Читать книгу Говорит и показывает. Книга 3 - Татьяна Вячеславовна Иванько, Татьяна Иванько Вячеславовна - Страница 4

Май подкатывался к концу, стало совсем тепло, как-то очень быстро и незаметно отцвели деревья, будто сделали это тайком. Просох асфальт во дворе, который в тени дома вечно стоял с большой лужей, и трава появилась на газонах, на улицах запахло пылью, хотя их моют регулярно и давно уже смыли пыльные останки снега, когда-то в М-ске эта пыль долго моталась, пока июньские дожди не смывали её. Почему-то М-ск всегда вспоминается именно в мае.

На годовщину гибели наших мы с Ю-Ю всегда ездили в М-ск на кладбище. Так и не раскрытое дело об убийстве уже давно лежало под сукном или как-то закрылось, но ни следователей тех давно не было, ни большей части свидетелей или, вернее тех, кто полагал себя свидетелями: уехали в Москву, за границу, по большей части умерли от водки, наркотиков или пали в бандитских войнах, и мы могли не боясь появляться в городе.

Вообще М-ск стал, по сути, пригородом столицы, почти все жители ездили на работу в Москву, оставались только пенсионеры, которых почти не видно на улицах, потому что все день и ночь у телевизора, но теперь не смотрят сериалы, как десять лет назад, теперь на волне многочисленные политические шоу. То, что в 89-м было неподдельным, хотя и придурковатым дебютом, предтечей этого всего в виде трансляции съезда или «Взгляда», теперь стало новыми «сериалами» наших дней, с любимыми актёрами в виде «экспертов» всех мастей, умными и обаятельными ведущими и парой постоянных тем, давно всем осточертевших. Однако, каждый день находят новые нюансы для поворота сюжетов. И мы, привыкшие к телевизору с детства, тоже смотрим, зачем-то оставаясь в курсе. Вот недавно появилось новое – голосование по выходу Британии из Евросоюза. До этого Шотландия тоже голосовала за отделение от Британии, и тоже было занимательно, хотя никто никуда, конечно, не отделился. Однако развлеклись, похоже, во всей Европе.

– Забавно будет, если все эти бывшие отдельные страны начнут отделяться, ведь у них даже языки другие, какая-нибудь Бельгия разделиться, Германия вообще только сто лет как стала Германией, а так Бавария, Саксония, там уйма королевств. Да и в самой Британии, тот же Уэльс, к примеру, я уж не говорю про Ирландию. Когда-то бесконечно воевали там, – сказала я.

– Да ещё недавно не на шутку воевали, все новости начинались с Ольстера, – усмехнулся Вальтер. – Политинформацию в школе на эту тему готовили.

– Да? – я улыбнулась.

Я Ольстер помню совсем уже в глубоком детстве, как и Вьетнам, Чили и Кампучию. Ещё по чёрно-белому телевизору. Когда я была в первом классе, купили цветной.

– Не-ет, – улыбнулся Ю-Ю на это. – Ты ещё не училась в школе. Зимой купили, я в девятом классе был. Потом ещё Олимпиаду по цветному уже смотрели. Помнишь?

Это я помнила отлично. И открытие с многочасовым проходом делегаций всех стран в разнообразных нарядах, мелькание цветного живого экрана на трибуне, это вовсе казалось волшебством. А уж прощание улетающего Мишки…

Ю-Ю улыбнулся тоже:

– Да, это помнит весь мир… Хотя… Тот мир помнил, – добавил он.

Потом он посмотрел на меня удивлённо:

– Не пойму, как ты можешь помнить Вьетнам и Чили? Это было-то… ты только родилась.

Я пожала плечами:

– Не знаю, но помню отлично. Все эти бомбардировки… кровь на улицах… может, того же Ольстера. Сальвадор ещё…

– Сальвадор, да… Ещё Никарагуа.

