Читать книгу Осень Окаяна - Татьяна Авлошенко - Страница 9

Лагерь разбили подальше от берега, чтобы уберечься от докучливых комаров. Нордры сноровисто поставили шатер для Берканы, разложили костер, и вскоре с горьким запахом дыма смешался непривычный лесу дух доброй похлебки.

Безлицые, вставшие отдельно, тоже что-то стряпали. Беркана вспомнила о лиходейском замысле Вольги и невольно поискала глазами серый плащ и седые волосы. Смолен как привиделся.

Нордры не любят лес. Дети моря, они привыкли смотреть на много стрелищ вперед, издали узнавать друзей и врагов. Море жестоко, но простодушно, человеку опытному нетрудно разгадать его замыслы. В лесу не так. Чаща многолика, хитра, скрытна. Зыбкой глади моря нельзя верить, но она и не скрывает этого. Лес может спасти, чтобы тут же предать. Чаща опасна днем, но еще грозней она ночью.

Юный Амлоди зорко вглядывался в толпу деревьев. Казалось, мрачные исполины только и ждут, чтобы дозорный отвернулся, не смотрел, тогда они подберутся поближе, протянут корявые ветки-руки, схватят, задушат, растерзают и пойдут к золотистой искре костра, чтобы наказать дерзких, осмелившихся нарушить покой леса. А сколько чудовищ скрывается за неровными спинами деревьев?

Рука Амлоди сжала нательный крест.

– К Тебе, Господи, взываю…

Нордр не должен бояться ничего. Амлоди не страшны живые враги, неужто смутят его какие-то деревья? Вот стоят черные, неподвижные, руку протяни – и ближайшее потрогать можно. Голоса еще какие-то мерещатся. Просто ветер в листве шелестит. Что лес? И в лесу люди живут.

Амлоди еще раз огляделся. Дерево, гнилой пень, заросли дикой смородины, молодой смолен с седыми волосами, разлапистый выворотень, снова деревья. Все спокойно.

Сер не стал менять обличье, только слегка перелепил морду, чтобы легче было говорить. Увидев эту чудовищную голову на мощном зверином теле, человеческую, но всю покрытую шерстью и с острыми волчьими ушами, Вольга невольно поежился. Не от страха – приходилось видеть и кое-что поужасней, – а от понимания суровой сосредоточенности вожака, готовности его к бою. Оборотень наиболее могуч в зверином обличии.

Вольга плюхнулся рядом с Сером на опавшую хвою.

– Ну? – волкодлак чуть скосил желтый глаз.

– Хорошая рать. Сильная, зоркая. Дозоры выставили. Завтра до Аскхейма доберутся.

– Можем уходить?

– Нет, Сер, – Вольга подобрал с земли сосновую шишку и подбрасывал ее на ладони. – Что-то тут не так. Балахонники нордров терпеть не могут, почему же идут с отрядом падчерицы эрла? И бареки эти… Неладно, вожак. Дымом пахнет.

Оборотень молчал.

– Один день, –Вольга говорил уже не так уверенно. – Завтра они будут в Аскхейме, а мы уйдем на Смолену.

– За плечами девочки Тьма.

Шишка упала на жухлую хвою.

– Кто? – резко спросил Вольга. – Упырь, Мстящий, колдун?

– Нет. Собственной силы немного. Будто сам пойман.

– Братство и Охотник, – задумчиво протянул смолен. – А ведь балахонники от всякого ведовства, как от проказы, шарахаются. Что-то тут… Ой, вожак, а зачем она в Аскхейм-то идет?

– ?

– Падчерица эрла нордров собирается в Лорейн, чтобы выйти замуж за тамошнего герцога. Но вдруг решает вернуться в Аскхейм. Кто-то схватил ведогоня Берканы. А Братство тут как тут. Присосались, как клещ к собачьему уху. Она не еретичка, Сер, даже не ведьма. Она теперь самая настоящая нечисть.

