов, и иногда из этой суммы им удавалось отложить сто пятьдесят. Как они жили, и представить себе не могу. Это были не те, кто хотел эмигрировать в Европу, а обычные неквалифицированные рабочие и селяне, помогавшие своим семьям, умирающим от голода в африканском буше. Они откладывали деньги, пока в Ливии не начались чистки и расистские акции, во время которых у бедняг отбирали все до копейки. Посольство казалось островком безопасности, но как выяснилось, что до поры до времени.

– А им давали какие-то расписки, составляли протоколы приема наличности? – настаивала Малика.

– Да, и за моих коллег я могу поручиться, хотя сейчас уже никому на сто процентов не верю. Наверняка она давали квитанции, мы же раз в месяц делали проверку и считали комиссионные деньги. Может быть, кто-то брал процент, но чтобы просто так, из рук в руки принимать доллары – это невозможно. Не верь сплетням! Расчетные листы для безопасности хранились в сейфе. Во время кражи он был полностью вычищен, так что сейчас нам можно приписать что угодно.

– Так кто же это сделал? Почему полиция за столько лет не напала на след преступников? Есть в этом всем что-то… ну очень левое, Анум.

– Если б знать! – вздыхает ее собеседник. – Одна из загадок двадцать первого века.

– А мне что делать, по-твоему, с этими петициями? Выбросить в корзину?

– У тебя нет каких-либо наметок, которые ты получила перед приездом?

– Два свидетеля и заявления нескольких человек из вашего посольства по поводу данного преступления, да еще оригиналы документов, составленных в твоем отделе министерства. Именно это и порождает коррупцию, черт возьми! – Малику возмущает непрофессиональное решение проблемы.

– У тебя есть другое предложение? Как надумаешь, позвони. До скорого, – отвечает Анум и кладет трубку.

– Но почему мы должны еще и платить за это? Ничего не понимаю! – Малика вздыхает, чешет в раздумье затылок и открывает первую папку.

Анум был прав, говоря, что дело о краже ста тысяч долларов – это приятное чтиво на досуге по сравнению со взрывом расизма в Ливии, историями интернирования, описаниями деятельности ливийской полиции или тюремных служб в местах отчуждения. Малика не может поверить, что такие вещи еще происходят в современном мире. После изучения нескольких реляций она всем сердцем перешла на сторону пострадавших. Ей очень стыдно, ведь она помнит себя в сентябре двухтысячного года, когда верила каждому слову пропаганды и сама охотно гнала бы черных по Триполи, стегая плетьми и бросая в грузовики, увозящие нарушителей спокойствия подальше от законопослушных обывателей Ливии.

Она прекрасно помнит рассказ о подозреваемом в Завии, черном работнике с окрестной фермы, который изнасиловал ливийскую девушку. С этого все и началось, это послужило искрой, от которой разгорелся пожар, или, скорее, стало предпосылкой для чисток. Во время беспорядков в течение первого месяца было убито шестьсот эмигрантов из черной Африки, которых раньше, в 90-х годах, правитель позвал сам, провозгласив в скором времени африканское единство. Однако после 90-х жителей страны было в два раза больше, чем прибывших черных, и власти стали проводить другую политику. Говорили, что все чернокожие – это нелегальные беженцы, что они пробрались в Ливию, перейдя «зеленую» границу, что у них нет никаких документов, что они наверняка осужденные и, может быть, у себя на родине даже кого-нибудь убили. Еще распространялись слухи, будто все чернокожие больны, причем больны СПИДом и другими смертельно опасными болезнями. Также в ходу были слухи о том, что они распространяют наркотики и многими другими способами сбивают с пути истинного идеальных и чистых жителей Большой Джамахирии[18]. Самый абсурдный лозунг гласил, что они занимают рабочие места уважаемых и образованных ливийцев. Какая чушь! У них ведь были самые низкооплачиваемые специальности, они выполняли самую грязную работу, которой ни один араб не будет заниматься ни за какие деньги.

– Мой брат находился в лагере для интернированных под Себхой, в центре Сахары, – начинает свой рассказ первый посетитель, которого принимает Малика, интересный мужчина лет тридцати. Сердце у нее бешено бьется и чешутся руки. Она не знает, какую страшную историю услышит. – Он приехал в Ливию официально, по контракту, как квалифицированный электрик.

Посетитель прикладывает ксерокопию визы и bitaki[19], действующих еще полгода с момента задержания.

– Оставьте документы, я сейчас дам вам расписку, а когда ознакомлюсь с ними, верну. Может, через две недели.

– Но я вам все объясню, чтобы не было недоразумений, – упирается мужчина.

– Если дело будет квалифицировано, то вы оплатите услуги курьера, какие-то двадцать долларов, и мы вышлем документы в министерство юстиции в Триполи.

– Мне важно, чтобы мать получила компенсацию за самого младшего и самого любимого сына. Он выехал, потому что хотел немного улучшить наше положение, а вернулся в гробу. Его схватили ливийцы-подростки, избили, изнасиловали, обокрали и в конце концов подбросили едва живого на пост полиции как нелегального иммигранта-беженца. Об этом должно быть в деле, потому что потом это неоднократно повторялось в лагере. А когда из красивого парня, посмотрите на снимок, он превратился в скелет, едва держащийся на ногах, им занялись местные садисты.

Малика смотрит на фотографию, на которой запечатлен смеющийся чернокожий парень. Прямой узкий нос, как у брата, который сейчас сидит за пуленепробиваемым стеклом и рассказывает трагическую историю своей семьи. Полные губы и доверчивые глаза сразу вызывают к нему симпатию.

– Они мучили его, как в Средневековье, а когда фантазии не хватало, обращались к опыту нацистов… Во что они его превратили… – Мужчина закрывает глаза рукой, но Малика и так видит текущие между его пальцами слезы.

– Откуда вы это все знаете? Кто вам рассказал? – взрывается она, ведь в такие ужасы невозможно поверить.

– Я прилагаю признания двух свидетелей, которым удалось пережить это пекло. – Гражданин Ганы показывает пальцем на документы, лежащие перед Маликой. – Кроме того, нам ведь отдали тело.

– В закрытом гробу.

– Мы должны были его открыть, – шепчет посетитель сдавленным голосом, похоже он до сих пор видит перед собой искромсанное тело брата. – Священник Йозеф из миссии по правам человека под Бегоро, по профессии врач, добился вскрытия. Это гвозди, которые извлекли из тела.

Посетитель снимает с шеи мешочек, который носит под рубашкой как страшный и кровавый талисман. Перед Маликой на стеклянной поверхности рассыпаны блестящие металлические гвозди. Теперь ей нужно прилагать усилия престо для того, чтобы не потерять сознания.

После этого дела льются потоком. Видимо, становится известно, что в отделе сейчас работает женщина, и все пострадавшие, веря в ее милосердие и понимание, рассчитывают на лучший исход дела. Малика словно обезумела. Она находит в Интернете рапорт, касающийся жертв эмиграции в Европу под более чем говорящим названием «Бегство из Триполи». Читает его по ночам и вскоре чувствует, что оказалась на грани нервного срыва.

– Извините, мне это удалось пережить, а моего двенадцатилетнего сына пырнул ножом офицер полиции. Это был вполне прилично одетый человек. – Женщина в традиционном ганском наряде, с платком на голове большим грязным пальцем вытирает глаза. – Анис родился у вас, и у него было ваше гражданство…

– Отец моих семерых детей оплатил бегство из Ливии на понтоне в Сицилию. Вы знаете, сколько это стоило? Брали по тысяче долларов с человека! – Изможденная, худая как щепка женщина хватается за голову от самой мысли о такой сумме. – Лодка была маленькая, рассчитана максимум на двадцать человек, а они напихали почти сорок. Вода переливалась через борта, но все рассчитывали на счастье и на помощь Аллаха. Пограничники схватили их недалеко от берега, и некоторых этим просто спасли, иначе они наверняка бы утонули. Моему Абдуллаху судьба не улыбнулась: когда начали стрелять, сразу попали в него, он умер на месте. Служащие делали это, как говорят, для назидания и развлечения, потому что все время кричали и смеялись. Его тело просто оставили в воде, но у меня есть признания двадцати свидетелей, что они убили безоружного человека…

– Муж был простым инженером и официально работал на нефтеперерабатывающем заводе. Зарабатывал большие деньги, восемьсот долларов, – грустно признается женщина с модельной внешностью. – Для безопасности жил в лагере в Завии, но это было плохое место и плохое время для него. Однажды вечером к нему ворвались молодые разнузданные ливийцы… извините, что так говорю, но это чистая правда. Их было около пятидесяти, они убили сторожа у ворот, забили палками несколько чернокожих, троих из Эритреи и пятерых из Того. Никто из жителей лагеря не рискнул оказать им сопротивление, чтобы не быть посаженным за нападение или агрессию. Нападавшие били людей, как скот на бойне. Под конец разохотившиеся парни принесли канистру бензина. Десятерых ганцев, в том числе и моего мужа, привязали к забору, полили и подожгли. Вот и все, извините.

