Читать книгу До и после - Тариэл Цхварадзе - Страница 7

Заканчивалась весна, приближались выпускные экзамены. Успешно сдав их, я наконец получил аттестат о среднем образовании. Настала пора определяться с будущим. Романтика воровской жизни притягивала, но не настолько, чтобы идти этой дорогой до конца. На самом деле корона «вора в законе» скорее ответственность, чем привилегия. Еще ткварчельским подростком я понял, что шальные деньги, кутежи в ресторанах, красивые женщины и автомобили лишь одна сторона медали, вторая же – жизнь без семьи, годы мучений в карцерах, борьба насмерть за идею, разборки в своем кругу, решение человеческих судеб и постоянное пребывание вне закона. Одним словом, жизнь эта не так проста и красива, как казалось многим сверстникам. Меня не то чтобы пугали трудности, просто занятие живописью привлекало больше.

Чувствуя в себе потенциал художника, я мечтал писать картины. В Академию художеств в то время без серьезных связей или денег поступить было нереально. Не имея ни того ни другого, все-таки рискнул пойти на вступительные экзамены. Провалился уже во втором туре. Конечно, переживал, но надеялся, в случае отсрочки от армии, прорваться в Академию на следующий год.

В армии, как и везде, процветали коррупция и кумовство. За получение отсрочки тоже надо было внести неподъемную для семьи сумму. Топить родителей в долговом болоте не позволяла совесть, а умело «закосить» от армии не получалось.

В общем, обстоятельства сложились таким образом, что в мае меня призвали служить в ряды доблестной Советской армии. С распределением места службы неожиданно повезло. Комиссар района, по непонятной на тот момент причине, предложил остаться в Тбилиси! Как правило, призывников отправляли подальше от родных мест, а тут! В итоге от Исанского сборного пункта до артиллерийской «учебки» в Авлабаре колонна новобранцев притопала пешком.

В первые же дни, поняв причину благосклонности комиссара, я сильно пожалел, что согласился служить в родном городе. Для участия в ежегодном параде в честь Великой Октябрьской из высоких, стройных парней формировались парадные коробки. Мне было суждено по нескольку часов в день на протяжении шести месяцев долбить строевой плац сапогами, подбитыми железными набойками.

Увольнение в город можно было заслужить только за особое рвение в строевой и боевой подготовке. В обеих дисциплинах я не блистал, поэтому дом родной мог видеть только лишь с высоты холмов, где проходили полевые занятия. Казалось бы, вот оно, все рядом – веселые пирушки, недолюбленные девчонки, вкусная домашняя еда и нормальный сон. Так нет же – отбой, подъем, пресная каша, бесконечные маршировки, наряды и тотальное недосыпание. Короче – тоска беспросветная. Тогда я рискнул на самоволку. Перемахнув через высокий бетонный забор, узкой тропинкой направился в сторону города. Прошел метров сто и неожиданно столкнулся с идущим навстречу командиром батареи!

– Кругом! В расположение части, шагом марш! – выпалил лающим голосом офицер.

Ротный определил за самоволку десять суток, сразу после обеда нарушителя отвезли на гарнизонную гауптвахту. Гоняли там похлеще, чем в полку. После этого случая об увольнениях можно было забыть навсегда, но пропустить свадьбу старшего брата я не мог, поэтому и решился еще на один рывок через треклятый забор. Отгуляв на свадьбе по полной программе, поздно вечером поспешил назад. У станции метро наткнулся на патруль, естественно, опять очутился на гауптвахте.

После парада меня вместе с сотней таких же разгильдяев отправили для прохождения дальнейшей службы в городок Ахалцихе, близ турецкой границы. Из-за долгой, холодной зимы место это считалось «грузинской Сибирью». Туда со всего Союза сплавляли нерадивых солдат и провинившихся офицеров. В конце ноября, холодной ночью, нас выгрузили из вагонов и повели колонной через город в расположение 405-го мотострелкового полка, который среди военнослужащих называли не иначе как – «Четыреста пьяный».

