Читать книгу Полтора килограмма соли - Татьяна Леонтьева - Страница 6

Нет, слава богу, мы не стали жечь книжку и посылать обложку по почте. Девчонки ограничились тем, что разорвали сборник на мелкие клочки и исчиркали фотографию автора – «мерзкого Коваля». Я к книгам относилась с благоговением, а к Ковалю – со скрытым интересом. В котором и сама-то еще себе не могла признаться. Поэтому в акте вандализма участия не принимала.

Однако приговаривала:

– Ну вы даете, девчонки! – как бы с восхищением.

Они, как боксеры на ринге, валтузили бедную книжку, а я сидела, словно на трибуне, подбадривая. На самом деле мне было стыдно, но я малодушно боялась себя обнаружить.

– У, рожа какая мерзкая! – злилась Чпокс, пытаясь разорвать обложку.

Вечером я вертелась в постели и не могла отделаться от этой сцены: ворох страниц, обрывки иллюстраций, обезображенный портрет… Сон не шел.

Я села на кровати и в темноте стала вглядываться в книжную полку, где за два года собралась уже целая компания пишущих томичей. Ярославцев дарил нам эти книги в дни рождения, за победу в конкурсах, да и просто так. Вот она! Маленькая розовая книжка, легко ложится в ладонь.

Я прокралась в коридор на цыпочках, чтобы не будить сестру, и юркнула в туалет. Туалет-кабинет, там я читала по ночам, сидя на унитазе с опущенной крышкой.

Так. Посмотрим.

Я проглатывала стихи одно за другим. Большинство оказались короткими. Это мне нравилось, длинные утомляют. Встречались и картинки, какие-то абстракции с обнаженными женскими торсами. В общем-то, это соответствовало содержанию. Пока я читала, в моем воображении пронеслась целая вереница женщин – томных, роковых, страстных или одиноких и беззащитных. Я точно установила, что это разные: одна вот полька, другая – татарка… Все они были разного возраста, хотя под стихами значился один и тот же год. То есть точно – тетки разные. Где ж он столько набрал?

Когда ноги начали зябнуть, я пустилась в обратный путь, так же стараясь не шуметь. Медленно приоткрыла дверь, опасаясь скрипа шарнира. Шарнир предательски крякнул. В коридоре я столкнулась с мамой в ночнушке. Мама хмурилась со сна и прикрывала глаза рукой от неожиданного света.

– Татьяна! Ты чего, живот болит? – прошептала она.

– Не, мам, все в порядке. Я так…

И, прижав книжку к бедру, засеменила к кровати. Сестра перевернулась на другой бок на своей и вздохнула.

…Интересно, а мне кто-нибудь когда-нибудь такое посвятит?

На кружке у Ярославцева девчонки время от времени вертелись, шушукались и делали загадочный вид. Понятное дело, что им не терпелось все рассказать. Что Коваль козел, что он приставал к Чпоксу и теперь мы объявляем ему бойкот. Но уговор у нас был такой – все хранить в секрете. В страшную тайну мы посвятили только Наталку, и она тоже вошла в наше общество «Ненавидящих Коваля».

Ярославцев иногда внимательно поглядывал то на Белку, то на Чпокса, чувствуя, что все мы взбудоражены. Он определенно тоже что-то думал, и мне в тот день казалось, что вообще все мы думаем об одном и том же, только молчим, связанные непонятно чем.

После того как я зачитала «новенькое», Ярославцев стрельнул глазами куда-то в сторону и проговорил:

– А тебе, Танюш, Коваленко привет передавал…

Девчонки обернулись ко мне.

Я вздрогнула и, как водится, стала медленно наливаться краской.

– А почему мне-то? – жалобно спросила я.

– Ну уж это тебе виднее. Не знаю, – пожал плечами Ярославцев. – Так и сказал: «Танечке Коржуткиной передавай привет». Вот я и передаю… У кого еще есть новое?