Чернокожая красавица грустно смотрит Малике в глаза…

– Я принес это от имени моего господина. – Чернокожий мужчина кладет конверт в выдвижной ящик.

– Хорошо. – Малика, измученная бесконечными реляциями, вздыхает с облегчением. – Ознакомлюсь и дам ответ в течение двух недель. Есть адрес, телефон или e-mail? – спрашивает она уже автоматически.

– Да, ja saida.

Последняя история такая же страшная, как и остальные, но Малике она кажется еще ужаснее. Здесь речь шла об отношении к женщинам в лагере для интернированных в Сурмане, известном своими красивыми пляжами. В жизни бы она не подумала, что там находятся такие места казни.

Моя жена, которую пригласил приехать ее брат, посол в Триполи, вышла за хлебом в ближайший магазин. Но не взяла с собой никаких документов. Мимо проезжал большой военный грузовик, а она, довольная, как раз выходила из минимаркета, неся еще теплые питы. Мужчины в кабине, заинтересовавшись красивой, стройной, элегантно одетой негритянкой, остановили машину, схватили ее, бросили на ящики и уехали. Ее брат задействовал все возможные связи и официальные пути, чтобы узнать, где находится сестра, но в Ливии все как воды в рот набрали. Прошло две недели, и его жена решила взяла дело в свои руки: она знала, как уладить даже невозможное. Женщина набила дамскую сумочку купюрами крупного достоинства и отправилась в город. Она не расставалась со своим дипломатическим паспортом, чтобы не кончить так же, как невестка. На одном из полицейских постов высокопоставленный служащий, увидев пачку динаров, не помещающуюся в дамской сумочке, пообещал помочь и предложил женщине подвезти ее. Так она оказалась в лагере в Сурмане, где, конечно, нашла мою жену Фатьму. Думаю, что это была просто случайность. Женщин поместили на складе, который приспособили к мерзким целям, разбив его на маленькие комнатушки. Это были помещения приблизительно шесть на семь метров, в которые живодеры впихнули до семидесяти человек. Болезни и голод преследовали задержанных женщин. К этому нужно прибавить ужасные гигиенические условия: на такое количество имелся только один туалет. Моя красивая жена Фатьма, мне стыдно об этом писать, была изнасилована в первый же день, а позже – многократно. То же самое произошло и с моей невесткой. Первым издевался над ней страж порядка, который должен был ей помочь, а потом во дворе день и ночь ее насиловали полицейские и охранники. Когда она уже ни на что не была годна, так как лежала ничком и была едва жива, ее бросили с той же самой целью туда, где находилась две недели ее любимая родственница. Каким-то образом собравшись с силами, женщины смешались с толпой. Ведь они не были уже такими чистыми и красивыми, как сразу по приезде, теперь ими мало кто мог бы заинтересоваться. Кроме того, свежий товар поступал в лагерь широким потоком. После успешного вмешательства на высшем уровне обе женщины смогли вернуться домой. Они скрыли правду, чтобы не ранить мужей и всю глубоко верующую мусульманскую родню. Но моя невестка не могла смириться с тем, что с ней случилось, и в ту же ночь, как вернулась, пополнила ряды самоубийц. Мне не нужно никакого финансового возмещения, только официальное извинение со стороны правительства Ливии – в качестве вознаграждения за моральный ущерб. Быть может, даст Бог, оно как-то поможет озлобившемуся сыну умершей.

На этом письмо закончилось. Малика, потрясенная до глубины души, замирает в растерянности с листком в руках: с такими требованиями она еще не сталкивалась. «Это что, Каддафи должен им написать и извиниться за отмороженных преступников-психопатов?» – задается она вопросом. Она не имеет понятия, как справиться с этим делом. Еще раз просматривает письмо и находит на последней странице напечатанное мелким шрифтом: «жительница Эритреи». Уф! Малика вздыхает с облегчением и сразу садится к компьютеру. Пишет, что ей очень жаль, но уважаемый посетитель должен подать заявление о вышесказанном деле в посольство Ливии из страны, откуда родом супруги.

– Первый dinner[20] у меня! Настоящий прием! – Малика просто дрожит от воодушевления и радости. – Мне нужно немного отдохнуть, как-то прийти в себя после этой ужасной и бесконечной работы.

– Ну конечно, доченька, мы во всем тебе поможем, ни о чем не беспокойся.

Мать старается прижать дочь к себе, но та, как всегда, остается слегка отстраненной.

– Мы справлялись со свадьбами на сто пятьдесят человек, что нам эти дипломаты… Они все едят как птички, – смеется старая женщина, довольная тем, что в доме наконец будет что-то происходить.

Малика пропадает в бюро по десять часов ежедневно, в том числе и в день приема. Но она знает, что семья постарается все сделать наилучшим образом. Женщины вытягивают из еще не распакованных свертков красивую, ручной работы иранскую фарфоровую посуду, лакированные столовые приборы, хрусталь и серебряные подносы. Все это еще раз моется и полируется. Накануне обговорили меню, и все согласились, что это должны быть традиционные ливийские блюда. Дополнительные блюда – мясные и вегетарианские buriki[21] из французского теста, kofty[22] с большим количеством петрушки, домашние кебабы из самой лучшей говядины и шаурма из курицы. Не обойдется и без паст: хумус, baba ghnusz[23] и harrisa[24].

– Помнишь, мама, как Дорота обварила руку и у нее был приступ аллергии после того, как она приготовила с нами харрису? – грустно спрашивает Хадиджа.

– Как я могу это забыть? – отвечает пожилая женщина и тяжело вздыхает. – Давно было, а кажется, будто только вчера.

Она смотрит на Марысю, которая, прикусив язык, украшает песочные пирожные. Девочка либо, как обычно, делает вид, что ничего не слышит, либо действительно не обращает внимания на этот обмен репликами – она ни на минуту не прерывает своего занятия.

– Малика, наверное, переборщила с бараниной. – Женщины с помощью слуг Марцелино и Евки вынимают половину туши из морозильной камеры и бросают на кухонный стол.

– Как мы это разделаем? – заламывая руки, спрашивает Хадиджа.

– Мы умеем, maam, – подключается тихий и услужливый ганец. – Мы из рода охотников.

В следующее мгновение он вытягивает из-под широкой одежды острый как бритва тесак и маленький ножик.

– Он что, всегда с собой это носит? – спрашивает мать по-арабски и удивленно приподнимает брови.

– Мы должны чувствовать себя в безопасности, – отвечает дочка и добавляет: – А может, лучше сразу удрать? Ведь если на него кто-то прикрикнет, он, возможно, возьмет и очень ловко отсечет ему голову. – И она взрывается бешеным смехом.

– С костями или без? – уточняет Марцелино.

После полудня приходит помогать еще и Алиса из бюро со своим «братом», который оказывается замечательным барменом.

– Никогда не было у нас в доме столько алкоголя. И крепкого! – Мать недовольно косится на отдельный столик. – Знаю, что так и должно быть, но наверняка Аллаху это не понравится.

– Таковы уж эти дипломаты, постоянно пьяные. – Хадиджа шутит, игриво подмигивая. – Никто никого не заставляет напиваться до смерти, но на таких приемах просто должны стоять бутылки. Иначе в следующий раз никто не придет. Так утверждает моя старшая сестра, а она знает, что говорит.

– Ну что ж, таков мир, – вздыхает старая ливийка. – Пусть тебе крестные это приносят и ставят. Мы не должны к этому прикасаться, хватит того, что это делает Малика.

– Кускус готов? А как ягнятина, мягкая? Siorba[25] не подгорела? Крем-карамель не жидкий? – Хозяйка приема как сумасшедшая влетает в дом за полчаса до начала ужина и засыпает девушек на кухне тысячами ненужных вопросов.

