Читать книгу Высшая школа имени Пятницы, 13. Чувство ежа - Татьяна Богатырева - Страница 10

Бом-м…

Дон вырвался из липкого кошмара с первым ударом часов. Сердце колотилось, как после долгого бега, простыня сбилась – видел бы сейчас его кто-нибудь! Хорошо, Маринка еще спит.

Стыдно, господин Горский! Подумаешь, кошмар. Кошмар закончился, доброе утро вам, дышите ровно и думайте о хорошем.

Например, о кофе, которым так завлекательно пахнет… и что-то такое шкворчит едва слышно, и запах дразнит… м-м-м…

Бом!..

Он открыл глаза, бездумно глянул в окно.

Там, за окном, было мокро и прозрачно, как бывает только ранним осенним утром в Питере. Желтый березовый лист прилип к стеклу. Еще бы часик поспать, только без снов…

Глаза закрываются…

Бом!

С Невы протяжно и тоскливо откликнулся пароходный гудок, и следом еще один, на тон выше – это поздоровались первые речные трамвайчики.

Бом!

Пора вставать, но Маринка так славно сопит, свернувшись клубочком в его руках… Грех не поцеловать!..

Дон потянулся к ней, открыл глаза – и замер в недоумении. Потому что вместо привычных каштановых кудрей перед его носом были чьи-то темные, едва волнистые волосы. И пахло не Маринкой. И вообще…

С четвертым ударом часов Дон, наконец, окончательно проснулся и вспомнил: он у Киллера. И целовать его – явно плохая идея, даром что с утра пораньше хочется чего-то этакого. Вот была бы рядом Маринка!

Эх… придется обойтись кофе. И яичницей с ветчиной, или чем там пахнет?.. И откуда пахнет-то? Киллер вроде один живет!

С пятым «бомом» Киллер потянулся и буркнул что-то невнятное, что можно было принять как за «доброе утро», так и за «не хочу в школу». И повел носом в сторону кухни. Расплылся в улыбке.

– Завтрак, Дон!

Волшебное слово, подкрепленное седьмым и последним «бомом», придало Дону достаточный заряд бодрости, чтобы вскочить с дивана – и нос к носу столкнуться с…

– Доброе утро, судари мои! – сказал слегка дребезжащим тенором очень колоритный старичок и светло-светло улыбнулся.

Прежде всего в глаза бросался – потому что был чуть ниже уровня глаз Дона – красный ночной колпак с кокетливой кисточкой. Самый настоящий ночной колпак! А чуть ниже колпака виднелись седые бакенбарды, явно – гордость старичка. И бакенбарды, и усы, и профессорская бородка были ухожены, тщательно расчесаны и вроде бы даже… напомажены? На носу старичка сидело настоящее пенсне. Овальные линзы, золотая оправа… и сломанное переносье, чиненное аккуратно, виток к витку, уложенной медной проволокой.

– Э… доброе утро, сударь, – машинально откликнулся Дон, отступая и переводя взгляд еще ниже.

На тщательно отглаженный вишневый сюртук с длинными полами.

Сюртук, как и пенсне, знавал лучшие времена. Наверняка лет этак сорок назад он не лоснился на плечах, да и кожаные заплатки на локтях фасоном не предусматривались… как и медали. Целых три смутно знакомых медали, совершенно точно не русские – на одной был крест в круге, остальные Дон не рассмотрел, невежливо пялиться в упор на незнакомого профессора, даже если у него под сюртуком тельняшка и бархатные штаны, и восточные туфли с загнутыми носами и вышивкой золотом по бархату цвета берлинской лазури. А в довершение картины – жесткий от крахмала белоснежный передник, вышитый лавандой и котятами.

Из какого музея он взялся? Или из лампы вылез?

– Доброе утро, Франц Карлович, – подал голос Киллер. – Познакомьтесь, это мой друг, Дон Горский.

Дон вздрогнул и поднял взгляд с котенка на переднике на лицо старичка-профессора. Смущенно улыбнулся: небось целую минуту пялился, как первоклассник в зоопарке. А ведь старичок-то явно одинокий, есть в нем что-то такое, древнее и подзаброшенное.

– Здравствуйте, Франц Карлович. – Дон улыбнулся, не зная, что бы еще такого сказать. Даже странно, обычно он легко находил общий язык с кем угодно, от таджикского дворника до примы «Ла Скала».

Старичок просиял.

– Чрезвычайно приятно познакомиться, сударь! Смею надеяться, вы пьете кофе по-провански?

Кофе по-провански Дон ни разу не пробовал, но все равно кивнул:

– Если это пахнет кофе по-провански, то конечно!

Старичок просиял еще, покивал, тихо пробормотал по-французски о хорошем аппетите растущих детей и засеменил на кухню, откуда плыли манящие ароматы кофе, сдобы и жареной ветчины. А Дон недоуменно оглянулся на Киллера.

Тот, с неменьшим недоумением разглядывая отстиранные и отглаженные джинсы – те самые, вчера залитые пивом, – пожал плечами.