Чпокс подняла руку: – У меня.

– Давай, Ксюша, – улыбнулся Ярославцев. Он Чпоксовы стихи очень любил и приготовился к чему-то приятному, потирая руки.

Чпокс запрокинула голову и стала читать:

После каждого нового стиха Ярославцев обычно обводил хитрыми глазами всю нашу компанию, следя за реакцией. Нравится? Не нравится? Потом несколько секунд молчал, как бы давая уложиться в голове услышанному. И только потом говорил что-нибудь вроде:

– Ве-ли-ко-леп-но!

А после похвал делал критические замечания.

Но на этот раз он не стал ловить наши взгляды, опустил глаза и над чем-то как будто размышлял. Пауза росла.

– Неплохо, – как-то снисходительно проговорил Ярославцев. – Только кому же, Ксюша, они посвящены, твои стихи?

Чпокс встала и приготовилась говорить. Белка ущипнула ее за локоть. Я сделала какое-то нечаянное движение. Нельзя допустить!

– Коваленке! – сказала Чпокс.

Ярославцев сделал шаг назад и еще какое-то время помолчал, на этот раз уже водя своими темными глазами туда-сюда, пытаясь понять, что тут у нас происходит.

– Но… почему? – тихо и с какой-то грустью спросил он.

– Потому что он дурак! – выпалила Чпокс.

И в этот момент прозвенел звонок, и мы сорвались со своих мест.

– Ребята, не забудьте! – крикнул нам вслед Ярославцев. – В следующий раз – встреча с Лемешевым!

На улице Белка забежала вперед нас с Чпоксом и заговорила:

– Девчи, девчи! А чего он Таньке-то привет передал, а не Ксюхе?

– Да он просто спутал всех нас, он же алкаш, – спокойненько так объяснила Чпокс. Как будто это дело решенное. – Не помнит ни фига, с бодуна отшибло, – добавила она.

– Точняк! – согласилась Белка.

Я угрюмо молчала.

– А ты чего, Танька, набычилась?

– Да ничего.

– Чего, не рада, что тебе Коваль привет передал?

– Да уговор же был, – вскрикнула я. – Чё ты, Чпокс, зачем так сказала? Что Ярославцев теперь о нас думать будет?

Чпокс заволновалась и приготовилась защищаться. Но ее опередила Белка:

– Ну и что, что сказала! И правильно! Пусть знает, какой у него лучший друг!

– Да нормальный друг!

Белка потрогала мне лоб, сунув ладонь под челку, и спросила саркастически:

– У тебя температура не повысилась, а?

– Тебе что, Коваль нравится? – ядовито добавила Чпокс.

– Сама ты нравишься! – с досадой крикнула я, развернулась и зашагала в другую сторону. Даже не в сторону дома.

– Танька, стой! – окликнула Чпокс.

– Да не трогай ее, – осадила Белка и запела мне вслед:

Чпокс подхватила.

Через неделю мы шли в кружок с пустыми руками, без «новенького». Ждали Лемешева. Если уж придет, то сам будет выступать, а мы послушаем. Лемешев руководил местным театром, где ставил пьесы по романам Ярославцева. Сам он тоже что-то писал. Однажды Ярославцев отправил нас с Чпоксом к нему в театр, чтобы тот научил нас декламировать. Перед каким-то фестивалем детского творчества. Сочинять-то мы сочиняли, но на публике обычно терялись и мямлили, а то и вообще забывали строчки от волнения.

Лемешев загнал нас тогда на сцену и заставил читать одно и то же раз двадцать. Чпоксу он говорил:

– Ну нет, матушка моя, это никуда не годится. Ну-ка погромче и без каши во рту.

В конце концов Чпокс разревелась прямо на сцене.

…Встречу решили проводить не в актовом зале, а в кабинете русского языка.

Мы спускались по лестнице, стуча себе по ногам мешками со сменной обувью. Внизу нас встречала Наталка.