– Иди умойся, переоденься, а то некому встречать гостей. Ты должна быть готова, дама. – Мать впихивает Малику в ванную.

– Спасибо вам всем, мои любимые. – Она посылает им воздушный поцелуй. – Если привалит очень большая толпа, то я попрошу вас в салон, где и представлю гостям, так что вы тоже принарядитесь, окей?

– Разумеется, конечно. – Измученные, но сейчас уже очень довольные женщины тоже отправляются в комнаты, чтобы привести себя в порядок и достойно представить свою дочь и сестру.

– Должно быть, забыла, – вздыхает мать после двух часов ожидания в кухне. – Знаешь, какая она загнанная.

– Да, ты права. – Хадиджа разочарованно опускает взгляд и нервно поджимает губы. – Только зачем из нас дураков делать?! – взрывается она.

– Марыся, иди уже спать, утром в школу. – Бабушка необычно резко обращается к заскучавшей внучке, одетой в красивое выходное платьице. – Я расстегну молнию, а остальное ты сама снимешь.

– Но… – Марыся пробует возражать.

– Поговори у меня! – кричит женщина и сразу же закрывает ладонью рот, потому что кухня непосредственно прилегает к салону, в котором развлекаются гости. Оттуда доносятся смех, громкие разговоры, но всех заглушает веселая Малика.

Девочка, видя, что сейчас не может спорить, направляется в спальню, а женщины переходят в маленькую комнатку, в которой стоит телевизор и почти не слышны отголоски веселья. Включают телевизор, усаживаются поудобнее на мягкие диванчики, стягивают обувь и кладут уставшие ноги на низкую лавку.

– А знаешь, мы ведь тоже заслужили что-нибудь элегантное и дипломатическое, – начинает мать, глядя на разочарованную дочку. – Я видела в кухне открытую бутылку красного вина. Пророк Мухаммед в Коране запрещает питие, обещая его, однако, всем, кто пребудет в раю. А потому самое время попробовать что-нибудь, стоящее греха.

– Я принесу. – Хадиджа оживляется, как от прикосновения волшебной палочки.

Женщины прекрасно развлекаются в обществе друг друга, слушая арабскую музыку и рассказывая анекдоты из прошлого. О будущем они стараются не думать – ведь в их семье никогда ничего не известно. Жалеют, что раньше не проводили больше времени вместе и торжественно обещают наверстать это. В полночь разговоры в салоне почти полностью стихают. Слышно только два приглушенных голоса: Малики и ее приятеля из Ганы – Анума. Матери и Хадидже уже нечего ждать, и они расходятся по своим комнатам.

Будни в Аккре

Пора делать следующую оплату обучения в школе, а посольство не дало еще ответа о первой сумме. На проблемы, касающиеся работы, Малика может пожаловаться только дома.

– А дорого ли это, доченька? – спрашивает мать, поднимая глаза от женского цветного шрифта.

– Изрядно, даже очень, – вздыхает Малика. – Мое полугодовое обеспечение едва покроет оплату за обучение и вступительный взнос, а как же деньги на жизнь?

– Не шути! Сколько конкретно? – Мать и Хадиджа внимательно смотрят на Малику.

– При поступлении ребенка в школу взимается около пяти тысяч долларов. А учебный год в начальной школе стоит девять тысяч с чем-то, так что сами видите. И чем дальше, тем дороже.

– Но там же много африканских детей! Неужели у их родителей хватает денег на такое дорогое обучение? – удивляется Хадиджа. – А еще говорят, что на черном континенте беда… Однако у кого-то здесь все-таки есть деньги.

– За моей подругой Жоржеттой каждый день приезжает шофер на черном «мерседесе», а она удирает и говорит, что папа дает ей самый плохой автомобиль, – подключается к разговору Марыся.

– Вот тебе и ответ, – с осуждением говорит пожилая ливийка. – Послушайте, перед приездом сюда я продала – правда, за гроши – мои свадебные украшения. Это не так уж много, но все же…

– Мама! Бабушка! – выкрикивают они с возмущением.

– Хорошо! Хорошо! – Женщина пренебрежительно машет рукой и продолжает: – У Ахмеда тоже отбила пару тысяч зеленых, значит, могу доложить какие-нибудь три тысячи.

– Я совершенно с этим не согласна! – Малика подхватывается на ноги и зажигает сигарету.

– У меня тоже осталось немного от моей компенсации после развода, на черный день, и я считаю, что он, собственно, настал. – Хадиджа встает, идет в свою спальню и приносит конверт.

– Вы что, обе с ума сошли?! – кричит Малика, рассыпая вокруг пепел. – У меня ведь есть еще стабильный доход от клиники в Триполи! Нужно будет только сделать трансфер и подождать, пока деньги дойдут.

– Почему ты считаешь, что должна отстранять нас от общих забот, дочка?

– А разве у нас есть какой-нибудь парень, который мог бы это сделать? Всегда так было, даже отец занимал у меня деньги.

– Ты мужик в юбке, это каждый подтвердит, но сейчас возьми у нас нашу часть вклада. Как заработаешь, нам что-нибудь вернешь, чтобы мы не просили денег на конфеты. – Мать улыбается и похлопывает сильную и независимую дочь по плечу. – Ты всегда нам помогала, значит, сейчас мы можем по меньшей мере хоть немного отплатить. Ты такая серьезная, Малика!

– Тук-тук, подруга за стеной очень занята? – Молодой улыбающийся ганец тихонько входит в бюро Малики.

– Почему же, ведь приемные часы уже закончились.

– И у меня тоже. – Мужчина приближается и усаживается на единственном шатающемся табурете. – Вижу, что к тебе приходит все больше народу. К твоему предшественнику не было смысла ходить, и приемная пустовала. Это был неотесанный грубиян!

– Да уж, я успела заметить. Правда, до этого времени я была знакома только с ним, послом, секретаршей и парой уборщиц, но мне и этого хватило. Почему-то здесь не в обычае представлять новых работников.

– Ну, ты не так уж много потеряла. – Молодой человек наклоняется к ней и говорит шепотом: – Я такой же хам, не представился. Я – Квафи, работник консульства.

Он зычно смеется, что совершенно не идет его молодому возрасту, потом пожимает руку Малики двумя своими.

– Давно здесь работаешь? – осведомляется Малика, которая с первой минуты испытывает симпатию к этому парню.

– Со времени окончания курсов, два года с небольшим. Хотелось бы в министерство, все время жду, что оно поймет, каким ценнейшим приобретением я бы для них стал.

Малика соглашается:

– Да, туда, наверное, невозможно попасть. Они всегда твердят, что у них закрытая организация и что к ним не берут людей с улицы. Это значит только то, что берут своих детей, родственников, прихлебателей и жополизов.

– И у вас тоже так? – Парень как будто не обращает внимания на слова старшей подруги и искренне смеется. – Я мог бы найти какие-нибудь связи, но не хочу. Собираюсь дойти до всего собственным трудом.

Он становится серьезнее. И Малика серьезно ему отвечает:

– Я тоже только собственным трудом. Я всего лишь внучка рыбака и дочка простого инженеришки.

– И видишь, удалось! Ты была даже послом, – говорит он театральным шепотом. – Сейчас я о другом: в будущую субботу я праздную крестины моего первенца, – говорит он, с гордостью выпячивая грудь. – Ты мало уделяешь времени обществу, и я приглашаю тебя и всю твою семью. Это будет для вас интересный experience.

– Большое спасибо! – Малика уже почти усомнилась в его бескорыстной доброжелательности. – А разве это не семейный праздник?

– Семья, приятели и вся негритянская деревенька, – отвечает мужчина и собирается уходить. – Начинается около полудня, но еще нужно доехать, ведь будем отмечать, конечно, за городом. Что скажешь, если я заеду за вами около десяти?

– Супер! Я могу взять с собой друга?

– Конечно! Здешний или белый?

– Ганец, будет нам все объяснять, чтобы мы не допустили ни одного промаха.

Анум приезжает в субботу на час раньше и становится свидетелем небольшой семейной размолвки.

– Сказала «нет» – и точка! – кричит Малика, тыча пальцем в сторону Марыси.

– Но почему?! – Девочка готова заплакать.

– А в чем дело? – спрашивает мужчина, входя в комнату, в которой находится телевизор.

– Дядя, дядя, помоги! – Марыся бросается ему на руки.