Вольга замолчал. Сер в ответ тоже не проронил ни слова. Оба слишком хорошо знали, как поступают на острове Окаян с нечистью и местами, где она обитает.

– Сер. Он же наверняка будет здесь. Кто еще способен состряпать такое? Аспида не бьют в горах, только когда он падает на землю. В городе, тем более за проливом, мы к нему не подберемся. Один раз я его упустил…

Волкодлак со вздохом положил голову на лапы.

– Слишком много говоришь. Если нордры продержатся эту ночь, завтра на рассвете отправимся в Аскхейм. Обо всем расскажешь Исе. Дальше они сами. Если не всех ведунов еще перетопили.

– Ладно, вожак! – Вольга сразу повеселел. – Перемахнем Братству дорогу!

Он поднялся поспешно, словно боялся, что Сер остановит его, передумав.

– Пойду пока в лагерь, погляжу, что люди делают. Скоро свидимся.

Человек не услышал бы, как ступает Вольга, но волкодлак различал каждый шаг. Вот молодой смолен остановился возле дозорного, вот прошмыгнул мимо, вот опять зашагал свободно и весело. Доволен! А это что? «Спасибо, вожак…» Дурила.

Оборотень поворочался, устраивая поудобнее совсем уже волчью голову. Осень подступает. Уйти бы сейчас в щедрые богатые леса, подальше от враждебных людей, от железа, от смешанного запаха ладана и горящего мяса. К зиме бы готовиться. Но Вольга от задуманного не отступится, а вожак стаю не бросит. А тут еще Беркана. Видно, крепко схватила сердце волчонка чернокосая девушка. Была бы другая, только порадовался б Сер. Но Беркана – дочь и падчерица вождя. Да к тому же с Тьмой за плечами. Человек, ведогоня которого схватил враг, вдруг становится над собой не властен, воплощенным злом становится. Молись своему богу, девочка, чтобы помог тебе дотянуть до встречи с хорошим ведуном.

Ветер дул в сторону лагеря людей, поэтому Сер не почуял запаха человека, подходившего к дозорному, но шаги его расслышал хорошо. Шаги человека, не привыкшего ходить ни по лесам, ни по песчаным отмелям вдоль берега моря, ни по палубе корабля. Ногам идущего были любы мощенные камнем улицы герумских городов.

Сер неторопливо поднялся и нырнул в ночной лес.

Чья-то рука легла на плечо Эйрика Мьёлльнира. Оглянулся – Безлицый. Протягивает флягу.

– Это хорошее вино. Угощайся, брат.

В посудине что-то соблазнительно булькнуло. А уж запах! Рыжебородый нордр привык к ячменному пиву, но и в винах знал толк. Рот жаждал божественного напитка, рука сама тянулась к фляге…

– Нет.

Безлицый чуть отступил.

– Брезгуешь, брат? Или этот напиток слишком крепок для тебя?

– Чего? Да я…

– Остынь, фальк.

Эйрик и безлицый разом обернулись. У костра сидел молодой смолен с седыми волосами. И откуда взялся?

– Остынь, фальк, – спокойно повторил парень. – Человек тебе угощение предлагает, негоже на него рычать. И ты, святой брат, не гневайся. Знаешь ведь, как нордры Хакона конунга чтут. Сказано им: «А если кто, хмельным прельстившись, не выполнит доверенного ему, не назовут то люди добрым делом». Нельзя воину в походе пьянствовать.

Безлицего как тролль слизнул.

– Ты, фальк, поглядывай, – почти пропел странный смолен, протягивая руки к огню. – Им сейчас драка нужна. Будут народ злобить.

– Ты кто такой?

– Ай не признал? – коротко усмехнулся парень.

