Читать книгу Город - Татьяна Имайкина - Страница 3

Катулл Александрович посмотрел на алкашей, а алкаши посмотрели на Катулла Александровича. Молча, по одному, алкаши перешагнули через струйку на сторону новоприбывшего.

– Мы собрались здесь, – продолжал Катулл Александрович, – чтобы проводить целую эпоху, в которой родились, выросли и даже успели состариться. Прощай, постмодернизм. Ты был склеен из осколков прошлого, но силы твои иссякли. Дух жизни, питавший тебя, покинул твоё хрупкое тело и перешёл в новую благодатную почву. Он породит новую силу, пока безыменную, но которая наполнит собой всё пространство вселенной. Мы открыто приветствуем новое время и без сожаления прощаемся с тобой, почившая эпоха. Прощай.

– Прощай, – глухо повторили алкаши; Сашка тайком утёр скупую кандидатскую слезу. Катулл Александрович поднял разбитую бутылку и, обернувшись к алкашам, сказал:

– Давайте достойно проводим её в последний путь.

Он прислонил бутылку к стене дома за заборчиком и уплотнил землю у основания разбитого горлышка. Алкаши почувствовали острую необходимость сказать что-то торжественное.

– Скорбим, – важно произнёс Алексей Дмитриевич. – Ибо ничто так не радовало нас, как возможность денно и нощно плести новые узоры из нитей старого времени.

– Помним, – тихо, растягивая сонорные, сказал Пётр Петрович. – Помним и чтим память вскормившей нас матери, которая не жалела соков для наивных своих птенцов.

– Верим, – гаркнул Михаил Иванович, – что на смену грядёт великое время!

– Да! – поднял вверх кандидатский кулак Сашка. – И именно мы станем его вестниками!

Катулл Александрович был доволен: он не ошибся. Его новые знакомые оказались как раз такими, какими он их себе представлял. В последнее время Катулл Александрович больше всего ценил в людях умение видеть серьёзное в несерьёзном и несерьёзное в серьёзном, способность к интеллектуальной импровизации, спонтанному парадоксу, игре. Он столько лет ходил мимо стекляшки на работу и обратно, так часто присматривался к алкашам, что считал их чуть ли не своими родственниками. Ему удалось изучить характер и привычки алкашей, и они казались ему достойными людьми, но познакомиться с ними Катулл Александрович решил именно тогда, когда настанет первый день его пенсии. И этот первый день совпал с похоронами постмодернизма.

Теперь мы сделаем стандартный скачок в прошлое нашего героя и попробуем разузнать о нём как можно больше. Почему-то всеведающие авторы, которые толком не помнят и своего собственного прошлого, всегда рады поведать самые мельчайшие подробности биографии своих героев. Они это называют «препарированием», «обоснованием», «предысторией» или «протоколированием». Ну и пусть. В конце концов, кто автор, тот и прав. Для начала обратимся к папе Катулла, Александру, который вздумал назвать сына подобным именем. Спросим, как не стыдно было взрослому уважаемому человеку испортить жизнь своему ребёнку, подарив тому древнеримское имя! Как мог он предать своего сына насмешкам ровесников, не желающих принимать ничего необычного! Как мог он исковеркать психику несчастного дитяти, заставив того стыдиться собственного имени! Но Александр, царство ему небесное, отвечает нам, что сына он назвал Андрюшкой, а уж что Андрюшка взял себе псевдоним – не его вина. Андрюшка поступил в столичный литературный вуз, начал зачитываться античной поэзией и именно тогда переименовался в Катулла.

В вузе Катулл Александрович поначалу выбрал самую престижную специальность – волапюк. Он лелеял мечту стать наиболее востребованным выпускником своего года, но уже на втором курсе, пообщавшись с коллегами постарше, с удивлением обнаружил, что работу по этой специальности найти не так-то просто. Тогда Катулл Александрович перевёлся с отделения волапюка на отделение ложбана, но там тоже не ожидалось никаких перспектив. Оттуда Катулл Александрович перебежал на отделение сольресоля, затем – на кафедру ифкуиля, где застрял ещё на полтора года. Только к концу последнего курса оголтелый студент окончательно определился со своей специальностью и стал рядовым литературоведом.

Катулл Александрович вырос типичным городским филологом с обычными для филолога заскоками, кабинетным учёным, вполне трудолюбивым и благонадёжным гражданином. Пределом его скромных мечтаний было получить престижное звание заслуженного филолога Российской Федерации. Утром он ходил на работу в единственный городской институт, проводил там положенные часы, воспитывал младое племя, марал бумагу, высиживал научные труды, а вечером возвращался домой, читал книги и думал. Думал он много и упорно, а додумался до того, что быть филологом – вовсе не его призвание.

В его карьере и так хватало подводных камней, чтобы со временем поколебать веру в блестящее филологическое будущее. Так, когда Катулл Александрович ещё только пребывал в аспирантуре, его назначили научным руководителем к одному сингалу. Сингал плохо говорил по-русски и совершенно не хотел заниматься. Российский диплом ему нужен был как веская причина не жить на своей исторической родине, которую он почему-то недолюбливал. Катулл Александрович не мог ударить в грязь лицом со своим первым питомцем, а потому сам начал писать диплом для ленивого иностранца. Сингал был не против. Иногда он поторапливал Катулла Александровича, когда тот непозволительно задерживал очередную порцию научных мыслей. Катулл Александрович писал по ночам, в перерывах между снами о лотосах, чайных плантациях и крокодилах. Наконец диплом был готов. Сингал оказался весьма артистичен: на защиту диплома он пришёл в своей национальной одежде, бурно жестикулировал и даже иногда приплясывал; родные словечки перемежали его русскую речь, и общее впечатление, произведённое им на учёный совет, было просто колоссальным. Ему аплодировали стоя. Его научный труд цитировали и переиздавали. После защиты Катулл Александрович вздохнул спокойно: больше он не возьмётся за столь неблагодарное дело быть чьим-то научным руководителем.

Но спустя несколько дней предприимчивый сингал заявился к нему в кабинет и торжественно объявил, что его приглашают в аспирантуру и он намерен писать кандидатскую. У кого? Только у Катулла Александровича! Тишайший Катулл Александрович не сдержался: он прямо высказал всё, что думает о лентяях с экзотического острова. Сингал, возмущённо хлопнув дверью, ушёл из жизни своего научного руководителя. Говорят, что сейчас он примкнул к коммунистам своей родины, где его ценят за то, что он может произносить фразу «Победа коммунизма!» на нескольких языках. Однако его судьба не представляет для нас никакого интереса.

Для Катулла Александровича начались годы бумагомарания и мыследеятельности. И вот однажды в научную жизнь Катулла Александровича неожиданно вмешался случай, после которого он твёрдо решил поставить точку в своей филологической карьере. Много лет он занимался одним важным исследованием, которое хотел положить в основу своей диссертации. Светила королёвского института пророчили ему бессмертную славу и ждали блестящей публикации. Ему посоветовали обратиться к основателям знаменитой марокканской филологической школы, чтобы выслушать разумную критику. Глава марокканской школы издавал влиятельный в научном мире журнал, и публикация в этом журнале могла открыть Катуллу Александровичу любые двери на пути к элитарному знанию. Катулл Александрович трепетно относился к мнению великих филологов, а потому сразу направил рукопись прямо в Марокко и с волнением ждал ответа. Ответ пришёл через год. Он содержал в себе всего несколько слов: «Готовы опубликовать только в соавторстве». Оказалось, что марокканский журнал не мог публиковать автономные работы, которые не курировались марокканскими же учёными. Катулл Александрович дал своё согласие; он думал, что его будущий марокканский соавтор поможет улучшить исследование, дополнит его и исправит недочёты. Публикация вышла ещё черед год. К величайшему потрясению Катулла Александровича, текст был напечатан без каких-либо изменений, но его имя упоминалось только в графе «научный редактор», а в качестве автора исследования фигурировал глава марокканской школы, знаменитый учёный Гриша Батрак.

Да, после этого Катулл Александрович окончательно убедился, что быть филологом – не его призвание. Поскольку эта здравая идея пришла в его кабинетную голову довольно поздно, то он решил ничего радикально не менять до пенсии. Пенсия. В течение нескольких лет пенсия казалась светом в конце тёмного тоннеля его трудовой жизни. Он пробирался по этому мрачному тоннелю, шаг за шагом, год за годом, а пенсия светила всё ярче и ярче. И долгожданный день настал.

Пенсия разделила его биографию на два периода: первый – период трудов письменных, а второй – период трудов устных. Катулл Александрович, всю жизнь копаясь в цитатах ушедших столетий, начал понимать, что действительность гораздо удивительнее, шире и мудрее тех книг, которыми она описывается. Ему захотелось стать непосредственным участником этой жизни, автором событий, актором. Катулл Александрович решил выйти на арену жизни и сделать свой город местом действия и объектом действия. Но он понимал, что для такого великого дела ему нужны соратники. И Катулл Александрович стал присматриваться к окружающим его людям. Его коллеги филологи на роль акторов не подходили. Они скорее были похожи на мух, облепляющих банки литературного варенья, и с ними Катулл Александрович хотел распрощаться раз и навсегда. Тогда-то он и обратил внимание на обитателей стекляшки, мимо которых каждый день ходил на работу и домой. Его заинтересовали обрывки разговоров, которые вели алкаши. Катулл Александрович слышал слова «пережиток старого времени», «и зачем?», «тут-то всё и кончилось», «бессмысленно», «будем думать», «только нам решать». Эти слова собирались в мозаику мыслей, облаком круживших вокруг стекляшки. Мысли Катуллу Александровичу весьма понравились. Он понял, что обитатели стекляшки были настоящими философами города, мыслителями с большой буквы, на которых можно положиться в трудную минуту. С ними Катулл Александрович был готов перекраивать ткань городской жизни на свой лад. А там, глядишь, придёт и небольшая слава. Филологическое прошлое иногда давало о себе знать, и, несмотря на всю свою решимость отойти от книг, Катулл Александрович всё же был не прочь заделаться главным героем какого-нибудь произведения. И мы поможем ему в этом.