– Милый Бог не помог, не в этот раз, – твердо произносит Малика. – Твоя подружка и так ездит с нами всюду. Одну субботу может провести с родителями.

Мать и Хадиджа кивают, соглашаясь с Маликой.

– Но ее родителей никогда нет дома! – выкрикивает Марыся.

– Это печально, – говорит старая ливийка.

– Речь, конечно, о Жоржетте, – объясняет Малика непосвященному Ануму. – Но сегодня мы не возьмем ее – и без возражений!

– Почему? – спрашивает мужчина.

– Во-первых, она из очень знатной семьи. Если оцарапает себе коленку, что в деревне нетрудно, то меня депортируют, а если не дай бог потеряется где-нибудь в лесу, то мы всей командой отправимся в тюрьму. Во-вторых, вдвоем с Марысей их не уймешь, скачут, как маленькие глупые козы. Жоржетта в африканском буше с сотней друг на друга похожих девочек затеряется в один миг, и мне будет очень тяжело за ней уследить. Такое белое лицо, – тетка смеется, показывая на племянницу, – я еще найду в толпе, но не ее.

Взрослые кивают с пониманием, только Марыся садится на краешек софы и, закрывшись руками, кривит лицо от злости. Сейчас она уже смотрит на всех как на врагов.

– Так, может, я вам объясню, на какое торжество мы едем и что будет происходить? – Анум охотно и остроумно вводит женщин в курс всех подробностей присвоения имени африканским детям: – У вас все просто. Имя берете по отцу, или деду, или бабушке, или из головы. А у кого не хватает фантазии или он человек верующий, то по пророку Мухаммеду. Одна церемония, одно торжество. Мы, африканцы, любим развлекаться и, может, потому ищем для этого повод. Присвоение ребенку имени важное событие для семьи, а значение этого торжества подчеркивают разнообразные ритуалы, зачастую долгие и замысловатые. Семейка при этом дерется и дружески подтрунивает друг над другом. Если сами не могут выбрать, то порой даже пользуются услугами колдуна.

Все собираются вокруг Анума, смеются и слушают с большим интересом.

– Имена могут быть связаны с происхождением семьи или родителей. Часто они выражают убеждения, символизируют ценности, служат отражением надежд и стремлений. Детям тоже даются имена дедушек, особенно когда малыш похож на них или других предков, – для того чтобы поддерживать связь с умершими. Иногда таким образом оказывают честь приятелю, который наделен хорошим характером.

– И сколько же у каждого из вас этих имен? – не выдерживает Малика.

– Кажется, три, но иногда больше, если считать прозвища. – Ганец взрывается своим заразительным смехом. – Дайте мне закончить. Самое простое – первое, так как оно означает время рождения, прежде всего день недели. Как назвали этого малыша?

Женщины заметно напрягаются.

– Кофи.

– Это значит, что он родился в прошлую пятницу. Все как по часам: семь дней карантина в доме, на восьмой, это значит сегодня, в субботу, так называемый outdooring, или проводы. Начинаются всегда до полудня в том самом месте, где были роды. Мать гасит огонь в доме, в котором живет, но не в многоквартирном, конечно, подметает полы, обмывает новорожденного.

– Расскажи что-нибудь еще. Это ведь только одно имя, – просят его.

– Ну да. Некоторые имена связаны с явлениями, сопутствующими рождению. Ребенок, родившийся во время дождя, может называться Дождь или Вода. Иногда даются имена животных или красивых растений.

– А твое что означает? – Всем это интересно.

– Камень. – Мужчина скорчил забавную гримасу. – Наверное, был таким твердым во время родов, или просто тверд, как скала, как опора. – И он гордо выпрямляется.

– Думаешь?

– Что ты! – Анум прикладывает руку к сердцу и крутит головой.

– У новорожденного есть еще прозвище Баако. А это что значит? – продолжает расспрашивать явно заинтересовавшаяся Малика.

– Первородный. Видишь! Для нас традиционные имена очень важны. Они – часть культурного наследия и носят очень личный характер. Однако современные имена все больше выходят за область традиционно африканской культуры. Сейчас во время крещения ребенок зачастую получает европейское имя. В моде имена известных людей, спортсменов и популярных музыкантов.

– У нашего малыша имя звучит ангельски – Ричард, – читает Хадиджа.

– Может, мама ребенка смотрела фильмы с Ричардом Бертоном, например «Клеопатра», – вставляет старая арабка и вздыхает, вспоминая прекрасного актера. Остальные взрываются смехом.

– Вы готовы? Справитесь. Помните, что вы передаете подарки только матери, а я вручаю отцу.

– Ага.

– Кроме того, будьте внимательны к тому, что будете пить. Мероприятие обычно заканчивается обжорством, пьянкой и бешеными танцами.

– А если кто-то не хочет? Что они там будут подавать?

– Первое наверняка будет богатое, ведь над этим работает вся деревушка, а вот наш самогон порой бывает опасен. Его гонят из пальмового сока, сахарного тростника, кукурузы или сорго, но часто, чтобы поднять крепость, добавляют метиловый спирт. Иногда перебродившую пульпу укрепляют марихуаной, формалином и даже кислотой из старых аккумуляторов. Такие напитки покупаются обычно на рынке, где разливаются из пластиковых канистр, но напиток из магазина тоже может быть сомнительного качества. Надеемся, что это будет хороший домашний akpeteshie[26].

– Wallahi! Это же яд! – Малика хватается за голову.

– Думаю, что если это порядочная семья и домашнее торжество, то наверняка все будет окей, – успокаивает Анум пораженных женщин. – Пейте пальмовое вино – вкусный, освежающий и богатый витаминами напиток.

Снаружи доносятся звуки клаксона, но женщины, все еще находящиеся под впечатлением рассказа, не торопятся покидать дом. Анум сам бежит к калитке. Через минуту слышны взрывы радостного смеха.

– Девушки! Можете вволю есть, пить и даже танцевать топлес! – обращается к окаменевшим дамам Анум, который вернулся буквально через минуту. – Это больше чем хорошая семья, – добавляет он и похлопывает по спине молодого мужчину.

– Что это значит?

– Все отлично. Мы с Анумом пересекаемся по работе во многих отраслях, он мой гуру и промоутер, – осведомляет их вошедший Квафи.

Деревушка семьи матери новорожденного находится в тридцати пяти километрах к западу от Аккры. Вначале нужно ехать вдоль берега моря по туристической автостраде, потом сворачивать вглубь материка по слегка ухабистой дороге и, наконец, трястись три километра по гравию. Видно сразу, кто едет на своих автомобилях за хозяином, который показывает приятную глазу местность, окруженную пальмовыми рощами. Здесь нет обычных конических негритянских домов из глины под соломенной крышей. По обеим сторонам дороги выстроены ряды длинных одноэтажных бараков из красного кирпича, крытых волнистой жестью. Автомобили проезжают мимо большого побеленного молельного дома, маленького костела со стрельчатыми окнами, пристройками и большим садом и останавливаются на небольшой площади, где стоят представительские здания: ратуша, пивная и супермаркет, а вокруг – одноэтажные каменные дома. Центр площади занимает фонтан: дельфины прыгают вокруг Зевса, из трезубца которого течет вода.

– Тут приятно, – замечают женщины. – А какой воздух! – Они рассыпаются в похвалах, а Марыся в своем выходном белом платье устраивается на краю фонтана и снимает туфли. Дарья сидит в коляске и, опираясь на пухлые ручки, с интересом оглядывается по сторонам.

– Праздник будет на площадке, специально для этого предназначенной, где есть место для танцующих, деревянные лавки и столы, – гордо сообщает Квафи, показывая приглашенным дорогу.

– А почему я здесь до сих пор не был? – спрашивает Анум.

– Я же не знал, что ты любишь народные гуляния, – смеется хозяин и по-приятельски похлопывает гостя по спине. – Ты всегда казался мне высокомерным модником.

– О, пахнет домашней едой… Как у мамы. – Анум не обращает внимания на шутки и почти бегом направляется к расставленным жаровням и кострам, на которых стоят десятилитровые котелки.

– Если все будут так голодны, то мы не сможем поздравить малыша: каждый сразу побежит к еде, – вздыхает молодой отец.

– Он наверняка шутит, – успокаивающе произносит Малика. – Это шутка.

– Здравствуйте, уважаемые господа! – Из-за угла деревянного домика выходит высокая стройная женщина. Держится она просто, как если бы шла по подиуму для моделей.