Почти с ужасом воззрился Эйрик на странного смолена, готовый уже увидеть то ли золотое сияние нимба, то ли высовывающийся из-под плаща ослиный хвост. А то еще хуже, еще страшнее – раздастся вдруг глухое карканье двух воронов или блеснут в улыбке отливающие золотом зубы древнего бога Хеймдалля. Или еще что? Кто знает, что может выползти из враждебного леса в ночь, когда луна в полной силе. Вон глаза-то у смолена как горят.

Тьфу, пропасть, так это ж просто от костра отсвет.

– Вольга я, баенник, скальд по-вашему. От Хофенштадта с вами иду.

– А.

– Эй, ты!

Амлоди обернулся. Коренастый Брат Ревнитель сердито таращился на него. Не сказать, что рожа у Брата постная, – кто их разберет с их-то масками! – но недоволен чем-то изрядно.

– Иди! – не вынимая рук из широких рукавов балахона, безлицый указал подбородком в сторону костров за деревьями. – Теперь я караулить буду. Ваш рыжий просил брата Видкуна. Брат Видкун приказал.

Ай да Эйрик! Сумел сократить своим людям время стражи. Понятно теперь, почему безлицый злится. Кому охота идти от тепла костра в сырой холодный лес?

– Бог справедлив, а, брат? – весело сказал Амлоди нахохлившемуся балахоннику.

Пальцы удобно держали рукоять спрятанного в широком рукаве ножа. Глупый мальчишка! Не услышал шагов подходящего к нему человека, покинул пост без личного приказа старшего, повернулся к незнакомцу спиной. Можно было бы убить его здесь на поляне, когда стоял рядом. Слишком просто, слишком скучно. Не достойно человека, специально обученного истреблять язычников в их логовах.

Вытащив нож, брат Клавдий спокойно ждал, когда меж деревьев на мгновение покажется худая спина нордра.

Кто-то грузный и сильный, выскользнув из темноты, ударил брата Клавдия в грудь, опрокинул на спину. Герум не успел закричать, не успел ударить нападавшего приготовленным для броска ножом. Сильные челюсти зверя мгновенно вырвали безлицему горло. Только досталось Ревнителю напоследок видение могучей груди распрямляющегося волка, белого пятна на ней и запутавшегося в светлой шерсти кольца со странным крестом внутри – языческого знака солнца.

Удивительная то была ночь. Вторая бессонная ночь в жизни Берканы. Дома, в Аскхейме, ложились спать в сумерках, чтобы не жечь огонь зря. Женщины боялись выходить по ночам на улицу и детей не выпускали: «Смотри, схватит тебя лунная бабка!» Выбежишь, бывало, из дома по нужде или просто удаль свою показать и скорей обратно, к свету и теплу очага, к людям. Где уж тут глазеть по сторонам! Только мужчины, холодноглазые воины, да старухи, помнящие смутные времена, когда, бывало, все, от мала до велика брались за оружие, чтобы защитить поселение, не боялись ничего. Но и они предпочитали по ночам спать, искренне полагая, что Бог создал тьму только для того, чтобы позволить человеку с чистой совестью отдохнуть.

А ночь была чудесна. Сколько же звезд на небе! Дочь эрла попыталась отыскать милую каждому мореходу Полар – золотистый глаз Вечного Пса, но не нашла. Ничего, ничего, все еще будет. Все узнаю, разведаю, запомню. И слушать слово Исы эрла больше не буду. Вот вернемся в Аскхейм, и потребую один из драккаров отца! И сколько тогда будет таких ночей, когда поднятые глаза встречают не закопченный потолок, а перевернутый кубок неба – вороненое серебро.

Беркана огляделась. Где Вольга? Смолена как ведьма в мешке унесла. В стороне от костров стоял на коленях отец Мартин. Опять молится за всех людей, живущих в Божьем мире, а также за тех, кто жил когда-то или жить будет. Чуднó. Чего за всех-то? Подойти, что ли, заговорить со священником? И рассказать ему и про ночь дивную, и про песню неслышную, в душе звучащую. Раньше и подошла бы. А сейчас – нет. Пусть еще в опале побудет. Знал чтоб, как дочери эрла перечить.