– Ну что, пришел Лемешев? – спросила Белка.

– Пришел! – отозвалась Наталка. – Сидит там с Ярославцевым. На машине приехал.

– А ты его вообще видела – Лемешева-то? – уточнила я.

– Неа! – сказала Наталка.

Мы сгруппировались у двери. Белка заглянула в замочную скважину:

– Девчи! Это не Лемешев! Это Кова-а-аль!

Чпокс отпрянула.

– Да ладно вам, какая разница! – удивилась Наталка и рванула дверь на себя.

Коваленко с Ярославцевым сидели за учительским столом, как преподаватели на экзамене. Мы на цыпочках пробрались на задний ряд.

Ярославцев проверил, всели в сборе, и объявил:

– Вот, ребята, Лемешев, к сожалению, сегодня прийти не смог, и я пригласил Алексея Коваленко. Замечательный поэт, с которым я вас давно хотел познакомить… Хотя многие, кажется, уже знакомы…

Чпокс хмыкнула.

Ярославцев вытянул руку в сторону Коваленки, предоставляя ему слово.

Тот не смотрел ни на кого из нас и листал бумаги в розовой пластиковой папке. Рядом с ним лежал сотовый телефон, на который он то и дело поглядывал. И вообще вид у него был деловой и суровый, как будто он думал: «Не до вас мне, малыши. Но раз уж друг просит…»

Коваленко читал по бумаге, многие стихи я уже знала, но незнакомые не запомнились, потому что все это время я лихорадочно придумывала вопрос. В конце выступления ведь можно задать вопрос! Например, такой: «Кому вы посвящаете свои стихи?» Или так: «А у ваших героинь есть прототипы?» Нет, лучше так: «А у ваших героинь один прототип или несколько?» И главное – не покраснеть. Ну черт, если уж подумала, так покраснею теперь наверняка, это уж как пить дать…

После стихов Коваленко откашлялся и наконец поднял глаза на аудиторию. Но все глядел куда-то в дальнюю стенку, на портрет Пушкина работы Кипренского.

– Надо, наверное, рассказать немного о себе. Вырос я в небольшом городке Прокопьевске. В старших классах начал писать стихи, публиковался в местной многотиражке. Хотел заняться журналистикой, но… в общем, неважно, – сбился он и начал с другой ноты: – Закончил томский мехмат, преподавал. Кандидат наук, доцент…

– А сейчас? – выкрикнул паренек из первого ряда.

Коваленко уставился на него, как на блоху, с брезгливым недоумением.

– А сейчас бизнесом занимаюсь… но это к делу не относится. Готовлю новую книгу к публикации.

Коваленко взял со стола телефон и стал его вертеть в руках.

– Ишь, Коваль, понтуется! – шептала мне на ухо Белка. – Выложил на стол, чтобы все видели! Вертит-вертит, а никто ему не звонит. Подумаешь тоже! – фыркнула она.

Сотового телефона я никогда в жизни не видела. Он у меня появился лет через шесть, наверное. Тогда телефоны были редкостью и среди взрослых, не то что среди нас, школьников.

– Ну что, ребята, есть у вас какие-нибудь вопросы? – подвел итог Ярославцев.

Я затрепетала, привстала, но села обратно, дернула руку и опустила.

Ярославцев всего этого не заметил и хлопнул в ладоши:

– Ну раз вопросов ни у кого нет, на этом наша встреча заканчивается.

Коваленко, запинаясь о ножку стула и торопливо кидая бумаги в папку, направился к выходу. Ярославцев за ним еле поспевал.

Мы шли по школьному коридору, как будто не торопясь. Но я была уверена, что всем чертовски интересно подглядеть напоследок за Ярославцевым и Ковалем. Как они там, курят на крыльце? А может, подслушать, о чем они говорят?

Но девчонки подчеркнуто медленно переобувались, натягивали куртки, поправляли лямки рюкзаков… На улице стояла ослепительно-белая машина.

