Читать книгу Город ноль - Татьяна Алексеева - Страница 7

В идеально белой спальне-мансарде беспомощно замираю, не зная, куда деть себя и свой грязный рюкзак. Притулиться, что ли, в эркере на подоконнике-диване? Втиснуться в одно из мягких кресел, что своими накидками подметают пол? Или сразу сбежать за стеклянные двери на балкон, оттуда вниз по крыше террасы, затем к воротам и прочь?

Выбираю огромную двуспальную кровать и скромно сажусь в изножье на свернутый плед.

– Игорь… – С легким вздохом упрека Маря подходит ко мне и невесомым движением за руку сгоняет с места. – Сомнешь. Да и брюки у тебя грязные.

Она аккуратно одергивает края пледа и разглаживает морщинки на его поверхности. Теперь я даже на ковер не смею ступить, топчусь на месте и перевожу взгляд с одного на другое. Пузатые подушки на подоконнике-диване тщательно взбиты, но не для того, чтобы на них спать и тем более сидеть; на спинках кресел висят то ли полотенца, то ли салфетки – не понимаю, зачем; светильники на тумбочках по обеим сторонам кровати стоят под идеально ровным углом, и абажуры их точно подогнаны, чтобы сочетался узор. Модные книги на узкой белой этажерке в углу выстроены по росту и оттенкам; шторы отодвинуты ровно настолько, насколько нужно, и волнами спускаются до самого пола. И зеркала, повсюду зеркала. Напольное и одно, два, три на стенах… Снять бы их и унести отсюда, они напоминают мне ртуть. Не желаю видеть свое отражение.

– Сидеть и лежать на кровати днем – дурной тон. И для организма вредно. Его нужно приучать к порядку, чтобы вечером он сразу засыпал. Если ты будешь целый день валяться на кровати, он станет трудновосприимчивым.

Молчу. Нет сил спорить. Неужели она не видит, как мне паршиво? Я ведь не с отпуска вернулся. Почему она не понимает?

– Ты не согласен?

– Согласен.

– В любом случае, если не согласен, все равно в такой одежде ты все испачкаешь. Сначала нужно вымыться и переодеться.

До этого, как я понял, нельзя нигде сидеть. И лежать тем более. Лежать даже в чистом нельзя: вредно.

– Тук-тук. – В комнату входит Рубен. – Обживаешься? Хотел спросить, тебе не нужны обновки?

С барского плеча, страдник. Прежде чем успеваю раскрыть рот (сказать собирался не это, конечно, куда мне, с моей-то смелостью), отвечает Маря.

– Конечно, нужны. Спасибо, Рубен.

– Спасибо, Рубен, но у меня есть своя одежда.

– Так, голубки, вы меня запутали, – смеется Рубен. К температуре отношений между людьми, в том числе личного к нему отношения, он нечувствителен.

В этот раз опережаю Марю:

– Мне ничего не нужно. Я принес одежду.

– Она уже наверняка пришла в негодность. – Маря оглядывает меня с головы до ног и поджимает губы. Ей самой хотелось бы видеть меня в идеально выглаженной рубашке-поло с твердым воротничком, в теннисных брюках со стрелками и мягких парусиновых тапочках на босу ногу, приоткрывающих крепкие мужские икры, как у Рубена. Но для этого ей придется как минимум отшибить мне память, чтобы я перестал воспринимать себя как себя.

– Не на парад, но и не рванье, – добавляю я, имея в виду свои портки. Перевожу взгляд на Рубена, желая закончить бессмысленный спор, ибо уступать в любом случае не собираюсь. Переодеть в одежду Рубена меня смогут только силой, связав перед этим и заткнув рот кляпом. Но тогда переодеть не получится. Парадокс. – Мне ничего не нужно.

– Точно? – щурится Рубен. – Ладно, воля именинника – закон.

Надеюсь, он не использовал этот аргумент в защите клиентов.

Маря недовольно вздыхает. Рубен смотрит на нее, смотрит на меня, гмыкает под нос и, потоптавшись, уходит. Наконец-то.

– Обязательно выступать? – спрашивает Маря, как только дверь за ним закрывается.

– У меня правда есть одежда. И вполне еще годная. Вот, посмотри сама. – Протягиваю рюкзак, который все это время послушно сидит у моих ног.