Гулко громыхая сапогами по пустым, плохо освещенным улицам, колонна вошла в часть до подъема. Офицеры оставили солдат на плацу и разошлись по домам. Через час прозвучал сигнал горна, при звуке которого курсанты тбилисской «учебки» пулей вылетали на утреннюю физзарядку. А здесь тишина – никаких движений. Часть продолжала спать, и только когда горн оповестил время завтрака, из казарм стали выползать существа, совсем не похожие на бойцов Советской армии. Каждый сам по себе, они словно зомби брели в направлении столовой. Толпа солдат, напирая друг на друга, медленной волной катилась к закрытой двери. Неожиданно она распахнулась, из столовой выскочил квадратный прапорщик с огромным черпаком в волосатых руках.

– Назад, сволочи, назад! – размахивая черпаком, орал он.

Толпа недовольно загудела и отступила, но через несколько минут штурм повторился и цитадель с вывеской «Столовая» пала.

На новобранцев никто не обращал внимания. Притоптывая, они продолжали мерзнуть на плацу. Только на общем построении полка офицеры начали выкрикивать фамилии солдат и название подразделений, где им предстояло служить.

– Георгий Мгеладзе! Противотанковый взвод первой мотострелковой роты! – громко прозвучало над плацем.

Взводом командовал капитан, которому по возрасту полагалось быть по крайней мере подполковником. Его фамилия Сукач не обещала ничего хорошего, но на деле он оказался безобидным спившимся человеком. Солдаты полка формировали свой круг общения исходя из своей национальной принадлежности. Штаб-квартирой армян была столовая, по той простой причине, что ее квадратный начальник родом был из Армении. Должности хлеборезов и поваров безоговорочно принадлежали им. Чеченцы рулили в спортгородке. Культ физической силы у этих ребят в крови. В любое время суток их можно было встретить у турника или на засыпанном опилками борцовском кругу. Таджики почему-то хозяйничали на свиноферме. Грузины кучковались в санчасти, начальником которой был их земляк майор Берулава. Остальные жили сами по себе небольшими группами.

Встречались и одиночки. Двадцатисемилетний азербайджанец Наврузов был именно из таких. По-русски читать, писать, говорить он толком не умел, поэтому и не был знаком с уставом армейской службы. В караул его не ставили, на стрельбище не ходил, в учениях участия не принимал. Автомат в руках держал один раз, во время принятия присяги. Шатался, накурившись анаши, по территории и протяжно напевал себе под нос что-то национальное. Но однажды, когда полк выехал на учения, из-за нехватки бойцов его вынужденно поставили часовым у склада ГСМ. Из всего того, что так долго объяснял офицер, Наврузов вынес для себя главное – на пост никого не пускать!

Оставили его, значит, у склада, а через два часа, как положено, пришли заменить. Он передергивает затвор и заплетающим языком выговаривает:

– Стой, стрелять буду.

Разводящий начинает объяснять, что пришло время смены, но Наврузов, ничего не понимая, стоит на своем:

– Часовой никого не должен пускать на пост. Не подходи. Стрелять буду.

Пошли за начальником караула, но с ним повторилась та же история. В течение десяти часов сменить Наврузова не получилось. Только лишь после того, как закончился запас анаши и сухого пайка, он бросил автомат на землю и медленно, не обращая внимания ни на кого, побрел в казарму.

Среди офицерского состава тоже встречались персонажи, заслуживающие внимания. У перевалившего за тридцать лет Сиротина на плечах оставались полученные после училища погоны младшего лейтенанта. Ходил он исключительно в сшитой на заказ форме и отполированных до блеска хромовых сапогах. Стройный, подтянутый, всегда тщательно выбритый, офицер напоминал поручика царской армии. За спиной его так и называли – «Белогвардеец». Выпивал он по-черному, что, видимо, мешало продвижению по службе.

Как-то раз, заступив начальником караула на гауптвахту, Сиротин, пьяный в хлам, вошел к арестованным потрещать за жизнь. Там на нарах и заснул. Солдаты решили подшутить. Вытащили из его портупеи пистолет и спрятали в мусорном баке. Проспал он часа два. Только вернувшись в караулку, обнаружил пропажу. Любого потерявшего оружие неизбежно ждал трибунал. Долго не думая, берет у бойца автомат, возвращается в камеру, передергивает затвор и, чеканя слова, командует:

– Считаю до десяти, не вернете пистолет, открываю огонь!