Круглая, желтая, словно щит бонда-ополченца, луна выбралась на небо. Нежась, Беркана подставила лицо ее неощутимым лучам. «А может быть, я ведьма?» – подумала дочь эрла, и эта мысль ее позабавила.

Словно истая колдунья, закутавшись в плащ, скользила Беркана по лагерю. Ночь была ее подругой и щедро дарила чудеса, создавая их из того, что обычно и неинтересно днем. Выхваченные светом костра из темноты силуэты людей, обрывок разговора неузнаваемых собеседников – все было необычно, чарующе.

– Вот я ей и говорю: «Кто ж за любовь деньги требует?»

– А мать его, слышь, сама Стрела из Тинггарда. То-то же!

– И на третий день приходят, а крест повержен. Хотели уже бросить это место, но святой Иоахим не позволил. Ночь у креста провел, потом освятил это место, и ничего, можно жить стало. Только вот говорят, у креста как полнолуние, так плачет кто-то.

Беркана обернулась на песню.

Вольга сидел у костра, обхватив колени руками. Сперва дочери эрла помни́лось, что и не смолен вовсе поет – слишком уж спокойно сидел, ни руками не прихлопывал, ни головой не мотал, ни по-другому как песне не помогал. Да и не нужна была эта помощь. Даже гусли или другой какой инструмент были Вольге без надобности. Зачем? Ведь был у него голос, выпевающий слова песни, а люди слышали звон то серебряных кубков, то булатных мечей, то шелест леса, то чей-то плач.

Нордры давно не слагали новых песен. Знатные северяне заучивали наизусть древние саги, оставшиеся еще со времен Хакона конунга, в церквях пели религиозные гимны, а сочинение песен считали делом недостойным, если не бесовским, кое пристало только жонглерам, бездомным оборванцам с горящими глазами, порицаемым церковью, отверженным законом, верной добыче Братства. Говорят, что во времена Хакона конунга людей, умеющих обращаться со словами, уважали безмерно. Но мало ли что осталось по ту сторону пепелищ…

Никогда еще Беркана не слышала этой песни. Дома, в Аскхейме наемники-смолены да и сама Иса, бывало, пели, но это были песни все больше жалостливые, протяжные, про любовь несчастную, калину горькую или же веселые, срамные. Боевые дружинные песни были тайной. А Вольга… Пел он про то, как завистливый князь Осень собрался в полюдье за данью. Порывал золотые серьги с берез, обобрал дубы да клены. Замер, согнулся лес под властью злого воеводы Зимы.

У Берканы похолодели руки. Это же не про лес, не про деревья, это про Окаян и герумов! Простые слова, но сколько чувств! Молчаливое горе, святая ярость и великая бессмертная надежда.

Вольга жонглер. И другое слово выбиралось, пропихивалось из глубин памяти. Слово звучное и гордое, принесенное на остров дружинниками Хакона конунга, проклятое герумскими епископами, ушедшее в курганы. Скальд.

Кто-то прикоснулся к плечу Берканы. Оглянувшись, она увидела высокого Ревнителя Веры. Капюшон покрывал всю голову воинствующего священнослужителя, руки проворно нырнули в широкие рукава. Откуда-то Беркана знала, что безлицый стоит здесь очень давно. Незамеченный. И слушает песню.

– Нравится? – коротко спросил Ревнитель.

– Да, – с вызовом ответила дочь эрла. – Хорошая песня. Давно такой не слышала.

Балахонник промолчал.

Волчий вой, протяжный и грозный, слился с последними словами песни Вольги.

Ночь больше не увлекала дочь эрла. Выскочила из схрона, полонила ее усталость. Оставив хирдманнов спорить, стоит ли лезть во враждебную чащу ради бедной шкуры не больно опасного летнего зверя, потащилась Беркана к поставленному для нее шатру. Сил как раз хватило дойти до сложенной из еловых лап и плащей лежанки.