– Не хочу я ничего смотреть! Твой так называемый стиль я хорошо знаю и сыта им по горло. Здесь приличное общество и уважаемые люди, – добавляет Маря уже из гардеробной.

– Кем уважаемые? – недоумеваю я.

– Другими не менее значительными людьми.

Зеркальные двери гардеробной вздрагивают от беззвучного смеха над обросшим растерянным чудаком и с глумливым шушуканьем закрываются перед его носом, ограничивая доступ в кладовую с барскими кафтанами. Отворачиваюсь, чтобы не видеть себя.

– Ты думаешь, теперь это важно?

– Статус всегда важен! – сердится Маря. – Он определяет человека. Достойные люди выглядят достойно даже в самое спорное и трудное время. Мы не должны дичать, Игорь. В городе вас держали под карантином, ты никуда не выходил и, соответственно, мог не придавать значения своей внешности. Но здесь изволь соблюдать приличия. Мы не станем ходить в рванье только потому, что Разумнику пришел конец. Здесь по-прежнему цивилизация. Если мы отринем последние законы и правила и наплюем на воспитание, нам останется только взять дубинки и начать колотить друг друга, как в том же Разумнике. Этого не будет, запомни! – грозит она пальцем, словно хочет прибавить: и не мечтай! – От внешнего мира мы ограждены не только забором и сотнями километров.

– Чем еще? – мрачно осведомляюсь я.

– Организованностью, – нравоучительно улыбается Маря. Отвожу глаза. – Здесь у людей сам тип мышления другой, не такой примитивный, как у жителей Разумника. Я не удивлена, что он пал. Такой исход неминуем для мелких городов, где уровень развития и шкала потребностей населения застряли на отметке пещерного примитивизма. Такие люди и на пустом месте беспорядки будут устраивать. Да вспомнить хотя бы ситуацию с пайками. Ах, банку сгущенки не доложили! Ах, вместо банки сайры – банка горбуши! Из-за этого надо нападать на других и вести себя, как неандерталец! «У-у-у, мой кусок мамонта меньше, чем у него!»

Молчу. Голова болит. Оказывается, отвык от ее голоса… Она всегда так жеманно растягивала слова, или у меня восприятие обострилось? Не мог же я раньше не замечать этой тягучей интонации? Как режет слух… Что со мной не так?

– Значит, чтобы жить здесь, мне нужна специальная одежда? – Голос бесцветен, звучит из-за спины, будто кто-то посторонний озвучивает мои мысли. – Пиджак и брюки остались дома. Все претензии к Рубену, он собирал рюкзак.

Маря смотрит на меня – будто иголками колет. Взгляд холодный, чуть ли не надменный. Откуда это взялось? Почему я так действую ей на нервы?

– Конечно, это Рубен виноват, что у тебя стиль уличного музыканта.

Понятно теперь, откуда у него это сравнение.

– Пойдем в ванную, я тебя подстригу.

Замечательный переход. Безрадостно ухмыляюсь, иду за ней. Маря работала парикмахером. Я был ее постоянным клиентом, пока не отважился пригласить на свидание.

За эти месяцы Маря полностью обжила ванную. Уголок для меня нашелся с краю мраморной столешницы с раковиной, но даже этот крохотный пятачок я всего лишь арендую у Рубена бритвенным набором из числа его несчетных бесхозных подарков, которые он потом раздавал и передаривал менее просвещенным. Он попросил не считать это подарком на мой день рождения, а я бы предпочел одноразовые станки по десять штук, а не эту японскую мутотень из нержавейки с помазком из барсучьего ворса, да еще в деревянной подставке ручной работы из какого-то тропического дерева. У меня ноутбук столько не стоил, сколько этот гребаный набор.

Стакан для зубных щеток – вот истинно мое место. Щетка до сих пор моя, ни за что не поменяю.

– Что это за набор? У тебя такого не было, он тебе не по карману. Это тебе Рубен передал в бытовку? Ах, какая красота!.. Надо же, настоящее дерево. И такое гладкое… Так у тебя и бритва была, и пена! Почему же ты не побрился?

– Не знаю, не до того было.

– Целый месяц не до того было? Даже ради жены? Я тебя только заросшим и видела.

