Читать книгу Обугленное сердце - Татьяна Алексеева-Никулина - Страница 2

Расскажи-ка ты мне,

Как живут на Земле?

Хорошо ли живут,

Может, бедствуют?

Расскажи-ка ты мне —

Я не ведаю.

Расскажи-ка ты мне:

Войны есть на Земле?

Множат славу земляне

Победную?

Расскажи-ка ты мне —

Я не ведаю.

Расскажи-ка ты мне:

Есть любовь на Земле?

Носят тайну ли в сердце

Заветную?

Да поведай же мне —

Я не ведаю.

Расскажи-ка ты мне:

Дети есть на Земле?

А смеются? А ножками

Бегают?

Всё поведай ты мне —

Я не ведаю.

Расскажи-ка ты мне:

Есть ли смерть на Земле?

Люди правят ли тризну

Посмертную?

Расскажи-ка ты мне —

Я не ведаю.

Ты поведала мне,

Что на вашей Земле

И любовь, и война —

Всё случается.

Но смотрю на тебя,

А в глазах нет огня,

Отчего же душа

Так печалится?..

Алые зори…

Багрянец заката…

Вечно бы сниться

розовым снам…

Чёрным тюльпаном

взметнувшись когда-то,

в судьбы народов

ворвалась война.

Чёрный и красный —

схлестнулись два цвета:

скорбь – и отвага,

угли – и кровь…

Красного цвета

бинты в лазаретах,

чёрная ненависть —

та же любовь.

Красного цвета

пробитое знамя,

чёрного цвета

траур венков.

Вечным огнём —

сердечное пламя,

красная с чёрным —

память веков.

Светлая память —

у чёрных надгробий.

Павшим в боях,

умершим от ран,

я возлагаю

с любовью и скорбью

красную розу,

чёрный тюльпан.

Ничто беды нам не сулило:

Безоблачное небо было,

Кузнечик стрекотал в траве…

Но чёрное нутро взбурлило —

И адова прорвалась сила,

Взметнувшись в синеве.

Предотврати беду, Всевышний!..

Девчушка в сарафане пышном

Спешила с мамой в детский сад…

Но смертоносный дым неслышно

Спускался на сады и крыши,

Жизнь превращая в ад…

Набатом сердце бьётся громко,

Как только вспомню я ребёнка

С недетской мукою в глазах…

Небытия и жизни кромка

Здесь оборвалась гулко, ломко,

В сердца вселяя страх.

За чью преступную беспечность

Заплачено страданьем вечным

На десять жизней наперёд?!

Ген, словно мастер дел заплечных,

Проклятым атомом помечен,

В крови ещё живёт.

Когда в стране так часто плачут дети,

Когда у них не безмятежны сны,

Мне кажется, что я за всё в ответе,

Что в этом – доля и моей вины.

Когда ещё сироты есть на свете,

Когда тепла не вдоволь и еды,

Мне кажется, что я за всё в ответе,

Что это я не отвела беды.

Когда грохочут войны на планете,

Спасенья нет от дыма и огня,

Мне кажется, что я за всё в ответе,

Мне кажется, что виновата я.

Разумны будьте, взрослые и дети,

Храните дом по имени Земля,

Чтоб все мы просыпались на рассвете

От счастья и от песен соловья.

Вновь застыли в минуте молчанья

Часовые у братских могил.

Маршируют полки, шаг чеканя…

В небе голубь кружит, белокрыл —

Словно чья-то душа прилетела

Посмотреть с высоты на живых…

На гранит опустился – на стелу,

Встрепенулся – и тоже притих…

Не оплакивать будем – гордиться

Каждым павшим в далёких боях,

Каждым, ставшим прекрасною птицей,

Что застыла на серых камнях.

Видно, так суждено для России:

Самых лучших терять сыновей,

В горьком трауре черпая силы,

Становиться добрей и сильней.

Когда леса и рощицы

Вновь полыхнут пунцово,

Мне кажется: полощется

Опять метель свинцовая,

Что каплями кровавыми

Трава и мох облиты…

Под ними парни бравые

Лежат, землёй укрыты.

Костром горят по осени

Рябина и калина

В краю моём болотистом,

Где зреет журавина[1].