Уже уплывая в теплую негу дремоты, вспомнила, что хотела присмотреть за Вольгой. Ничего, и сам, чай, не младенец, не дастся врагам…

Долог и труден был день минувший. Сладок вкус герумского вина. Крепко уводит дрема Амлоди, мягко валит, веки смыкает. Где явь? Где сон? Зачем идут к нашему костру безлицые? И что это блестит у них в руках?

Задыхаясь, бежала Беркана за неспешно шагающим человеком в балахоне Братства и никак не могла догнать. Позади кипел бой. Дочь эрла должна была быть там, со своими людьми, но бежала прочь, и не было сил ни остановиться, ни повернуть назад.

– Берхен! А-А-А!

Ревнитель остановился. Споткнувшись, Беркана упала к его ногам.

– Руки связать надо.

– Не, Магистр сказал, она не проснется. Посмотрим, как теперь запоет Иса эрл.

Носок сапога вонзился Беркане под подбородок, запрокидывая девушке голову. Человек из хофенштадтского трактира смотрел на нее.

– Теперь ты принадлежишь мне. Душа твоя, разум твой, тело твое…

– Беркана! Проснись!

Вольга! Беркана обернулась. Упала носом в холодный черный песок (где я?!), поползла, впиваясь пальцами в рассыпающиеся дюны, ничего не видя, подтягивая вдруг одеревеневшие ноги. Вольга! Вольга, где ты? Помоги мне! Спаси меня!

Голос Ревнителя настигал:

– Ты вернешься ко мне, ведогонь! Ты будешь выполнять мою волю, потому что теперь я господин твой!

Хохот Безлицего раздался совсем близко. Беркана отчаянно рванулась и…

– Выворачивается, тварь!

Сильный удар по лицу.

Тьма снова гостеприимно распахнула объятия. Доброе небытие, где нет ни боли, ни страха… Где ждет Балахонник из Хофенштадта! Нет! Нет! Нет! Кто-то крепко держал бьющуюся Беркану за локти, кто-то схватил за косу. Близко-близко придвинулось скрытое железной маской лицо.

– Спокойно! – сказал брат Видкун. – Ты живешь, пока послушна. Потом мы доберемся до твоей прекрасной мачехи и…

Не знал брат Видкун, что дочь Ольгейра не на перинах выросла. Отважные хирдманны только головами качали, глядя, как отчаянная девчонка лихо карабкается на скалу Бычий Рог и вслед за аскхеймскими сорванцами бесстрашно кидается в холодные морские волны. Приходилось Беркане и драться. В этих шумных или молчаливых потасовках, где не вспоминали ни о возрасте, ни о знатности рода противника, ни о том, в штанах или юбке пристало от рождения ему ходить, узнала дочь эрла удар, нанести который способна даже слабая женщина, но получив который, складывается пополам, утрачивает сноровку любой богатырь. Бей ногой хоть вперед, хоть назад. Брат Видкун и второй балахонник как нарочно удобно встали. Беркана переступила, примеряясь, но тут что-то тяжелое, зловеще просвистев в воздухе, чиркнуло дочь Ольгейра по макушке.

Оханье Берканы опередил хрип державшего девушку. Начавший валиться назад герум увлек ее за собой. Вывернувшись и быстро перекатившись, дочь Ольгейра поднялась на четвереньки. Быстрый взгляд на поверженного врага. Тело Ревнителя лежало на спине, скрюченные пальцы тянулись к рукояти кинжала, глубоко вонзившегося в узкую полоску плоти, открывающуюся между железной маской и краем кольчуги. Воистину, орлиным зрением и дьявольской меткостью обладал тот, кто метнул оружие. Беркана вспомнила, как кинжал коснулся ее головы. Стало муторно.

Звякнули мечи. Звук этот потерялся бы в шуме битвы, но он раздался совсем рядом с Берканой.