– Это моя жена, Абла, – представил свою половинку Квафи.

– Прекрасно выглядишь, моя дорогая, – тут же искренне замечает старая ливийка.

– Никогда бы не поверила, что неделю назад ты родила малыша, – соглашается Хадиджа.

– Чувствую себя маленьким толстым цыпленком, – расстроенно вздохнув, говорит Малика.

– Для начала по стаканчику домашнего пальмового вина. – Абла дает баночки из-под горчицы, наполненные до краев мутной жидкостью. – Очень вкусное, мой отец сам делал.

Женщины осторожно пробуют напиток, а потом, удивленные его освежающим вкусом, выпивают почти одним глотком.

– Осторожно, вино все-таки с градусами, – предостерегает их Анум, который словно вырастает из-под земли. – Я ими займусь, а вы спокойно готовьтесь к празднику, – говорит он хозяевам.

Пока приглашенным показывали ребенка, прошло два часа, уже было хорошо за полдень. Гости надеются, что церемонию, возможно, сократят: все уже хотят есть, пить и танцевать. На площадке расставлены разного размера бубны, и музыканты слегка постукивают по ним пальцами. Наконец нового жителя деревушки выносят на всеобщее обозрение.

– Говори всегда на воду – вода! Говори всегда на алкоголь – алкоголь! – Пожилой мужчина обмакивает палец в этих жидкостях и касается губ ребенка.

– Что?! – Малика хохочет, зажимая рукой рот.

– Тихо, черт возьми! – Анум больно стискивает ей руку. – Это значит: будь человеком искренним и правдивым!

– Ага. – Женщина с трудом сдерживает смех.

По завершении обряда церемониймейстер приносит символическую жертву в честь духов предков – выливает на землю алкоголь – и просит их любви и покровительства для ребенка. Имя малышу дано, и теперь начинается настоящий праздник. Все пьют и едят сколько влезет, и никто ни на кого не обращает внимания. Анум занялся пивом, которое, к слову, имеет отменный вкус. Малика пьет вино, но потом, желая поддержать честь арабской семьи, переключается на колу.

Когда начались танцы, все участники праздника уже крепко навеселе. На землю опустились сумерки.

– Пора собираться. – Хадиджа и мать со спящей Дарьей на руках, а также испачкавшаяся и вспотевшая Марыся стоят перед веселой Маликой.

– Как это? Да вы с ума сошли! Хотите испортить мне праздник?! – Нетвердо стоящая на ногах Малика хватает сестру за руку. – Я совершенно не согласна! Я никуда не поеду!

– Так останься, если тебя это так развлекает, – отвечает мать, подбирая подходящие выражения.

– Как вы себе это представляете? Вы думаете сами отсюда выбираться? Это же африканская глушь.

– Я внимательно осматривала окрестности, когда мы сюда ехали, даже на том участке, где гравий, заметила фонари. Кроме того, к этой деревушке ведет единственная дорога, так что заблудиться невозможно, – говорит Хадиджа.

– Лучше, чтобы девочки не видели таких развлечений, – добавляет мать, поджимая губы, и быстро поворачивается к дочери спиной.

– C’est la vie! – Малика смотрит мутным взглядом на удаляющуюся семью.

Затем она снимает блузку, бросает ее на деревянную лавку и в одном только кружевном лифчике вскакивает на настил для танцующих.

Плотная толпа движется в ритме тамтамов, будто в трансе. Анум остался только в обтягивающих темно-синих джинсах, его кожа цвета красного дерева блестит от пота. Стройный силуэт хорошо сложенного высокого мужчины действует на Малику как магнит. Атмосфера на настиле пропитана ароматом чувственности и секса. Некоторые девушки танцуют в длинных юбках, иные топлес или почти топлес, прикрытые только ожерельями из мелких кораллов. Мужчины в одних брюках, шортах или бермудах, и каждый из них – с обнаженным торсом. Все танцуют босиком. Обувь мешает ощущению ритма и единения с природой. Малика чувствует на бедрах сильные мужские ладони, которые начинают вести ее за собой под ритм барабанов.

– Ты красивая, – слышит она томный голос, шепчущий прямо в ухо. – Хочу быть ближе, и ближе, и ближе…

Анум поворачивает ее лицом к себе, одним движением прижимает к своей покрытой потом груди и бедрам. Женщина чувствует по оттопырившимся брюкам, как он возбужден. Она едва может вздохнуть, у нее кружится голова, а низ живота сжимают спазмы. Она так давно ни с кем не была, так сильно в этом нуждается и так желает этого! Никогда она не чувствовала такого звериного желания, горячего и томного. Она могла бы это сделать на глазах у всех. Мужчина берет ее за руку и тянет к виднеющимся постройкам. В красном бараке погашен свет, и Анум с трудом открывает входную дверь. Впотьмах направляется в сторону самой дальней комнаты справа. Малика ищет зажигалку и натыкается в полумраке на грубый деревянный стол со свечой посередине. Любовники начинают двигаться с дикой похотью, и от мигающего света на стенах отражается бешеная пляска теней. Юбка и брюки брошены на грязный глиняный пол. Анум потеет еще больше, и запах, исходящий от его тела, становится необычайно острым. Малика не выносит пота, но на этот раз запах доводит ее до сумасшествия, и женщина слизывает соленую влагу с тела своего партнера, посасывает ему ухо и осторожно его покусывает. Волосы у него на голове короткие и жесткие, и Малика гладит их кончиками пальцев, касается их щекой. Анум водит губами по ее шее, стискивает набухшие груди. Возбуждение достигает пика. Анум тянет Малику в конец комнаты, на деревянную кровать, покрытую грязным одеялом.

– Нет, можем подцепить вшей, – предупреждает женщина.

Поставив ее к стене, Анум поворачивает спиной к себе, надевает презерватив и резко входит. Мощный толчок разрывает ей низ живота, она становится на цыпочки, чтобы приспособиться к более полному проникновению. В эйфории царапает ухоженными, покрытыми лаком ногтями грязную деревянную стену, до боли кусает кожу на предплечье и скрикивает. Мужчина дышит все быстрее, держа женщину в стальных объятиях, и еще некоторое время поднимает ее и притягивает за бедра. Наконец с последним сильным толчком они ложатся на глиняный пол. Их мокрые от пота тела словно приклеиваются друг к другу, ноги женщины дрожат, а низ живота сжимается. Анум стягивает презерватив, и Малика смазывает спермой бедра и низ живота.

– Я здоров, министерство обследует нас на СПИД два раза в год, – хрипло произносит мужчина. – Можно было бы и без…

– Да, прошу тебя, еще, – умоляет женщина.

– Даже не думала, что дождь может так меня радовать, – говорит довольная Малика. – Девушки, идите в сад. Самира расскажет вам, как было в этой испорченной и паскудной Америке.

– Да что там рассказывать… – Молодая красивая женщина с легким румянцем на щечках скромно опускает глаза и явно не очень хочет делиться воспоминаниями. – Почти все время лежала в больнице, а эти подробности не такие уж интересные, вряд ли вы захотите о них узнать.

– Мне можешь все рассказать, – сразу заявляет мать. – Если, конечно, будет желание.

– Хорошо, давайте тогда не говорить о болезнях. – Малика садится на роскошную лавку под небольшим тентом и с удовольствием окидывает взглядом свой красивый зеленый сад. – Помните, как тут было, когда мы приехали? Разруха!

Она взрывается смехом и, посмотрев на мать и Хадиджу, весело спрашивает:

– Кто вообще привел этот клочок земли в порядок?

– Я, тетя, я! – Марыся, вся измазанная мелками, красками и «нутеллой», выбегает из дома и запрыгивает любимой Малике на колени. – Я все делаю хорошо, правда?

– Просто идеально, мой ангел, но сейчас иди и хорошенько умойся.

Она с чувством целует девочку в лоб и обнимает изо всех сил за плечи, не замечая удивленного взгляда Самиры, которая наблюдает за ней.

