Читать книгу Огнь поядающий - Татьяна Львовна Александрова - Страница 4

Сквозные вершины сосен колыхались в густой синеве неба. Сквозь прогалы между стволами искрами поблескивало море и свежий, пахнущий водой и солью, ветерок приятно холодил кожу. Галерея летнего дворца, расположенного на крутом берегу Пропонтиды, была устроена так, чтобы бережно собирать и хранить все наслаждения, даруемые природой места. Часть ее освещалась солнцем и была защищена от ветров – здесь было хорошо в прохладную погоду; часть смотрела на склон, поросший соснами, закрывавшими ее от южного солнца, – здесь даже в самый тяжкий летний зной дышалось легко. Широкая мраморная площадка была обведена мраморной оградой и сплошь выложена мусией, изображающей картины эллинских мифов: здесь косматый Океан с клешнями на голове выпускал воду из сомкнутых губ, там тритоны, надувая щеки, трубили в длинные раковины, а посередине мчалась на дельфине Фетида с оголенной спиной и чересчур низкой повязкой на бедрах, открывавшей соблазнительную ложбинку.

К стене примыкало широкое ложе, покрытое пятнистой шкурой барса и заваленное шитыми подушками, среди которых в расслабленной позе возлежал василевс Аркадий. Возле ложа стоял маленький столик с мусийной столешницей на трех львиных лапах, а на нем – переливающееся всеми цветами радуги стеклянное блюдо с горкой спелых ягод земляники. Василисса Евдоксия в полупрозрачном белом хитоне сидела возле мужа и протягивая руку, брала их по одной и поочередно отправляла в рот то себе, то ему.

– Ты сегодня задумчив, любимый, – нежно проворковала она, заглядывая в глаза василевсу. – Какие заботы мучают тебя? Разве мы приехали сюда не для того, чтобы наслаждаться жизнью?

Аркадий приподнял тяжелые веки и посмотрел на жену прозрачными серыми глазами.

– От себя не убежать, моя дорогая…

– О чем ты? – спросила Евдоксия, поднося к его губам следующую ягоду, но он осторожно отстранил ее руку.

– Мы зашли в тупик, и я это прекрасно вижу.

– Мы с тобой? – удивилась василисса.

– Нет, – покачал головой василевс. – С тобой я счастлив. Но наше общее положение меня тревожит, и я не знаю, на кого опереться.

– Евтропий слишком много себе позволяет… – нахмурилась Евдоксия.

– Евтропий – верный человек, – возразил Аркадий. – И мы многим ему обязаны. Хотя бы нашим браком. Он мудр и успел доказать это.

– Если так, то каковы причины для беспокойства?

Аркадий болезненно поморщился и закусил губу.

– Я чувствую, что должен принять какое-то решение, иначе катастрофа неизбежна. Готы хозяйничают во всем царстве. Недавно пришли донесения о погромах во Фригии… Мерзавец Стилихон… Помог, нечего сказать! Его помощь хуже кабалы Руфина… Я боюсь… что и Евтропий не говорит мне всего, и я не знаю, кому доверять. Зачем Бог не дал мне сил, чтобы быть воином? Проклятая водянка!

Он раздраженно ударил мягкой белой рукой по узорчатой барсовой шкуре.

– Бог даровал тебе разум, – возразила Евдоксия. – Не одной силой побеждают в бою. Разве ты не помнишь, что твой отец при Фригиде одолел врага одной молитвой?

– Одолел! – передразнил Аркадий. – А сам умер через два месяца, потому что застудил почки в походе. Но ему было уже пятьдесят, а у меня эта хворь с детства! Сколько себя помню, я ничего толком не мог: ни бегать, ни прыгать, ни лазать…

– Главное, что должен уметь мужчина, у тебя получается прекрасно, – Евдоксия попыталась перевести разговор в шутку, проводя рукой по низу его живота. – Слава Богу, у нас здоровые дети.

– Они еще слишком малы, – покачал головой василевс. – И они девочки…

– Виновата, исправлюсь, – игриво улыбнулась Евдоксия. – Следующим будет мальчик, вот увидишь. Я надеюсь, Господь справедлив, и здоровье он унаследует от меня. А от тебя – ум.