Вольга и брат Видкун рубились посреди высокого шатра. И снова как прошлой ночью на берегу, смолен лишь отражал удары супостата. Только на этот раз против него был не разжиревший от хорошей жизни работорговец, а облаченный в броню воин, специально обученный убивать. Как была на четвереньках, Беркана рванулась к своему мечу, лежащему неподалеку. Не успела.

Вольга напал. Прыжок и удар, которого не должно было существовать. Движение не человека, а хищного зверя, но вместо клыков, вонзающихся в горло – кроткий меч.

Теперь никто не мешал Беркане схватить оружие и выскочить из шатра.

В лагере шел бой. Почти на каждого нордра наседало по два балахонника. Откуда их так много? Ведь отряды были равны по количеству людей! Но много, слишком много хирдманнов лежит на земле неподвижно. А большинство из тех, кто еще держится, сражаются как-то странно, словно нехотя, неумело…

Прямо у входа в шатер лежит убитый нордр. Йорг. Кто еще?

Просвистела стрела, вонзилась в шест, поддерживающий полог. Из леса стреляют… Но там же наши заставы! В кустах мелькнул бурый балахон. И тех тоже…

– Уводи ее! Уводи!

Беркана обернулась. Могучий Эйрик Мьёлльнир рубился сразу с тремя безлицыми, не подпуская их к дочери эрла. Девушка бросилась на выручку, но кто-то крепко схватил ее за руку. Вольга.

– Пусти! Я должна!

– Ты должна спастись! – прокричал в ответ смолен. – Иначе все они зря!

Последние слова Вольги потонули в диком топоте. Смолен еле успел выдернуть Беркану из-под копыт бешено несущейся гнедой. На спине лошади распластался отец Мартин. А рядом с кобылой, почти хватая обезумевшее от страха животное за бабки, бежал огромный волк.

Дальше мало что зависело от воли и желания Берканы. Вольга просто подхватил ее на руки и понес. Дочь эрла хотела вырваться, но смолен держал крепко. Беркана дернулась раз-другой и затихла, прижалась головой к груди Вольги. И странная, неуместная мысль обожгла: «А сладко это, когда на руках носят!»

У самой кромки леса Вольга поставил Беркану на землю. Дочь эрла поняла. Звонкий девичий голос прорвался сквозь шум битвы:

– Уходите! Уходите в лес!

Криком она выдала себя. Вольга рванул Беркану за руку, увлекая за деревья. На место, где только что стояла девушка, шлепнулся барекский аркан.

Потом… Трудно сказать, что было потом, потому как не было времени ни оглянуться, ни задуматься. Вольга тащил ее сквозь лес, и Беркана заботилась только о том, чтобы не споткнуться на бегу, не попасть ногой в яму, не зацепиться подолом за подвернувшуюся корягу. Нырнуть под переплетенные ветки, перескочить через куст черники, метнуться в сторону, обходя заросли папоротника. Главное не упасть, не сбиться с шага. Не смотри по сторонам, девушка из племени нордров, незачем тебе видеть, как открывают замшелые пни маленькие красные глазки, как смотрят с деревьев то ли птицы, то ли звери, как смыкаются за спиной колючие кусты, как переползают с места на место кочки, преграждая дорогу преследователям. Не слушай, красавица, что говорит на бегу Вольга, что сулит он лесу в обмен на жизнь твою.

Смолен резко остановился, и Беркана, не успев понять, пробежала мимо него. Нога сорвалась с земли, провалилась в холод, сапожок сразу промок. Река Мёнестрём.

Вольга, опустившись на колени, склонился над водой, словно хотел напиться, но не решался. Мелкая волна плеснула у берега. Потом еще одна, еще.

– Лунница, – сказал вдруг смолен. – Лунница, позволь пройти по вотчине твоей. Пропусти.

Рыба ли плеснула на стремнине, пласт ли глины, отделившись от берега, ухнул в воду, но послышался Беркане тихий голос, произнесший одно слово: