Читать книгу Сюжет для жизни - Татьяна Бершадская - Страница 5

Она сидела на балконе с сигаретой и чашкой кофе. Перед ней торчала пальма и своими жестяными листьями закрывала обзор. Да и что там обозревать, в этом Яффо?

Арабские подростки орали дурными голосами, гоняя по улице под домом несчастную собаку и улюлюкая ей вслед. А потом начали окружать и швырять в неё камни. Собака завыла, заметалась.

– Эй, придурки, оставьте собаку в покое, – крикнула Маня на своем начальном иврите. И тогда камень полетел в нее, но стукнулся о перила балкона. – Я звоню в полицию, – она показала им мобильник и стала тыкать в кнопки. Сводные братья что-то прокричали ей на своем языке и снова ударился камень о перила. Но они всё-таки удрали, а дворняга поковыляла в другую сторону.

«Все равно они её убьют, – подумала Маня, – не сегодня, так завтра, как Кирюшину черепашку. Господи, что за ублюдки! Откуда такая ненависть ко всему? Какой может быть мир, когда они растут и тренируются убивать кошек и собак, а потом людей, за то, что они другие? А ты, великий наш, всевидящий и всемогущий Бог, всё обещаешь, что мы с ними договоримся»?

Вопрос был риторический и ответа не предполагал.

В Яффо был их «первый дом на Родине», так трогательно называлась двухкомнатная съемная квартира за пятьсот долларов в месяц. Район не ахти, кругом арабы, а маклер, который им эту квартиру нашел и жил в том же доме, был редкой сволочью, даром, что «наш». Он особенно как-то не любил детей, Кирюша его раздражал, и этот тип как-то сказал Мане:

– Объясните своему ребенку, чтобы он не плакал при открытых окнах, это мешает жильцам. Все думают, что мальчика бьют.

– Это мешает тебе, – сказала Маня, – и ты прекрасно знаешь, что никто его не бьет. Мы целый день работаем, а Кирюша один дома после школы. Он ещё не привык, ему плохо одному, вот он и плачет. Он приходит из школы в час дня, а я с работы в два. И ты каждый день это видишь. А если ты, зараза, ещё хоть раз сделаешь ему замечание или какую-нибудь пакость устроишь с полицией или соцработниками – пеняй на себя. У тебя детей нет, Бог тебе их правильно не дал, и тебе не понять, что это такое – когда ребенок сидит один в пустой квартире и не смеет выйти во двор, потому что здесь его ждут «любящие» арабские братья. Тебе не понять, что чувствую я, представляя, как он с ключом на шее, идет домой, где не мама ждет, а записка на холодильнике, а мама в это время убирает чужие квартиры. И не смей ко мне больше приближаться на пушечный выстрел, иначе я твою рожу ой как попорчу!

Он затаился, но когда уже истекал срок аренды, не спрашивая, остаются они здесь или нет, привёл новых жильцов. Тогда Маня ещё не знала, что никто не имеет права насильно выселять из квартиры, пока съемщики не найдут новое жилье, но интуитивно почувствовала, что она в своем праве и сказала:

– Мы с места не сдвинемся, пока не найдем другую квартиру, и попробуй только какую-нибудь гадость учинить – очень пожалеешь!

Хозяин квартиры жил за границей, ему было всё равно, кто платит, а Маня платила…

Квартиру она нашла в Рамат-Гане. Вменяемые отношения с мужем неуклонно стремились к нулю. Новая квартира не была отдельной, там уже жила молодая пара. Муж – врач-стоматолог, жена – учительница музыки. Тоже соотечественники. Манина семья вселилась в одну из двух комнат. И ещё у них была половина огромного балкона, отгороженная от другой половины перегородкой из гипса. Получилась ещё одна комната для Кирюши, благо балкон был застекленный и зимой там было не холодно. Маня ещё и обогреватель включала, так что Кирюша не мёрз. В общем, устроились как-то, но… «не было мира под оливами». Маня, как черепаха, тащила на себе панцирь проблем и боли, понимая, что от себя не убежишь, что не квартиры менять надо, а от мужа бежать, но ещё, видимо, не всю цикуту она выпила, ещё трепыхалась где-то на донышке души надежда, что всё изменится.

Нет, ну это какой идиоткой надо быть, чтоб еще с «совка», зная эту пагубу мужа, тащить его в Израиль! Хотя… кто кого тащил – ещё вопрос.

Муж у Мани был большой авантюрист. И вовсе не родной папа Кирюши, что вселяло в Маню оптимизм, исключающий генетическую предрасположенность сына к аферам. Биологический же папа Кирюши остался в далеком далеке, с ним Маня развелась, когда сыну было около трёх лет. Первый муж был моряк и пропадал в рейсах месяцами. Мане хотелось нормальной семьи, но с учетом мужниной профессии, это было невозможно, а вот родить она хотела очень. Но с этим возникли проблемы. То есть забеременеть – да, получалось, довести процесс до логического завершения – уже нет. Эта война с природой продолжалась не один год, но пока безуспешно…

С мужем Маня познакомилась случайно на какой-то вечеринке в его доме. Она в тот день аккомпанировала детскому хору в школе, где преподавала ее подруга Вика. Это был День учителя, и Вика, зная, что Маня играет, попросила её помочь с музыкальным оформлением детского концерта в честь учителей. Маня согласилась, провела несколько репетиций с детьми, отыграла концерт. Рояль, заваленный букетами, напоминал надгробную плиту. Вот с этими цветами, роняя их на ходу, они с Викой и пришли в тот дом, где Маня познакомилась со своим будущим мужем. Тогда он не был один. У него жила, как выяснилось тут же, Манина приятельница Юля. Как тесен мир! Маня знала, что у Юли роман с каким-то «мариманом» и очень этому удивлялась, потому что Юля была слегка не в себе, работала в Галерее изобразительных искусств, и вся ее надмирность, отстраненность и утонченность ну никак не вязались с образом шумного и грубого моряка, но это к слову…

Позже выяснилось, что и он не лыком шит. И семья у него – покойный папа-адмирал и всё еще живая мама-певица. Сева был единственным сыном своей мамы и третьим отпрыском покойного адмирала. В свое время Севина мама очаровала боевого моряка, а дело происходило во время войны. Она тогда приехала к своему первому мужу – начальнику штаба флота, а получилось, что не к нему, а к будущему Севиному отцу. Тогда всё делалось быстро – развелись, поженились. И вот она уже адмиральская жена – красавица с невероятными цыганскими глазами. А брошенная супруга адмирала и мать его старших сына и дочери застрелилась с горя. Дети к тому времени были уже взрослыми: старший сын – курсант военного училища, дочь шестнадцати лет. Ясно, что к мачехе они испытывали разные чувства, но любовь в их перечень не входила, что и понятно.

Вот такая история предшествовала рождению Севочки. Но где написано, что любовь вырастает только в хорошо ухоженном саду? Маня свою свекровь не судила. Адмирал до конца жизни боготворил красавицу-жену и обожал сына. А однажды приехал в Москву, навестить дочь, и вместе с ней, в машине с открытым верхом поехал на Красную площадь: он стоял в машине, потянулся рукой, чтобы снять фуражку, рука упала, и адмирал рухнул, как подкошенный. Умер он, как и жил – ярко и быстро. И было ему всего 58 лет. Вдова осталась одна с 12-летним сыном, которого скоро отдала в интернат для детей комсостава флота, элитный, надо сказать, но всё-таки, интернат. И одна не осталась, а каким-то образом опять с ней рядом оказался первый муж. Так и жили, пока он не отошел в мир иной.

К тому времени Севочка вырос в красивого и неглупого парня, девушки ходили за ним табунами. Он был так избалован их вниманием, что не давал себе труда даже ухаживать за понравившейся девицей. Они сами за ним ухаживали. Он закончил военно-морское училище, женился на хорошенькой и очень оборотистой дочери армейского полковника, родил сына и вскоре развёлся, а она без особых страданий тут же снова вышла замуж.

Вот тогда у Севы появилась Юля, эстетка, припорошенная музейной пылью и с таким прибабахом, что он понял одно – «надо бечь». Но бежать было некуда, кроме как в море, потому что Юля уже поселилась у него в доме и пугала адмиральскую вдову своими нетривиальными фобиями. Пока Сева спасался в рейсах, Юля оставалась с его мамой в огромной квартире, унаследованной семьей после смерти адмирала. Она расхаживала по комнатам абсолютно голая, вгоняя в ступор потенциальную свекровь, плакала, жгла на сковороде котлеты и оставляла в ванной мелкие предметы интимной гигиены.

– Деточка, – мучительно краснея, говорила ей адмиральша, – это надо выбрасывать в мусорное ведро. Информировать меня о твоих женских неожиданностях абсолютно излишне.

Юля начинала бурно рыдать и кричала:

– Немедленно выключите свет, пусть будет темно и тогда вы ничего не увидите! Что вы от меня хотите? Где ваш сын? Я вас спрашиваю, где ваш сын?

Адмиральша спасалась бегством в свою комнату и сидела там, как мышь – тихо-тихо, в душе обращаясь к Богу за избавлением от страданий. Но то, что Юля была ей послана в наказание за грехи, ясно было и без Бога.

Юлина мама приезжала по звонку затюканной адмиральши и срочно определяля Юлю в психушку. Там она отлеживалась некоторое время, а когда наступала ремиссия, её выписывали и некоторое время Юля была тиха и адекватна. И даже ходила на работу в свой музей. Однажды, придя из очередного рейса, Сева не застал маму дома. Юля сидела в полной тьме на кровати и пела что-то грустное. Тут-то он и понял – приехали…

– А где мама? – спросил морской волк.

– В больнице, – певуче ответила Юля, – я ее навещаю, еду ношу.

Ясно было, что никуда она не ходит, а готовить она и вовсе не умела. Тогда Сева позвонил Юлиной маме и сказал:

– Евгения Николаевна, это Всеволод. Я сейчас дома. С Юлей что-то не в порядке, а мама в больнице и я…

– Я сейчас приеду, – быстро сказала Юлина мама, – будьте дома, ради бога, не оставляйте Юлю одну.

Она приехала, рассказала нашему моряку всё как есть, потому что, странным образом, все Юлины перемещения в психушку и обратно, происходили в его отсутствие, а когда он возвращался, Юля была в относительном порядке, ну, странная, конечно. А кто не странен? Ему и так хватало заморочек с ней, и его мать видела, что ему тяжело, но он, вроде, любил Юлю и мама молчала, не рассказывала – ни о Юлиных нудистских эскападах, ни об остальном. Мудрая была женщина, всю тяжесть Юлиной больной психики приняла на себя. Искупала вину перед погибшей первой женой адмирала? Неведомо, и уже не узнать…