Перепуганные солдаты тут же возвращают оружие хозяину. Он, не проронив ни слова, уходит в караулку пить дальше. Через несколько месяцев младший лейтенант Сиротин по неизвестной причине застрелился.

Все, кто служил в «Четыреста пьяном», не могут не помнить играющего мускулами капитана Бандарова. Можете себе представить дежурного офицера в меховой безрукавке с наградным и табельным пистолетами по бокам? Таким вот ковбоем товарищ Бандаров заявлялся в казармы во время подъема, переворачивал двухъярусные кровати со спящими бойцами и пинками гнал их на физзарядку. С теми, кому не нравились такие выходки, выяснял отношения не в кабинете командира полка, а один на один за казармой. Смельчаков, отважившихся на честную драку, ротный никогда не сдавал, а наоборот, начинал уважать и в дальнейшем не придирался ни по какому поводу.

Начальник артиллерии майор Кабисов – гротескная фигура, достойная фильмов Кустурицы. Многим известная фраза: «Копать будете от бордюра до обеда» скорее всего впервые прозвучала именно из его уст. Любил он с видом надутого индюка, прогуливаясь по части, останавливать бойцов и читать нравоучения. Чтобы подчеркнуть важность собственной персоны, перед переминающимся с ноги на ногу солдатом процедура бичевания всегда заканчивалась визгом:

– Кому стоишь, свинья такая? Стань как попало!

В такой разболтанной среде естественным образом частенько случались драки. Грузины с чеченцами ладили, соблюдая договоренность – друг друга не трогать, но как-то раз столкновение все же произошло.

405-й был местом, куда из столицы для принятия присяги направляли спортсменов. Они находились в полку около месяца, потом возвращались в Тбилиси для прохождения службы в СКА Закавказского округа. Таким вот образом и попал в часть легковес, мастер спорта по вольной борьбе Тимур Насурашвили.

В столовую, как правило, мы ходили и возвращались группой, а тут Тимур, задержавшись по какой-то причине, остался один. Перебранка, возникшая с «молодым» чеченцем, быстро переросла в драку. Ни тот ни другой не знали о существовании договоренности. Понятное дело, опытный «вольник» без проблем справился с соперником. Чеченец, долго не думая, рванул за подмогой. Уже минут через десять нашего борца на выходе из столовой ждала толпа во главе с высоким накачанным красавцем Гаркуевым. Перспектива быть избитым сапогами вырисовывалась реально. Зная, что чеченцы всегда готовы драться в честном бою, Насурашвили предложил:

– Я готов сразиться с любым из вас один на один.

Естественно, вперед вышел Гаркуев. Тяжелее и выше ростом, он выглядел предпочтительней соперника. Исход схватки казался очевидным.

Толпа осталась на месте, а они с Гаркуевым двинули за столовую, подальше от офицерских глаз. Тимур медленно шагал впереди, оценивая свои возможности в предстоящей схватке. Надеяться на победу можно было лишь в случае неожиданного прохода в ноги. А там уже он, мастер спорта по вольной борьбе, свое не упустит.

Прокрутив все это в голове, Насурашвили резко развернулся и метров с пяти бросился Гаркуеву в ноги. Прием удался. Навалившись сверху, сцепив руки чеченца мертвой хваткой бультерьера, он стал головой наносить удары по лицу соперника. Кровь из носа Гаркуева хлынула после первого же удара, через несколько секунд тот потерял сознание. Тимур, тяжело дыша, вышел к не ожидавшей такого исхода толпе чеченцев:

– Заберите своего бойца, ему нужна помощь.

В казарму победитель вернулся в гимнастерке, залитой чужой кровью до такой степени, что ее можно было выжимать. Пролежав неделю в санчасти, появился Гаркуев.

– Покажите мне этого героя. Ну ты, братан, молодец! Не ожидал я от тебя такого.

Ребята пожали друг другу руки и, не держа обиды в сердце, разошлись.

Так ни шатко ни валко в пьянках, драках, самоволках и протекала моя жизнь в части, над которой вместо красного флага со звездой с успехом мог бы развеваться анархистский с черепом. Все два года службы каждый день перед сном я, как и многие другие, прокалывал дырочки в карманном календаре и наконец проколол последнюю. Дембель!