– Сосед сверху. Профессор на пенсии. То ли лингвистики, то ли кулинарии, я не совсем понял. Он такой… ну… одинокий.

Джинсы Дона, толстовка и даже носки с армейской аккуратностью были повешены на спинку того же стула, что и одежда Киллера. Такие же чистые, отглаженные и едва уловимо пахнущие лавандой.

– Э… у тебя что, домовой?..

Дон не удержался, понюхал толстовку и оглядел наконец комнату. Чистую. Аккуратную. Без малейших следов вчерашних посиделок.

Кто?.. Как?..

Ведь не было никого. И никто не шумел. Дон бы обязательно услышал и заметил, он всегда спит чутко. Даже когда мама заглядывает проверить, уснул ли он и выключил ли комп, просыпается. А тут…

Мистика.

– Наверное, Франц Карлович прибрался. Он такой… чистоплотный, да. Кажется, он меня немножко усыновил. Или увнучерил. – Киллер вздохнул и сделал круглые жалобные глаза. – Ну не могу ж я его прогнать? Это невежливо.

У Киллера забурчало в животе, намекая, что не только вежливость тому причиной.

– Я б тоже не смог, – хмыкнул Дон. – Такие запахи!

Полсекунды они смотрели друг на друга, а потом дружно засмеялись и так же дружно ломанулись на кухню, как настоящие вежливые юноши.

Завтрак, накрытый на две персоны, пах так, что Дон мигом забыл и про мистику, и про все на свете… то есть почти забыл. Потому что старичка-профессора на кухне не было. Испарился.

– А где Франц Карлович?

Очень хотелось проверить в кладовке и за занавеской, но там тоже никого не было, совершенно точно. Только на столе, прислонившись к кофейнику, сидела кукла: сантиметров двадцати, с фарфоровым личиком и одетая в платье с турнюром по моде позапрошлого века. Глаза у куклы были зелеными и лукавыми, а в руках она держала кружевной зонтик.

Киллер виновато вздохнул и развел руками.

– Наверное, ушел. Он иногда забывает попрощаться.

И поздороваться тоже, подумал Дон. Странный товарищ. Исчез, даже дверь не скрипнула. И вообще, чтобы старичок – и упустил случай рассказать молодежи о былых временах?

Он только хотел спросить Киллера, часто ли Франц Карлович вот так берется неизвестно откуда и пропадает не пойми куда, как скрипнула входная дверь, а к ароматам кофе, сдобы и ветчины добавилось что-то еще орехово-мускатно-обалденное, да такое, что Дон забыл все свои вопросы и обернулся.

На пороге кухни снова стоял смущенный донельзя старичок, держа в руках блюдо с пирогом. Пышным, румяным, источающим неземные ароматы.

– Я вот, судари мои, пирожок утром испек. Бессонница, знаете ли.

Дон с Киллером, не сговариваясь, засуетились: поставить еще один прибор, пододвинуть стул для профессора. Ну в самом деле, не прогонять же дедушку!

На вкус пирог оказался еще лучше, чем на запах. Дон с Киллером так им увлеклись, что едва не опоздали в школу. Тем более что профессор кулинарии – а может, и целый академик, такие вкусности творит! – смотрел на них умиленно, подкладывал добавки и выглядел совершенно счастливым. Он немножко расспрашивал их о школе, немножко вздыхал о своих внуках во Франции и даже рассказал, на диво коротко, о медалях.

Дон даже не особенно удивился, когда услышал о французском Сопротивлении. Милый домашний старичок вполне мог в молодости быть отчаянным партизаном и пускать под откос фашистские поезда. Или сыпать эсэсовцам в ароматный кофе цианистый калий.

Хоть роман о нем пиши.

Но роман писать было некогда. Успеть бы на первую пару!

Не успели.

Подъехали к школе, когда звонок уже прозвенел.

Из окна актового зала на рык байка выглянула Филька, свела брови и буркнула что-то неласковое.

– Распнет или сварит в кипятке, как думаешь? – задумчиво спросил Киллер, пристегивая байк к велосипедной стойке.

– Скорее испанский сапожок или нюрнбергская дева, – так же задумчиво отозвался Дон. – Мы на первую репетицию опоздали, это вам не революция, это серьезно.

Первая пара была Филькина. В расписании она значилась литературой, причем иностранной и факультативной. Но Филька предпочитала делать практические занятия «для лучшего усвоения материала», а что может быть лучше для изучения Шекспира, чем постановка «Двенадцатой ночи»?

Филькины закидоны с добровольно-принудительным театральным кружком одобряли далеко не все. Повелительница Тьмы снисходительно пожимала плечами и не советовала своим биоклассам тратить время попусту. А товарищ Твердохлебов при упоминании Шекспира морщился, словно лимон откусил. На его взгляд, не было на свете более бесполезного дела, чем театр…

– …еще бесполезнее только музыка, – продолжил Дон посвящать Киллера в школьные реалии. – Это ж о нашем Твердохлебове классический ужастик, ну, знаешь? Когда к нему на занятия заглянули и попросили пюпитр. «Кто здесь Пюпитр, выходи!»