– Это позже намного, это уже я в школе училась. А в то время, вот эти все ужасы, с чёрными лужами крови… И Тур Хейердал…

Ю-Ю захохотал. Верно, не было никого в те времена, кто не помнил бы Клуб кинопутешествий. Телепрограммы и М-ск, это мир, в котором проходило наше детство.

Однако теперь мы не оставались в М-ске дольше, чем до вечера, меня гнал страх, я так и не отделалась от воспоминаний о почти сутках, проведённых в допросной. Почему-то с каждым годом эти воспоминания казались всё страшнее. Ю-Ю много раз заводил разговор на эту тему, особенно, когда из М-ска приходили новости, но я неизменно гасила этот разговор, не желая вспоминать.

А ещё я ужасно боялась встретить Ивана Генриховича. В каждый приезд старалась быстро-быстро пойти по улицам, чтобы никто меня не узнал. Хотя почти никого, кто меня знал не осталось в городе, одноклассники разъехались или поумирали, засеяв своими могилами едва ли не половину М-ского кладбища, теперь могилы наших родных были далеко в глубине, под выросшими за эти годы рябинами. Каждый раз, встречая свежий рыжий холм со знакомым именем, я уже не удивлялась, но холод пробирал меня…Так что прошлое преследовало меня. Шло по пятам.

Зато дома всё успокоилось. Лариса теперь предупреждала о своих отлучках, но к концу учебного года разум возобладал, и она всё больше времени уделяла учёбе. И всё же… Всё же, если она говорила, что хочет сегодня остаться на ночь вне дома, Вальтер поджимал губы, едва сдерживаясь, но наедине высказывал мне всё, что думает об этом, как это злит его, как он не может мириться с тем, что…

– Хоть бы в дом привела, познакомила, а то… – он в очередной раз взялся швырять полотенцем в ванной, которая примыкала к нашей с ним комнате.

– Вэл, ты так жаждешь увидеть этого парня? – спросила я. – Не знакомит, и слава Богу, может быть, всё не так серьёзно. Почувствует, что никто не держит её на привязи, и станет неинтересно грешить, и займётся одной учёбой.

Вальтер вышел из ванной и остановился в дверях, глядя на меня, чуть прищурившись:

– Хочешь сказать, ты в своё время натешилась бы и успокоилась, если бы тебя не били каждый день за это, не запирали и не унижали? – спросил он.

– Не надо обо мне. Совсем всё другое было. Время другое. Люди другие, отношения, всё было другое, Вэл, – я положила расчёску, и взяла ленту, завязать волосы на ночь.

По телевизору замелькал чёрно-красно-бело-синяя заставка «Вечера с Соловьёвым».

– Другое?! О, конечно! Конечно, у тебя же была великая любовь к родному дяде, а у неё нормальное увлечение юной девушки… – не справляясь со злостью, произнёс он. – Выключи телевизор, сейчас опять об Украине начнут, я начну нервничать и не смогу спать.

Я пропустила мимо ушей его очередную придирку ко мне. В конце концов оба станем нервничать и злиться, и никто не сможет спать…

– Чего тебе нервничать из-за Украины? У нас даже родственников там нет, – сказала я, переводя его мысли от себя и своих грехов.

– Родственников… кто знает, где наши родственники… Ты всех своих родных знаешь?

– У меня вообще никого нет… или не знаю. Но, если так рассуждать, Вэл, то все люди братья вообще-то.

– Это конечно… Но не везде шевелится гидра нацизма, придуманного моими кровными братьями немцами.

Я засмеялась:

– Ох, Валюшка! Думаю, в тебе немецкой крови, как в последних русских царях русской – почти нет.

На это Вальтер улыбнулся, укладываясь в постель:

– Ну… мала-мала есть. Иди, тебе подмешаю.

Да, Майя всегда умела это – обходить острые углы и гасить искры, что летели от меня. И наутро я опять не вспоминал уже, что цеплялся к ней с вечера. Мама всё время говорит мне, чтобы я не делал этого, чтобы не трепал Майе нервы, чтобы не затевал ссор, но как мне совладать с тем, что жжёт меня постоянно все эти годы?

Мы разошлись и разъехались как обычно по работам и школам, ребятам к репетитору сегодня, скоро экзамены, эти пресловутые ЕГЭ, всё время сейчас посвящено подготовке. Они нервничают, и мы тоже. Только на дежурствах и забудешься. Майя позавчера дежурила, и сегодня у неё снова дежурство.

Позвонила Таня, приглашая встретится сегодня. Что ж, самый удачный день, когда и поехать к ней. Я поехал. Несмотря на неизменное разочарование от наших свиданий, я всё же продолжаю эту связь для того, чтобы острее чувствовать Майю? Чтобы всякий раз возвращаясь к ней ещё ярче чувствовать жизнь и себя ощущать живым? Но я и так не ощущаю себя мёртво. Я хожу мстить Майе. Знаю, что она узнает и нарочно продолжаю. Чтобы ей было больно, противно, чтобы и она чувствовала бессилие что-либо изменить, как и я. Ненавижу за это и себя, и Майю, и Таня мне давно противна, а только она вариант, проверенный временем. Ненависть к себе срослась во мне с отвращением к Тане и нашим отношениям, стали одним чувством. Так и живу между горячей, растущей с каждым днём любовью и такой же горячей ненавистью. Как между двух полюсов.

Но сегодня не обычная встреча. Все эти годы один и тот же сценарий: ресторан и хрустящий от льда в наших сердцах секс в её квартире. Но сегодня Таня настроена говорить не только о последних новостях мира искусства и моды, в которых она существует, обычных заезженных фраз о нашей российской отсталости и вечной несвободе, время идёт, а ничего не меняется: возьми хотя бы книги сто пятидесятилетней давности всё те же разговоры и изображение тоски и обездоленности у самых сытых и праздных представителей столичного мира…

Она ещё любит водить меня на модные театральные постановки, затем обсуждает это со своими подругами, а я молчу, слушая этот бред о бреде, что я видел на сцене. И понимаю до чего же я отсталый, замшелый консерватор: всё время думаю, ещё ставят какие-нибудь нормальные спектакли? Обыкновенные? Островского и Шекспира без извращённых исканий? Гоголя без наряжаний женщин в мужчин, будто актёров правильного пола не хватает, будто для роли деда Мороза в детском саду? Клонированные актрисы одного великого лет пятьдесят назад театра будто задались показать, что они не хуже своей гениальной предводительницы и их в нескольких поколениях по причёскам и очкам уже не отличить друг от друга и от неё самой… Когда я сказал это Тане, она напустилась на меня как на дикаря и обозвала варваром и отставшим от времени тупым и грубым ландскнехтом, ничего не понимающим в искусстве и потому не имеющем права высказываться. Как говориться: «…вы должны молчать и слушать!». Но разве я спорю? Я не высказываюсь уже давно, она знает, что я, совок с провинциальным мышлением, думаю. А я согласен быть и неандертальцем, лишь бы не мейнстриме с её обычной компанией.

Мы сидели в ресторане и уже должны были принести коктейли, завершающие ужин, после которого я отяжелел и даже осовел, мне сегодня скучнее обычного. Таня в чёрном кружеве, как сицилийская вдова, волосы сегодня какими-то чрезмерными слоями и, кажется, на полметра длиннее, чем месяц назад. Идеальные сверкающие овальные ногти, опять всё идеально. Неужели она не киборг…

Чтобы не думать о том, что я собрался снова лечь в постель с киборгом, я рассказал Тане, что у Ларисы появился парень.

– Погоди-ка, сколько ей лет? Уже восемнадцать?

– Когда ты стала встречаться с мальчиками? – спросил я, чтобы не дать ей сказать, что Лара взрослая. Им всем кажется, я не знаю этого? Что я престарелый идиот, который дожил до маразма и не заметил, что его дочь стала взрослой?

Таня улыбнулась, играя, закатила глаза, перебирая сверкающими ногтями, поглаживая бокал. Ей представляется это сексуальным должно быть.

– Не помню… лет в шестнадцать. Но мы тогда целовались по подъездам, на дискотеки ходили, что там ещё… А! Играли на гитарах во дворе. Другие времена были, будто лет триста прошло с тех пор… – усмехнулась Таня. – А что, раньше у Ларисы не было бойфренда?

Я вздохнул, наверное, если бы он был, я бы сейчас так не нервничал.

Закурить бы, но теперь курить не разрешается. Да и не курил я давно, странно, что захотелось… Чтобы курить, надо было усаживаться в отдельный кабинет, но это со скуки уснёшь, в общем зале можно хотя бы на публику глазеть.

– Какое-то чрезмерно строгое воспитание по нынешнему времени, нет, Валентин? – сказала Таня, и потянула длинный глоток белого вина. Всё по правилам: мы едим моллюски, но не устриц, ведь сейчас май – не устричное время. Я съел бы хороший стейк, обильно сдобренный зеленью и перцем. Может быть и чесноком… Но не сейчас. Сейчас мне хочется зевнуть…

– А сколько было Майе, когда она… кто у неё там был первый? Брат… или дядя? – будто вскользь, а на деле с расчётом, спросила Таня.

– Я не знаю, – нарочито холодно сказал я.

Во-первых: я действительно не знаю, а во-вторых: Таня последний человек, с кем я стал я стану обсуждать Майю.

– И что… ты сквозь пальцы смотришь на эту эпопею? – дёрнув губой, спросила Таня.

Это меня разозлило, я могу терпеть и слушать её бредни, рассуждения о чём угодно, но она не смеет говорить о Майе. Поэтому я сказал, уже почти не сдерживая раздражения:

– Какую эпопею, Таня? Что за разговор?! Мы Майины детские увлечения станем обсуждать?

Нет, определённо надо закурить. Выйти уже? К Тане я сегодня точно не поеду, лучше на Садовое бы отправился… и напиться ещё хорошо бы. Но и это тоска. ЕЁ бы увидеть сейчас, плечи ладонями стиснуть…

Но Таня как-то деланно рассмеялась, снова показывая пугающую белизну зубов.

– Ты это всерьёз, Валентин? «Детские»? Правда, до сих пор считаешь, что всё давно закончилось, всё осталось в детстве? Ты такой наивный или… может, тебе это удобно? Устраивает, что жена развлекается на стороне? У самого руки развязаны… Так? – злобно веселясь, хохотнула она.

Я бросил салфетку на стол и поднялся. Это последняя капля. Та самая, которую я ждал. Именно этим и должно было кончиться. Давным-давно должно было кончиться. Странно, что тянулось столько лет.

– Тань, я домой поеду, – сказал я, как можно спокойнее. Будь она мужчиной я уже сломал бы ему челюсть. – Приятного вечера.

Она побледнела немного, подняв на меня округлившиеся глаза.

– Ты… что это?!

– Устал я что-то сегодня, да и пора.

– А что, дома кто-то ждёт? – злая усмешка исказила её черты. Она тоже бросила салфетку на стол. – Я даже знаю, где она сегодня. Хочешь, отвезу? Недалеко тут, на Таганке.

Эти слова остановили меня уже в нескольких шагах от стола. Я обернулся, Таня торжествующе улыбнулась, почувствовав удачу:

– Я увидела их однажды ночью, едва не сбила на машине, – радостно сказала она. И добавила, опять словно специально для меня: – жаль, что остановилась, надо было наехать.

Она тоже встала и подошла ко мне, к нам подскочил администратор с подобострастным выдохом:

– Всё в порядке, Татьяна Евгениевна?

– Да, Игорёк, мы уходим, запишите, как обычно, – небрежно ответила Таня, даже не глядя на него. Как быстро они научились барынь-то играть, эти вчерашние комсомолки и комсоргши, удивительно…

Она так пристально смотрела на меня, будто опасаясь упустить из глаз, и я тогда сбегу.

– Поехали, Валентин?

– Я домой поеду, Таня. У меня дети дома одни, – сказал я, отворачиваясь, мне не хочется больше смотреть на её.

– Я скину тебе адрес на ватсап, я проследила за ними, я знаю…

Я обернулся, останавливаясь:

– Спасибо за заботу о моём семейном благополучии, но ты напрасно влезаешь в мою жизнь.

– Влезаю?.. Я давно в твоей жизни, – спокойно и уверенно сказала Таня.

Я подождал, пока она подойдёт ближе и сказал так, чтобы она услышала, чтобы она поняла, что это последнее слово, которое я скажу ей:

– Нет.

И Таня услышала, хотя, очевидно, не ожидала, потому что она остановилась, открыв рот:

– А… то есть… Ты что?..

– Счастливо оставаться, – сказал я и толкнул зеркальную дверь.

– Да ты что, Валентин…

Но я уже вышел на крыльцо. На улице тепло и приятно, лёгкий ветер ласкает кожу. Это ветер свободы…

Но Таня всё же догнала меня, уже парковщик забрал мой жетон, а Таня вышла и, увидев меня, истолковала в свою пользу. И делая вид, что не придаёт значения произошедшему, будто это обычная стычка, сказала:

– У меня шампанское в холодильнике. И диванчик новый Armani casa, неделю назад привезли.

Она улыбнулась, но не только радости, даже деланного веселья не было в её лице. И всё же она ещё пыталась продолжить наш многолетний спектакль. Но не только вся публика давно разошлась, потому что представление фальшиво насквозь, но и ее партнёр сбежал…

– Нет, – повторил я.

– Да ты… Обиделся? Ты обиделся из-за неё? Она лжёт тебе всю жизнь, а ты…

– Я тоже лгу. Много лет. Одними этими встречами с тобой. А ты лжёшь ей своей подлой дружбой. Так что, мы все квиты, – сказал я и спустился к своей машине.

Я не обернулся, я не хочу запоминать, как Таня сейчас выглядит, как она смотрит на меня, видеть ошеломление на её лице. Я никогда не хотел причинять ей боли, она не виновата в том, что я слабак и слякоть, что я не был настоящим мужчиной, не навёл порядка в своей жизни, столько лет живу этой двойной жизнью, используя её…

Если бы эта двойственность была мне нужна! Если бы я испытывал потребность разделяться! Но никогда по-настоящему меня не влекло из дома, я хотел лишь внутри себя отомстить моей обидчице. И, мне казалось, мстил эффективно. Но это была дрянная иллюзия, глупый самообман, не более. Вот и он разрушился сегодня. Надо сказать, я испытывал сейчас необыкновенное облегчение.

И в то же время я понимал, что с этим начнётся новая жизнь. Если одна дверь закрылась, всегда открывается другая. Значит откроется и мне. Должна открыться. Не может не открыться.

С этими мыслями я приехал домой, где застал ссорящихся ребят. Вообще они редко ссорились, даже в детстве, Лара человек лёгкий, а Саша очень спокойный, вывести его из себя почти невозможно, поэтому мир между ними сохранялся. И вдруг я услышал, что они ругаются.

– Самый умный! Указывать ещё мне будешь! – немного истерично прокричала Лара.

– Так если ты дура, кто тебе и укажет… – воскликнул Саша в ответ. – О, папа… – он будто споткнулся, увидев меня. – А я думал, ты поздно…

– Поэтому так орёте? – усмехнулся я, переобуваясь в домашние слиперы.

– Да это мы… так, ерунда, пап, не обращай внимания, – проговорил он, немного смущаясь.

И я в который раз подумал, до чего он похож на Илью. Даже этот миролюбивый характер, спокойная мудрость, такие редкие среди подростков, да и всех людей, я сам знаю только двоих людей, обладающих такими качествами и вот, мой сын – третий…

В коридоре появилась и Лариса, возбуждённая и даже какая-то лохматая и тоже удивилась, увидев меня, будто я не к себе домой пришёл.

– Привет пап.

– Что это вы поссорились?

– Поссорились? Да нет… – отмахнулась Лара. – Это мы так… Некоторые думают, что умнее всех.

Я услышал, как вздохнул Саша, могу поклясться, он закатил глаза. Забавные они, когда полагают себя взрослыми, подумалось мне.

Ещё бы мне было не закатывать глаза… Отец явился в каком-то на редкость хорошем расположении духа, как, наверное и не бывал ещё в отсутствие мамы, смотрит весело, молодым взглядом, и ещё бы мне не полагать нас с Ларкой взрослыми, если она купила тест на беременность, потому что у неё образовалась задержка, тест вышел отрицательным, но я настаивал, что надо сказать хотя бы маме, а она, вот дура!, придумала, что в случае беременности, она беспрепятственно выйдет замуж, будто кто-то её замуж зовёт…

На носу ЕГЭ, поступление, а она вот эдакой дурью занялась.

Отец зашёл на кухню, привычно включил чайник и телевизор, забормотали о саммите большой семёрки, потом о закончившемся чемпионате мира по боксу среди женщин. Одно абсурднее другого: сначала семь представителей семи процентов населения планеты, собравшись вместе, изображают из себя вершителей судеб мира, потом тётки рубятся кулаками по мордам, что может быть глупее?

– Вон, чемпионат мира по боксу среди таких как ты безумных тёток, туда поехала бы, энергию потратить! – сказал я, уходя в свою комнату.

– Тебе бы за прялкой у печек сидели! – тявкнула Лара, когда злится, голос у неё соскальзывает на фальцет, что довольно смешно, такая вот дылда и вдруг пищит как цыплёнок.

Я захохотал, остановившись в дверях.

– Да ты как раз за прялку и собралась, феминистка!

Хорошо, что отец не слышит нас за шумом чайника, продолжил бы расспрашивать.

Я слышал, что они продолжают свой разговор, но вникать в их щенячью ссору мне совсем не хотелось, такое хорошее настроение было у меня этим вечером.

Я этого не знал. Не знал, что в этот вечер Юргенс вернулся домой в самом прекрасном расположении духа. Я этого не мог знать, но, если бы узнал, не удивился бы. Потому что именно сегодня мы поссорились с Маюшкой. Мне кажется, это впервые. Бывало и раньше, что мы спорили, когда я особенно настаивал на том, чтобы она немедленно прекратила существование нашего проклятого тройственного союза. Маюшка всегда терпеливо молчала, не вступая в пререкания, просто ожидая, пока закончится мой мучительный припадок ревности и безысходности.

Но сегодня это было, конечно, глупо и, понимая это, я злился ещё больше, донимая её. Ведь мы договорились, и я должен был успокоиться, но я, напротив, именно сегодня нервничал сильнее обычного. Во-первых: ожидание всегда мучительно, а я теперь ждал определённого момента, уже объявленного, назначенного. И, мне казалось, день этот отодвигается, что он не наступит уже никогда. А во-вторых: замаячила двухмесячная стажировка в Японии, планирующаяся на осень, отказываться не хотелось, но всякий мой отъезд меня пугал, после Флоренции.

Бывало, я сам рвался из Москвы, чтобы заставить Маюшку, наконец, решиться разорвать наш ложный плохой мир, который, якобы лучше доброй ссоры. И кто сказал, что мир всегда лучше?

Но, уезжая, я начинал жалеть в первый же день, даже в первые часы, начиная метаться, беспрестанно звонить или слать смс. Так что мои отъезды по мне били больше всего, превращая в мнительного маньяка. Поэтому мне захотелось прекратить всё немедленно, и поехать вместе. Это не просто привлекательная идея вновь провести время вдвоём, это страх разлук, непредсказуемости из-за этого, ставший уже многолетним.

И её покорность, и спокойствие, её молчаливое непротивление моим нападкам, тоже привычные и тоже сохраняющие наш мир, и это всё вдруг дало трещину сегодня.

– Перестань, Илья! Как тебе не стыдно?! – воскликнула Маюшка. – Мы договорились. Мы же договорились, почему ты… Зачем снова?.. Ты думаешь… Думаешь, это просто, жить как я? Думаешь, я привыкла? Или наслаждаюсь этой вечной раздвоенностью? Сделать ложь нормой жизни, это мне легко?! Лгать каждый день. Детям, Вальтеру… только тебе и могу не лгать. Только тебе. Только ты остался самой настоящей, неподдельной частью моей жизни, моей души… И… ты… именно ты… Зачем ты опять начал этот разговор?! Ю-Ю… – её голос дрогнул и сжался.

Но я не мог остановиться, я слишком много думал над тем, что будет, если я уеду один… и, хотя до поездки ещё всё лето, это уже начало сводить меня с ума. И свело сегодня, похоже. Поэтому, я схватил её за локти, поднимая со стула на кухне, и встряхнул так, что мотнулись волосы по спине:

– Не крути, Май! Ну, хватит! Давай наконец закончим!..

Сегодня высшие силы не на моей стороне. Маюшка оттолкнула меня, ладошками в грудь, так что я откачнулся и толкнул стол, упали бокалы с вином, и звякнули, разбиваясь и разливая недопитое вино по столу…

Маюшка уже выбежала в переднюю, и едва я сам вышел туда, дверь уже хлопнула, закрываясь за ней. Я выскочил на лестницу, и услышал быстрые шаги, сбегающие по ступеням.

– Май!.. Май, остановись!.. стой же… – крикнул я в пролёт.

Но шаги не остановились, и я побежал вслед за ней. Как был босой и одетый в домашнюю футболку и старые джинсы. Но и во дворе я не догнал её. Я пробежал через арку, но её не было и на улице, я долго простоял, оглядываясь по сторонам и людей на улице было как нарочно много, оборачиваются на босого лохматого мужика, вертящего головой посреди маленькой улочки, будто за призраком гнался… Где ты, Май? Только не превращайся и правда в призрак. Вся моя жизнь тогда станет призрачной…

Позвонить надо… Но телефон остался наверху. Поднявшись, я сразу же набрал Маюшкин номер. Она не ответила. Потом снова не ответила, а после звонок сорвался. Отключилась. Такое в первый раз за всю нашу жизнь. Впервые, когда она не хотела бы говорить со мной…

Вот ужас. Адский кошмар. Вот чего я добился, вот куда меня занесло сегодня. Занесла моя ревность, несдержанность и невезение…

Я вошёл на кухню, и услышал в наступившей полной тишине, потому что даже улица не влетала шумом в наши окна, дом в глубине двора, заросшего деревьями и кустами, и в этой мягкой тишине вдруг зазвенела тонкая струйка вина, стекающего со стола. Тёмно-красная лужица с лучиками брызг расширялась на паркете.

Медленно вошёл Юрик, тихо и будто нехотя мявкнул, словно спрашивая:

– Ну что? Допёк Маюшку?..

– Допёк, дурак старый, – ответил я, садясь на стул.

Юрик подошёл ближе и потёрся о меня мохнатым боком, подняв толстый мохнатый хвост.

– Не уговаривай, – сказал я Юрику.

Но он снова тихо хрипловато мяукнул:

– Ерунда, увидитесь завтра.