Веками крепость Острова

Врагам отпор давала,

Булатом, пикой острою

И пулей привечала.

И, множа славу гордую,

Сынов своих теряя,

Обильно ягод гроздьями

Округу озаряла.

В чеченской битве с ворогом

За честь родной Отчизны

Погибли дети города —

Стал Остров местом тризны.

Застыли в скорбной горести

Не венчаны подруги…

Полны калинной горечи,

Стоят леса в округе.

Костром горят по осени

Рябина и калина

В краю моём болотистом,

Где зреет журавина.

Есть белые птицы с белыми крыльями,

Белые лошади с белыми гривами,

Есть белые люди с белыми душами:

Живут они ладно, Богу послушные.

А где-то есть рядом чёрные демоны.

Белому миру доводятся кем они?

Чёрные птицы – в кружении алчущем,

Чёрные нелюди – помыслы страшные!

Молитвенны люди с белыми душами:

«Отец, упаси! Все храмы порушены!»

В ответ услыхали: «Нет вам спасения,

Доколе смиренны в уничижении!

Сложены крылья? Но вы же не сломлены —

Силой воспользуйтесь вашей огромною!

Лица, смотрю, стали маскою смертною?

Где воля к победе ваша безмерная?!»

И, размахнувшись могучими крыльями,

Тьму разогнав белоснежными гривами,

Рать поднялась православных послушников

С лицами светлыми, с чистыми душами.

В ужасе пятилась тьма покорённая

С чёрными душами, с мыслями чёрными.

Правда и Свет поднялись исполинами.

Их прославляли хвалебными гимнами

Белые птицы – лебеди гордые,

Белые кони – с поступью твёрдою,

Белые люди – с чистыми душами

И поколения – вслед им идущие!

Я молюсь за тебя, причинившего боль,

Я молюсь о тебе, дочке жизнь поломавшем.

Я молюсь за здоровье твоё и за счастье —

Я молюсь о тебе, я скорбею с тобой!

Я прошу у Небес очищенья души,

Я прошу у Всевышнего памяти ясной.

Ты поверь, что пришёл в этот мир не напрасно

И задачу свою ты ещё не свершил.

Я молюсь о тебе… Может, кто-то ещё

Сможет так горячо за тебя помолиться?

Пусть молитвы слетят, словно лебеди-птицы,

Подставляя тебе то ль крыло, то ль плечо!

За жизнь мою, Судьбу мою,

За жизнь моих детей —

За всё её благодарю,

Целую руки ей.

Ты мне подружкою была

(Да что – была?! И есть!),

Ты столько радости дала,

Забот твоих – не счесть!

Смеёшься ли, ворчишь порой

И память ворошишь —

Ты – рядом,

ты всю жизнь – со мной.

От мамы не сбежишь.

Ты только дольше поживи!

Артрит или склероз —

Я боли все приму твои,

Уберегу от слёз!

Мы с тобой поменялись ролями:

Словно доченька ты у меня,

Постаревшая добрая мама,

Моя мама – из света и дня.

Ты, конечно, не просишь игрушек

И не учишь нелёгкий урок.

Просто мир тебе доченькин нужен —

Стариковский-то беден мирок.

И когда ухожу я из дома

(Всё какие-то гонят дела!),

Непонятною силой влекома,

Возвращаюсь, чтоб ты не ждала.

И во взгляде твоём – не тревога,

А тоски, одиночества боль.

Потому и кричу от порога:

«Я вернулась! Я снова с тобой!»

Если выпадет встреча с друзьями,

Где и шутки, и песни, и смех,

Ты посмотришь такими глазами,

Что уйти без тебя – просто грех!

Не сопрано – фальцет очень тонко

Зазвенит и сорвётся на дрожь,

И вопрос, как вопрос у ребёнка:

«А меня ты с собою возьмёшь?»

Я дотоле с тобой неустанно,

Сколько будет дорог впереди.

Посмотрите: вы видите? – мама,

Словно доченька, рядом сидит!

Я в жизнь выходила с одним чемоданчиком,

Оставила дом, помахала родне.

Летела вперёд за звездою заманчивой

И верила в счастье, что выпадет мне.

Да, только – вперёд!

Как прекрасно движение!

Багаж тяжелел – всё хотелось иметь:

Квартиру и дачу, мужчин поклонение,

Карьеру, достаток… Успеть бы! Успеть…

И в бешеной гонке за благами этими,

И веруя в то, что живу, не греша,

Споткнулась о камешек, мной не замеченный,

Но – не обходимый, с названьем «душа».

И что-то заныло тревожно под ложечкой:

Душа, отзовись, примостилась ты где?

Ты в пятки скатилась? Устала немножечко?

Озябла? Во что тебя лучше одеть?

Стоят в кладовой сундуки, чемоданищи,

Пылятся в шкафу крепдешин и меха…

А всё же, душа, обрела ты пристанище?

Ведь ценности эти – всё блажь, чепуха!

И всё оказалось ненужным, незначимым,

Нелепым, смешным в судьбоносной реке…

Я жизнь начинала с одним чемоданчиком.

Из жизни уйду, как и все, – налегке…

Как же быть мне теперь,

Если жизни захлопнулась дверь?!

Ты с судьбой моей был неделим,

Муслим!

Ты был брат, ты был друг.

Если горе давило вокруг —

Я жила баритоном одним:

«Муслим»…

Но сгорел, как свеча,

И слеза о тебе горяча:

Видно, плохо был мною храним

Муслим.

Сладкозвучный Орфей!

Голос твой – и ничей! —

Искрой Божию был осеним,

Муслим!

Святогорье к себе манит —

В эти парки, луга и рощи…

Здесь и дышится как-то проще,

И без боли душа скорбит.

И слова здесь звучат полней,

И сердца не стучат вполсилы…

Здесь, застыв у его могилы,

Плачет Русь…

Я горюю с ней…

Семь красок основных дал людям Бог,

Художник на палитре их смешает —

И на холсте под кистью оживает

Мир, вызывая восхищенья вздох.

Семь звонких нот имеет человек.

Попав однажды в руки музыканту

И повинуясь мощному таланту,

Они бессмертными становятся навек.

А у меня – огромный Божий дар:

Я речью поэтической владею,

Но как-то непростительно немею,

Не в силах передать души пожар

И рассказать, как звёзды хороши,

Как день горяч был на исходе лета;

О том, что не всегда стезя поэта

Становится отрадой для души;

Про тень лесов и про живой родник,

Что пробивает русло меж корнями;

Про пики гор, покрытые снегами,

И про огромный полюсов ледник;

И как натужно тяжелы шаги,

Когда с любимым оказалась в ссоре,

И как спина сутулится от горя…

О, Мать-Природа! Научи и помоги!

Боюсь от слабости сломаться,

Боюсь, что больше не смогу

Жить улыбаясь – притворяться.

Боюсь. И силы берегу.

Мне страшно, если мимоходом

Залезть мне в душу норовят,

Когда душевную свободу

Цепями заковать хотят.

Боюсь людского бессердечья,

Боюсь, что в горе, – в крик сорвусь.

К себе внимание привлечь я

До смехотворного – боюсь.

Боюсь твоим глазам поверить

И недоверия – боюсь.

Боюсь, что ты захлопнешь двери,

Пока я сделать шаг решусь.

Боюсь, не вынесу разлуки,

Когда наступит наш разрыв.

В отчаянье ломаю руки,

До боли губы закусив.

О, это горькое бессилье,

Извечный глупый женский страх!

Когда же мне сломали крылья,

В душе уверенность поправ?!

До седин дожила, а не мудрая:

Ни смолчать не могу, ни польстить.

Хоть встречаю полвека утра я —

Не умею, как надо, жить.

Не постичь мне кодекс бесчестия,

Вытирание ног о друзей:

Проживи на свете лет двести я —

Не постигну – хоть ты убей!

Не понять головой непрактичною

Звон монет и шелест купюр.

А ведь как бывает обычно-то? —

Где конверт – «порядок», «ажур».

И спина моя не приучена

Нужным людям поклоны бить,

И, хондрозом гордости скручена,

Головы не могу склонить.

И в кого задалась, непутёвая?!

Бабка всё твердила: «В отца».

Что ж! Я, может, и бестолковая,

Но хожу, не пряча лица!