Послеполуденные солнечные лучи преломляются в прозрачном, очищенном дождем воздухе, голубизна неба ошеломляет своим цветом, а запах осенней листвы и плодородной земли кружит голову и лишает разума. Птицы на эвкалиптовых деревьях, небольших пальмах и бугенвиллеях, растущих вдоль каменной стены, будто ошалели от счастья и поют во все горло. Рядом играют котята, которые тоже хотят, пользуясь моментом, насладиться прекрасным теплом и блаженным покоем. Женщины сидят в креслах, попивают кофе с кардамоном и восхищаются окружающим их миром. У каждой из них свои мысли. Мать благодарит Аллаха за покой и счастье в семье. Самира не может поверить, что выздоровела и теперь способна черпать радость жизни полными горстями. Хадиджа хотела бы поскорее усесться перед компьютером и по скайпу увидеть милое лицо Аббаса, с которым она недавно познакомилась. А Малика просто дрожит от нетерпения: она не может дождаться вечера, чтобы вырваться из дома и встретиться с Анумом в небольшом уютном отеле на берегу океана. Его владелец – кузен любовника, поэтому они чувствуют себя в безопасности, как дома, скрытые от глаз любопытных и жены Анума. Они проводят там все послеобеденное время, вечера, а иногда и ночи.

А еще Малика думает о Дороте, жене брата, и приходит к выводу, что любит их дочь Мириам больше жизни. Если удастся, она удочерит девочку.

Погода меняется в мгновение ока. Небо хмурится, внезапно начинает дуть сильный ветер, падают первые большие капли дождя.

– Бежим домой! – командует мать, и все срываются с места, и только Марыся, босая, выбегает на середину двора и начинает дикий танец.

Дождь такой сильный, что в первую очередь мать бросается к колясочке, в которой спит Дарья, и заносит младшую внучку в дом. Через пару минут с неба уже льются потоки воды.

– Мириам, черт возьми, ты простудишься! – кричит Малика.

По саду течет небольшая река, а в ней разная живность: муравьи, термиты, тли, мотыльки, пчелы и осы, которых с каждой минутой становится все больше. По течению плывет огромный таракан, которого здесь называют фиником, потому что и формой, и цветом, и размером он напоминает этот плод. Мыши и кроты забираются на фонтан, который сейчас остается единственным местом, не залитым водой.

– Тетя! – Марыся тоже взобралась на возвышение и теперь не знает, как добраться до дома. Оглядывается вокруг в поисках помощи, уже собираясь плакать.

– Я должна тебя стаскивать, Мириам? – Малика, не обращая внимания на насекомых и грызунов, к которым испытывает отвращение, пробирается под струями дождя к ребенку. Хватает девочку на руки, крепко ее обнимает и бегом пускается к дому, повизгивая от удара капель.

Через неделю после шалостей под проливным дождем Марыся заболела, несмотря на горячую ванну и массаж с использованием разогревающего бальзама.

– У меня болят мышцы и спинка, – жалобно объясняет она, лежа в кровати. – И мне как-то плохо и постоянно холодно. Кашляю, трудно дышать.

– Нужно вызвать врача, – твердит Жоржетта, закадычная школьная подруга, которая без Марыси не может обойтись и помогает ей даже во время болезни.

– Я знаю, что нужно делать! – Раздраженная Малика обрывает ее и думает, что не позволит десятилетней засранке ей указывать. – Не давай советов, лучше отправляйся домой, иначе наверняка подцепишь грипп.

– Ну что вы говорите! – смеется девочка. – Никакой это не грипп, это обычная малярия.

Женщины в комнате Марыси каменеют и грозно таращат глаза на Жоржетту, которая открывает им страшную правду.

– К сожалению, должен подтвердить диагноз опытной африканки, – смеется доктор-англичанин и гладит гордую Жоржетту по кудрявым волосам. – Прошу точно выполнять мои рекомендации, и все будет хорошо. Не волнуйтесь по поводу высокой температуры, это естественно. Может дойти даже до сорока градусов.

– И что тогда? – Самира просто трясется от ужаса.

– Можно ли ей принимать прохладные ванны? – спрашивает опытная бабушка.

– Положитесь на старинный бабушкин метод и природное чутье негритянки, и гарантирую, что все будет хорошо. Не паникуйте, девочка здоровая, сильная, у нее прекрасные условия. Через неделю все должно пройти.

– Что, семь дней?! Ведь это невозможно пережить! – Малика подходит к доктору, как бы желая его побить.

– Прощайте, дамы! – Мужчина свысока смотрит на расстроенных женщин и, недовольный, выходит.

Вместе с горячкой девочку охватывает страшная дрожь, и кажется, что у Марыси через мгновение от стука выпадут все зубы. Потом приходит головная боль, а позже – тошнота и рвота.

– Холодно, мне холодно, – сворачиваясь клубочком на мокрой от пота простыне, шепчет Марыся, укрытая двумя одеялами и толстым пледом.

Она все время держит за руку Жоржетту, которая позвонила домой и сообщила родителям, что неделю ее не будет, потому что у нее болеет подруга. Никто этому не удивился и ничего не возразил.

– Госпожа Самира пусть лучше не входит, потому что она только недавно закончила лечение, у нее организм ослабленный. Она может легко подхватить эту заразу, – руководит малолетняя, но достаточно опытная африканка. – Бабушка тоже должна поберечься, она пожилая женщина, и лучше будет, если она наденет масочку и намажется чем-нибудь от комаров. А мы с сестрами посидим, неделя – это недолго. И все жуйте кору хинного дерева, мы в дождливый сезон всегда так делаем.

– Ты хочешь стать медиком? – спрашивает успокоившаяся наконец Малика.

– Это моя самая большая мечта. Я очень этим интересуюсь и хочу что-нибудь сделать для моей страны, ведь не каждому здесь хорошо так же, как мне или вам. Окончу престижную академию где-нибудь далеко, в Англии или в Штатах, и вернусь сюда спасать бедных африканских детей. И женщин тоже.

После этих слов девочка заслужила такое уважение, что вообще могла бы поселиться у ливиек, а во всем, что касается малярии, стала главной советчицей и консультантом. Температура постепенно спадает, и уже через два дня Марыся может немного прийти в себя и поднабраться сил, чтобы выдержать будущие приступы, когда лихорадка ударит с удвоенной силой. Кажется, что болезнь никогда не закончится. Самыми страшными были мигрени и тошнота, мучившие ослабленную девочку. После лошадиных доз лекарств наконец-то появляется проблеск надежды.

– Я голодная, – шепчет Марыся на пятый день, вытирая со лба пот, выступающий от слабости, а не горячки.

– Прекрасно, мой любимый ангелочек! – говорит Малика, у которой от недосыпания под глазами темнеют круги, и обнимает девочку. – Мы быстренько примем душ, а бабушка сделает бульон из перепелок, чтоб подкрепить тебя.

– Да, да, конечно. Я даже заранее все купила, – подтверждает пожилая женщина.

– Жоржетта, можно ее выкупать, не будет хуже? – спрашивает совета у юной знахарки Хадиджа.

– Конечно, я помогу. – Подруга тоже измучилась, даже черный цвет кожи посветлел, а на щечках появился более светлый оттенок.

Марыся так ослабла, что Малика берет ее на руки и несет в ванную.

– Самое худшее позади, – говорит вновь приглашенный доктор. – Видите, не так страшен черт, как его малюют. Каждый год миллионы людей болеют малярией.

– А сколько умирают? – с неприкрытым ехидством спрашивает его Малика.

– Сейчас девочка должна получить долгосрочную реабилитацию, поэтому не вижу для нее возможности в этом году продолжать учебу в школе, – говорит врач, уходя. – Есть надежда, что она не потеряет год, в конце концов, это только начальная школа.

– Я звонила директору. С ее оценками это вообще не проблема. Ее уже перевели в следующий класс, – гордо хвалится Малика.

Как и говорил доктор, выздоровление занимает довольно много времени. У девочки была анемия, приступы мигрени. Тети, бабушка и африканская подруга заботятся о ней двадцать четыре часа в сутки. Сейчас они больше всего должны беспокоиться о том, чтобы болезнь не вернулась: этого выздоравливающая может не пережить.

– Скучно без тебя в школе, Мириам, – жалуется Жоржетта. – Не с кем словом перемолвиться.

– У меня на работе точно так же каждый день, – смеется Малика.

– И у меня то же самое, – подключается Хадиджа. – Разве что со стеной. Хорошо, что есть скайп.

– Перестаньте ныть, – упрекает всех улыбающаяся Самира. – Все у вас хорошо, потому что вы здоровы. Это самое главное – и точка!

Ранний ужин женщины устраивают в саду, потому что уже нет сильных ливней – сезон дождей закончился. Но на всякий случай они включают три большие электрические лампы, привлекающие насекомых; все женщины намазаны средством от комаров и одеты в длинные юбки и рубашки с длинными рукавами. Марыся лежит на раскладной пластиковой кровати, прикрытая тоненьким покрывалом. Одну Дарью трудно удержать в коляске: живой ребенок постоянно подскакивает и дрыгает ножками, смеясь до упаду.

– Я испортила вам каникулы, – грустно говорит Марыся. – Мы никуда не поедем.

– Да я бы все равно не получила отпуск, – утешает ее Малика. – А кроме того, проводить время в пока еще незнакомой стране довольно приятно. Как только ты окрепнешь, мы обязательно что-нибудь придумаем. Может, отправимся на экскурсию. Например, в город Кумаси в районе Ашанти, который расположен над огромной рекой Вольтой, или к самому глубокому в стране озеру Босумтви. Будет хорошо, вот увидишь.

– В парке Какум тоже супер, – присоединяется Жоржетта. – Можно смотреть на густые джунгли с веревочных мостов на высоте тридцати метров над землей. Говорю вам, головокружительная поездка!

– Но все куда-то выезжают, – продолжает с грустью Марыся.

– Вовсе нет, – возражает маленькая негритянка. – Я только две недели проведу у бабушки в провинции.

– Может, полететь на праздник Жертвоприношения в Триполи? – приходит в голову старшей женщине. – Это будет в декабре, как и Сочельник, и в школе три недели свободны.

– Твоя бабушка живет в негритянской деревне? – заинтересовавшись, спрашивает у Жоржетты Самира.

– Да, в Нсякре, – с улыбкой отвечает девочка. – Но она не какая-то обычная бедная деревенщина. Она известная в целой округе травница. Всю жизнь лечит больных, которые приезжают из далеких поселков и городов. Бабушка Афуа делает сборы от всех возможных заболеваний и произносит магические заклятия.

– Так значит, она ведьма? – Марыся с интересом приподнимается на локте и пристально смотрит на подругу.

– Можно и так сказать, я не обижаюсь. Но эта ведьма в начале независимости нашего государства дала много денег на развитие своей деревни, строительство дороги и приходской церкви, а еще на цистерну с питьевой водой. Она не боится конкуренции, – с гордостью говорит девочка.

– Значит, у нее денежный интерес, – с подковыркой произносит Малика.

– Да. Мама благодаря этому получила самое лучшее на то время образование.

– Где? В Гане? Это невозможно! – хором говорят ливийки.

– Это верно! Как я вижу, вы знаете, что в черной Африке даже сейчас школьное образование на хорошем уровне – большая редкость. Вот поэтому я хожу в самую дорогую американскую школу. Уровень в государственных школах безнадежно низок. Так утверждает мой папа, а уж он знает, что говорит, ведь он работает в правительстве. Школы миссии, такие, в которые ходили мои родители, дают преимущественно только знание языка, а платить там нужно немало. На образование моей мамы из своего потайного кармашка выкладывала деньги колдунья-бабушка. Мой папа из бедной семьи, он должен был сам заработать на науку. Работал в миссии, в которой же и учился, а вечерами и ночами – в местной пивоварне. Может, поэтому не пьет вообще.

Все взрываются смехом.

– Если речь идет о высшем образовании, университеты у нас – это черное отчаяние. Кадры – это дно, торгуют собственными или чужими работами, каждый экзамен можно купить, а зарплату не один раз получают натурой. Может, поэтому у нас так мало профессоров: большинство умерло от СПИДа.

– Девочка, что ты выдумываешь?! – Бабушку, похоже, возмущает то, что эта малявка уверенно рассуждает о реалиях взрослой жизни. – Откуда ты все это знаешь?

– От старших, – отвечает Жоржетта и оглушиельно смеется. – У меня есть уши, чтобы слышать. И у меня прекрасная, генетически заложенная память. Знаете, оттого что у нас не было письменности, все пересказывалось из поколения в поколение. Поэтому мы так быстро обучаемся иностранным языкам.

– Ох, Жоржетта, – вздыхает бабушка. – Ты такая старая малышка. Я тебя слушаю как пятидесятилетнюю.

– Так где учились твои родители? – допытывается Самира.

– Мама – в Сорбонне, а папа – в Оксфорде. Докторскую писали в Йельском университете, ну, все высшие школы были уже оплачены из европейско-американской ставки.

– Ого! – вскрикивают женщины, а Марыся, заскучавшая от взрослых разговоров, опускается на подушки и наблюдает за последними проблесками солнца в листьях садовых пальм.

– Такая состоятельная семейка, а говоришь, что никуда не едете на летние каникулы. Наверняка проводите их обычно на французской Ривьере, в Испании или Майями, – продолжает допытываться Малика.

– Так было каждый год, и папа уговаривал маму, чтобы и сейчас мы поехали вместе. Но она не хочет. Родители выезжают на Лазурное побережье, а меня посылают на две или три недели к бабушке в Нсякр. Туда, к черту на кулички! – Девочка смеется. – Черт возьми! Моя мама, наверное, меня не любит. А как твоя, Мириам? Любила тебя? – спрашивает подруга.

– Не знаю, не помню, – глухим голосом отвечает выздоравливающая девочка.

– Что ты мелешь, Марыся?! – возмущается бабушка. – Мама тебя любила!

– Разве ты не слышишь, что все называют меня Мириам? Меня так зовут! – У внучки на глазах выступают слезы.

– Зачем ты нервируешь ребенка?! – Малика с посеревшим лицом становится на сторону племянницы. – Не видишь, какая она еще слабая?

Воцаряется непривычная тишина, и Жоржетта окидывает всех вокруг большими черными глазами.

– Так что ты будешь там делать? – спрашивает Самира, желая разрядить ситуацию.

– Бабушка, несмотря на то что кажется такой современной и впихнула мать в науку, на самом деле сторонница старого времени и старых обычаев, – недовольно говорит девочка. – Я должна буду пройти какую-то церемонию, так как в этом году уже стала зрелой женщиной.

– А в чем заключается обряд? – обеспокоенно спрашивает Малика, уже наслушавшись всякого о древних обычаях инициации девушек на африканском континенте.

– Точно не знаю. Кажется, нужно идти на гору Кробо и там проходить испытание на невинность. Мама твердит, что каждая порядочная африканская девушка должна через это пройти и что этого не избежать. Ссорятся из-за этого с папой каждый вечер. Может, еще все изменится и я поеду на море…

– Отпирайся от этого, Жоржетта. Советую тебе. – Бабушка, которая читала о жестоких процедурах, поддерживающихся также в арабских странах, огорчается за подругу внучки и понимающе смотрит на Малику.

– Так они хотят выехать за границу, а ты в это время отправишься в деревню? – включается в разговор Хадиджа.

– Угу. – Маленькая худенькая негритянка кивает и поджимает губы.

– Дай нам на всякий случай точный адрес бабушки, ее имя и фамилию и название того культового места. Может, там есть телефон? – Малика все скрупулезно записывает.

– Будем к тебе звонить каждый день, – обещает Марыся. – Не успеешь оглянуться, как снова будем здесь вместе сидеть.

– Если что, звони, девочка, без стеснения. А если тебе совсем уж плохо будет, то мы приедем к тебе. Оставь мне и номер телефона твоего отца. – Малика чувствует, что тут что-то кроется, и ей жаль, что она ничего не может поделать.

– А вы можете позвонить ему и сказать, что я не хочу туда ехать? – в глазах Жоржеты загорается искра надежды.

После этого вечера время начинает бежать как сумасшедшее. Девочки получают школьные табеля и проводят каникулы в развлечениях и визитах. Все забыли о запланированной инициации Жоржетты, а сама девочка надеется, что проблема умерла сама собой. Однако за день до отъезда за границу родители сажают девочку в большой джип вместе с нянькой, водителем и охранником и отправляют в самое сердце Ганы.

– Мириам! Я все-таки еду! – кричит в телефонную трубку Жоржетта. – Папа под таким влиянием мамы, что ничего невозможно изменить. Она тоже ведьма!

Марыся старается дозвониться к подруге на следующий день и всю следующую неделю, однако мобильный не отвечает. Она все больше волнуется. Однажды она долго ждет Малику, которая, как только племяннице стало лучше, снова начинает возвращаться домой посреди ночи.

– Тетя… – шепчет Марыся и тащит ее в полумраке зала за рукав блузки.

– Почему ты еще не спишь?! – кричит пойманная на горячем Малика. – Хочешь снова заболеть?!

– Жоржетта не берет трубку. Что-то не так.

– Наверняка вне зоны досягаемости. – Малика чуть наклоняется, и девочка чувствует исходящий от нее запах алкоголя.

– Так позвони на обычный, ты же не выбросила номер? – Марыся отодвигается и смотрит на тетку с вызовом.

– Окей, завтра позвоню, обещаю.

– Ничего не получается, – говорит Малика, которая намеренно вернулась раньше с работы и сразу направилась в комнату племянницы. – Со стационарного телефона тоже никто не берет трубку.

– Когда я сегодня звонила, то вроде бы ответила, я услышала тихий плач, а потом связь отключилась.

Марыся от волнения нервно грызет ногти.

– Тетя, а что это за испытание?

– Я опасаюсь наихудшего, детка, – отвечает Малика, – и если сегодня ничего не узнаю, мы завтра поедем к ней. Коллега из консульства – помнишь Квафи? – поедет с нами. Его жена тоже проходила через это, и он противник таких процедур.

– Почему мою подругу обижают? Причем собственная мама, собственная семья! – Марыся в недоумении. – Что с ней там делают?

– Вырезают часть женских органов, там, внизу, в раковинке… – Тетка не знает, как осторожнее объяснить это племяннице.

– Но зачем?

– Такие глупые старые обычаи.

– Афуа Нся? – Малика слышит шум в трубке.

– Да, кто это говорит? – раздается неприятный женский голос.

– Я подруга семьи, сотрудница вашего зятя, – врет, даже не краснея, Малика. – Он просил, чтобы я узнала, как здоровье Жоржетты.

– Все в порядке, – медленно и как-то неуверенно отвечает старуха.

– Я хотела бы с ней поговорить, – настаивает Малика.

– Нет такой возможности, – говорит старуха и с этими словами кладет трубку.

Марыся, Квафи, Малика, водитель и наемный охранник чуть свет отправляются в направлении провинции Ашанти. Им предстоит дальний путь, самое меньшее двести километров по плохим дорогам. Правда, Малике удалось одолжить посольский джип, и это обеспечит им минимальный комфорт. Сразу после полудня они въезжают в деревню, которая выглядит достаточно ухоженной: видно, что в нее вложены хорошие деньги. Приезжие сначала задерживаются у какого-то бара и спрашивают, где живет знахарка. Люди делают вид, будто не знают, о ком идет речь, и не хотят с ними разговаривать. Малика направляется в полицейский участок и там расспрашивает первого попавшегося на глаза служащего.

– Я не знаю, – отвечает мужчина на ломаном английском. – Эта женщина по горам ходит, травы собирает, ездит к пациентам.

– А где вершина Кробо? – спрашивает ливийка, выказывая тем самым, что речь идет о знакомом ей предмете.

– Там, а может, не там, кто бы это знал? – Полицейский прекрасно ориентируется во всем, что касается дел старой колдуньи, но просто покрывает ее.

– Что ж, придется позвать полицию из города, и тогда вы все получите по полной! – взрывается Малика.

Ганец только цокает языком и гордо смотрит на женщину в европейской одежде. Думает, что такая красотка немного понервничает и поедет себе, как бывало всегда.

– Эта вредная баба, Афуа, построила здесь центр здоровья. Может, тут работают какие-нибудь врачи, еще не подкупленные ею? – Ливийке приходит в голову прекрасная мысль.

В маленьком чистеньком домике, у которого расположилась христианская миссия, они встречают симпатичного миссионера среднего возраста.

– Извините, можно к вам обратиться?

Малика рассказывает ему о случае с Жоржеттой и делится своими опасениями.

– Я стерву уже давно хочу поймать на такой позорной процедуре! – Миссионер взрывается, как обычный человек. – Она на этом столько имеет! Сторонниками обрезания являются не только представители низших классов! Можете себе это представить?!

– Да, представляю, ведь там сейчас девочка из семьи правящей элиты. Родители учились за границей, папочка работает в правительстве, а мамочка – известный юрист, по защите прав детей и женщин, – в бешенстве цедит сквозь зубы Малика. – Утоплю в стакане воды, поверьте мне!

– О, если б только ее найти, – соглашается обескураженный миссионер. – Эта колдунья скорее убьет девочку, чем позволит вмешаться в свою деятельность.

– Но Жоржета, которую мы ищем, – ее внучка!

Марыся остается в миссии, где вокруг нее суетятся сестры-монахини, которые давно не видели белолицых и светловолосых девочек. Они восхищаются и засыпают ее подарками. А в это время приезжие и вместе с ними трое миссионеров и молодой доктор-поляк из местного госпиталя, уезжают в сторону буша. У них при себе оружие и мачете. Выглядит это так, как будто они собрались на войну. После четырех часов поисков, когда начало смеркаться и все уже готовы были смириться с неудачей, они находят маленький глиняный домик с крышей из пальмовых листьев. Оттуда доносятся одинокие стоны и ужасная вонь разложения. Малика бежит к нему, но мужчины хватают ее за руку, не позволяя войти внутрь. Они зажигают фонарики, снимают предохранители с оружия и осторожно отодвигают грязное дырявое одеяло, которым завешен вход. Их глазам предстает страшная картина: на глиняном полу лежат восемь худеньких девочек от семи до двенадцати лет, каждая со связанными ножками и окровавленной промежностью.

– Wallahi! – Малика отбегает в сторону, и ее выворачивает.

Три жертвы церемониального обрезания уже мертвы, остальные в тяжелом или очень тяжелом состоянии.

– Она сделала им инфибуляцию, – шепчет доктор, раздвигая ноги одной из девочек. – Садистка и убийца!

– Что это? – спрашивает Малика, не вникавшая в эту тему с привычной для нее дотошностью.

– Это наиболее сложный и отвратительный обычай обрезания, называемый фараонским. Вырезается буквально все, что отвечает за удовольствие, а потом две стороны сшиваются, чтобы осталось небольшое выходное отверстие для мочи и менструальной крови, часто маленькое, как головка зажигалки. Делая все это в антисанитарных условиях, она обрекает половину девочек на смерть. Забираем отсюда этих бедняжек. Когда совсем стемнеет, на нас могут напасть приверженцы таких церемоний или дикие звери.

Жоржетта, у которой уже началось заражение, найдена в бессознательном состоянии и мечется в жару. После очередной дезинфекции гнойной раны девочке снова накладывают швы: теперь уже нет другого выхода. Малика, ассистирующая при вынужденной процедуре, видит, как страшно искалечены половые органы этой будущей женщины и матери. Она уже не удивляется большим международным медицинским акциям противников обрезания и понимает жалобы самих пострадавших. Для этой девочки все, что будет связано с сексом, обернется только болью и адом.

– Ваша дочь умирает в госпитале в Нсякре, – говорит Малика, наконец дозвонившись к отцу Жоржетты.

– Как это? Кто вы, откуда у вас номер моего домашнего телефона?! Вы шантажируете меня! – Напуганный мужчина повышает голос.

– Ты, образованный дегенерат! Ублюдок! – Женщина уже не владеет собой. – У меня племянница такого же возраста, как твоя дочь, и я в жизни не позволила бы ее так изуродовать!

Отец и мать пострадавшей прилетают правительственным вертолетом, который приземляется в центре деревни, и для жителей это становится настоящей сенсацией.

– Мы забираем дочку в город, – говорит стройный чернокожий мужчина с безупречным оксфордским произношением. Он убирает всех с дороги, относясь к окружающим его врачам, миссионерам и Малике с Марысей как к надоедливым выскочкам.

– Вы сделаете это, только если доктор разрешит! – Ливийка упрямо вздергивает подбородок и перегораживает ему дорогу.

– Отойди! – Мать Жоржетты, статная ганка с гордо поднятой головой, машет перед лицом Малики руками с разрисованными ногтями, как будто отгоняет назойливую муху.

– Я сейчас эти твои ногти в дерьмо всажу! – кричит невысокая арабка и подскакивает к расфуфыренной африканке.

– Позвольте. – Мужчина из консульского отдела ливийского посольства осторожно отодвигает коллегу и становится перед матерью, предъявляя свое удостоверение: он – глава ганского отдела Организации прав человека, Квафи, внук Кваме Нкрумаха[27].