Молчу. Несколько минут мы оба слушаем только мягкое пощелкивание ножниц, порхающих над моей шевелюрой.

– Знаешь, с твоей стороны было не очень-то красиво появляться в таком виде, учитывая, что у тебя была возможность привести себя в порядок. Соседские дети вообще тебя не узнали, они подумали, что мы поймали домового и заперли его в бытовке.

Говори она чуть мягче, я бы принял это за шутку и улыбнулся. Но в таком раздраженном тоне это неодобрение, попытка пристыдить.

– Почему ты ничего не сказал Анфисе?

– По поводу чего?

– Как она выглядит, конечно, – нетерпимо отвечает Маря. – Мы с ней так старались, а ты даже не заметил.

– Я заметил.

– Почему ничего не сказал?

– Я устал.

– От чего? – насмешливо ухмыляется Маря. – Ты целый месяц просто так просидел в сторожке. Смотрел телевизор, спал круглыми сутками… От чего уставать? Разве что от скуки. Я бы там с ума сошла.

– Маря, по-твоему, откуда я вернулся? Из отпуска?..

– Ой, только не начинай! Я прекрасно знаю, как обстояли дела в городе, каждый день новости смотрела. Каждый день и каждый час, и там подробно обо всем рассказывали. Тебе меня не обмануть, Игорь. Думаешь, я не знаю, как тебе жилось? Я прекрасно помню, что в первый день карантина Рубен скинул тебе на карточку тридцать тысяч! Ты не мог истратить все до последней копейки, потому что вскоре магазины закрылись и вам стали бесплатно подвозить и раздавать пайки. Так что не выдумывай, мой милый, и даже не пытайся разжалобить меня!

– Хорошо, не буду.

Она обиженно фыркает. Мои несогласия с ее словами она не любит так же сильно, как и слишком быстрое согласие. Неужели среди женщин нет ни одной гармонично развитой личности, без взаимозаменяемых понятий и противоречащих желаний, с кем разговор не напоминал бы перестрелку?

– Терпеть не могу, когда показывают свою слабость! – вполголоса бросает Маря. Вроде бы себе под нос, а вроде бы и на мое гнездо, над которым сердито и резко щелкают ножницы.

Не проходит минуты, как она спрашивает с напором чуть сильнее прежнего:

– Ты никому не говорил, что был безработным и жил на деньги Рубена?

Долго молчу, она с раздражением окликает меня и повторяет вопрос.

– Я не был безработным, я уволился из книжного и собирался стать учителем.

– Но не стал. Ты даже на работу новую не устроился.

– Не успел из-за карантина.

Маря снова фыркает, на этот раз насмешливо, как от старой заезженной шутки.

– Звучит как обычное оправдание безработного, – парирует она, и ее легкие, почти невесомые движения расческой по моим укороченным прядям никак не соответствуют резкости ее тона. В ней словно заключены два человека, и почему-то профессиональная половина кажется мне сейчас мягче и нежнее. – «Не успел, не вышло, обстоятельства так сложились». Здесь лучше помалкивать об этом, если не хочешь потерять уважение соседей. Мы, – (кто это «мы», мне уточнять не требуется), – сказали всем, что ты устроился в компанию Рубена, успел поработать с неделю, но потом ввели карантин. А не приехал, потому что готовился к экзаменам на поступление в юридический.

Вот, оказывается, как дело было. Нет сил возражать.

– Игорь, ты слышал, что я только что сказала?

– Да.

– Надеюсь, ты не поставишь нас в неловкое положение?

– Вы уточнили, какие мотивы я преследовал, выбирая юридический?

– А какие тут еще могут быть мотивы, кроме желания наконец-то изменить свою жизнь к лучшему? Тебе надоело болтаться по второсортным должностям, вот и все.

Вот и все.

Маря берет машинку, и наше затянутое безмолвие наполняется сонным жужжанием. Руки моей жены колдуют надо мной с профессиональной скоростью, а ее глаза с отточенной меткостью примериваются к моим волосам, и в этих движениях, как и в брошенных ею взглядах, нет ни капли намека, что она моя жена. На миг я вижу в отражении зеркала салонного мастера, к которому однажды пришел за стрижкой в пятьсот рублей, но даже тогда она была приветливее и ласковее, чем сейчас.