– Японская, – отметила Белка. – Уж не ковальская ли?

И правда, из окна нам махал Ярославцев, а Коваленко крутанул рулем, глядя в другую сторону, и вскоре машина скрылась за поворотом.

До дома часть пути мы проделывали все вчетвером, потом откалывалась Чпокс, затем Белка.

Когда мы остались с Наталкой вдвоем, она спросила:

– Слушай, Танька. А чего вы Коваля-то не любите? Нормальный мужик.

– Да я тоже та к думаю! – вспыхнула я. – Только видишь, как вышло…

– Мне кажется, что это… что он обижается на вас. Зря вы так.

– Да я сама уже не знаю, что делать! Как бы это все загладить.

– Ну давай что-нибудь устроим, – задумалась Наталка и пошевелила аккуратненьким носиком. – Давай подарим ему что-нибудь.

– Давай! Только что?

Наталка прыснула:

– Резиночки. Давай подарим ему резиночки для хвоста!

Мы свернули к ларькам со всякой китайской ерундой и долго изучали витрины.

Собрав по карманам мелочь, мы приобрели набор резиночек для детских косичек. В целлофановом пакетике сияли красные, зеленые и синие кружочки. Я спрятала их в сумку, с облегчением улыбаясь.

Но случай не представлялся, всякие конкурсы и семинары кончились, Ярославцев в Писательскую не звал… Ну и понятно, что Коваль к нам больше не заглядывал. А уже приближался конец учебного года.

– Давай, слушай, Ната, сами сходим к писателям. Надо же отдать резиночки, – предложила я.

– Конечно пойдем! – обрадовалась Наталка.

И мы собрались в Писательскую.

По пути купили шоколадку. Некоторое время не решались зайти и мялись у дверей.

– А вдруг там нет Коваля? – спросила Наталка шепотом.

– Не, тогда не будем дарить. Надо лично, – решила я.

– Ну как хочешь. Только заходи сначала ты.

Я протиснулась в дверь и первым делом увидела Коваленку. Он сидел у окна и что-то читал. Вообще было тихо, все, кто там еще присутствовал, чем-то были заняты. Ярославцев работал над журналом.

– В гости? – заметил нас Коваленко. – Кеша, к тебе твои девушки пришли.

– Сейчас-сейчас, – отвлекся Ярославцев от рукописей. – Леш, угости их кофе, пожалуйста.

Коваленко схватил кофейник, приподнял крышечку и, видимо, обнаружил там застывшую жижу.

Откашлялся, подхватил кофейник и вышел, наверное, в туалет – сполоснуть.

Мы ринулись к Ярославцеву:

– Иннокентий Саныч! Иннокентий Саныч! А мы тут Коваленке подарочек принесли.

– Что за подарочек? – оживился Ярославцев.

– Резиночки, – захихикали мы.

– Ну что ж… Дело! – одобрил Ярославцев. – Я вам скажу по секрету, что Коваленко очень переживает… что вы так с ним… Я ему рассказал… Зря, конечно, дурак, рассказал… Так что он будет рад, я думаю.

Мы с Наталкой приняли торжественный вид и уселись за стол.

Коваленко вернулся, зашебуршился в кухонном углу. Мы не решались заговорить, и он молчал тоже. Потом чуть сипло объяснил:

– Я за вами молча поухаживаю, ладно? А то болею. Завтра в Израиль еду, боюсь голос сорвать.

Наталка дернула меня за рукав: – Амы вот…

– А мы вот, – перебила ее я, – мы вам подарочек принесли.

Коваленко замер, как бы не веря своим ушам.

Наталка протянула ему пакетик.

Ярославцев тихонько посмеивался в своем углу.

Коваленко взял резиночки и разулыбался:

– Спасибо. Вот синей у меня нету. Завтра в ней и поеду.

И подмигнул мне. Мне, а не Наталке.