Итак, Катулл Александрович вышел на пенсию, познакомился с обитателями стекляшки и устроил похороны постмодернизма. Памятник постмодернизму, эта разбитая бутылка, до сих пор стоит у стекляшки. Туристы, неравнодушные к реликвиям, раз в год, в июне, приезжают к этому памятнику на литературные чтения, которые организуются благодаря местным литературоведам и библиотекарям. Причём каждый, кто приезжает к памятнику, обязан поставить рядом с «бутылкой Катулла» любую другую стеклянную бутылку. За несколько лет разных бутылок скопилось такое множество, что неподалёку поставили поясняющую табличку: «Памятник постмодернизму. Бутылки сдавать запрещено. Охраняется государством». Многие заслуженные литературоведы полагают, что постмодернизм прожил столько лет, сколько бутылок стоит у знаменитой стекляшки. Число этих бутылок постоянно растёт, а значит, зарождение постмодернизма отодвигается всё дальше и дальше назад во времени. Дошло даже до того, что к постмодернистским произведениям стали приписывать «Дон Кихота» и «Золотого осла». Легко спрогнозировать, что если люди не перестанут ставить новые бутылки к памятнику, то всё литературное наследие нашей планеты окажется постмодернистским. Однако, на наше счастье, нашёлся тот, кто, хотя и не был способен делать подобные прогнозы, нутром почуял неладное и решил верой и правдой служить мировой культуре. Простой королёвский бомж, чьё имя, к сожалению, утеряно в анналах истории, но про которого доподлинно известно, что он искал бутылки и сдавал их за копейки, посчитал стекляшку настоящим Клондайком и, несмотря на запрещающую табличку (которую он, скорее всего, и не мог прочитать в силу своей неграмотности), стал часто сюда наведываться по ночам. Именно он не давал постмодернизму, так безвременно погибшему, пускать свои щупальца в великое прошлое. Именно он еженощно спасал Античность, Средневековье, Возрождение от пагубных постмодернистских поползновений. Ещё никто не взял на себя труд отыскать безымянного героя, поэтому мы приглашаем вас приехать и заняться этим вопросом, а также приобщиться к атмосфере переломной эпохи. В последнее время даже крупные научные издания признают, что постмодернизм умер именно в Королёве. Так что значение нашего города в филологической науке трудно переоценить. Но вернёмся к нашим друзьям.

Катулл Александрович счёл своим долгом предупредить алкашей о коварстве постмодернизма:

– Он хоть и умер, да не совсем. Он будет вмешиваться в нашу жизнь, являя нам свои постмодернистские конвульсии.

– Надо быть внимательными, – согласился Алексей Дмитриевич. – И не верить миражам. Надо понимать, что сейчас время уже другое. Сколько можно мусолить прошлое! Прошлое на то и прошлое, что прошло. Попрощались – и ладно.

– И что же пришло на смену? Только на надо мне о белом шуме! – воскликнул Михаил Иванович. – Терпеть не могу всю эту физику!

– Но ведь физика и есть жизнь, – проговорил Пётр Петрович. – А жизнь есть физика. Как бы мы ни хотели, но всё здесь происходит по физическим законам. И из-за них же умер постмодернизм.

– Постмодернизм умер из-за Сашки, – усмехнулся Михаил Иванович. – Если бы Сашка не уронил бутылку, похороны бы не состоялись.

– Что сразу Сашка? – возмутился кандидат. – Смерть постмодернизма – явление объективное, оно бы и без меня произошло!

– А вот тут я не согласен, – запротестовал Алексей Дмитриевич. – Если бы ты не уронил бутылку, не было бы памятника, не было бы свидетелей смерти. А если нет свидетелей события, то нет и самого события.

– Верно, – сказал Пётр Петрович. – Но раз мы с вами стали свидетелями смерти, то, может, мы с вами станем и свидетелями рождения?

– Рождения чего? – спросил Михаил Иванович.

– Мультиплекса, – ответил Катулл Александрович.