– Золото ты мое! – Аркадий потянул жену за руку, принуждая лечь. – Кто еще утешит, как ты?

– Разве не в том предназначение жены, чтобы дарить мужу утешение и ласки? Сейчас отдохни, а потом мы помолимся, и Бог подскажет тебе наилучшее решение. Но что касается Евтропия…

Она взглянула на дверь и, понизив голос, продолжала:

– Представляешь, вчера он не хотел пускать меня к тебе!

– Не может быть! – возмутился василевс.

– Правду тебе говорю! Он сказал, что ты занят государственными делами и тебе не до меня.

– Даже если я занят, ты можешь заходить в любое время!

– Вот, и я так думаю. Но господин препозит придерживается иного мнения.

– Я сделаю ему замечание…

– Очень на это надеюсь…

– Ты должен поставить его на место. Он думал, что будет править вместо нас, потому что мы были еще совсем дети. Но мы взрослеем и не собираемся ему ничего уступать.

– Евдоксия, пойми: сейчас слишком тревожное время, чтобы выяснять отношения и избавляться от верных союзников. Когда готская угроза минует, я разберусь с Евтропием.

– Как же она минует, если и твой Евтихиан во всем им потакает?

– Евтихиан умеет с ними ладить, поэтому и занимает свой пост. Не забывай, что и мой отец опирался на варварских вождей…

– Это ты моего отца называешь варваром? – Евдоксия гневно сверкнула глазами.

Аркадий понял, что выразился неудачно и попытался исправить оплошность.

– Ну, нет… Твой отец был варвар только по происхождению, душой же – настоящий римлянин.

– Ах, значит, и я, по-твоему, варварка по происхождению? – обиженно продолжала Евдоксия. – Так знай, что однажды на римский престол взойдет еще один варвар: твой сын!

– Ты неправильно поняла меня, дорогая, – Аркадий взял было жену за запястье, но она порывисто высвободила руку.

Некоторое время супруги напряженно молчали. Аркадий первым сделал шаг к примирению.

– Как там наша малышка? – вдруг вспомнил он.

– Которая? – равнодушно спросила Евдоксия, все еще хмурясь.

– Флаккилла, конечно. Я хочу ее видеть.

– Должна тебе сообщить, что Пульхериола тоже становится интересной, – Евдокия вдруг смягчилась. – Она уже улыбается! И такая требовательная! Прикажем принести их обеих?

– Конечно! – согласился Аркадий. – Ничто не действует на меня так умиротворяюще, как общение с моими детьми.

За четыре года брака василевс хорошо изучил характер своей супруги: да, она вспыльчива, может обижаться по пустякам, но одно упоминание детей способно растопить ее сердце.

Евдоксия легко, одним движением поднялась и ударила в колотушку, прикрепленную на стене.

Через мгновение из дверей показался евнух.

– Распорядись, чтобы принесли детей, – велела Евдоксия.

Возвращаясь на ложе, она вдруг остановилась и показала пальцем на изображение Фетиды.

– А что бы сказал архиепископ Иоанн, если бы я ходила по дворцу вот так?

Аркадий, приподнявшись на локте, засмеялся.

– А что? Тебе пойдет. Я одобряю. Но только – для меня. Если тебя будут видеть такой другие мужчины, я умру от ревности. Что же касается Иоанна, то ему до этого не должно быть никакого дела.

Евдоксия вновь опустилась на ложе, Аркадий принял ее в объятия и стал страстно целовать ей лицо и шею.

– Может быть, подождем звать детей? – промурлыкала она, млея от удовольствия.

– Нет, пусть принесут. Это я так! Какая же ты у меня красивая! Мне невероятно повезло заполучить такую жену!

Вскоре в сопровождении евнухов явились две кормилицы, несущие на руках детей: одна – девочку лет двух, другая – полугодовалого младенца. На обеих малышках были одинаковые пурпурные хитончики, расшитые цветами. Старшая девочка, увидев родителей, потянулась к ним, и, как только нянька опустила ее на пол, деловито устремилась к ним, младшая же на руках у своей няни таращила черные, как вишенки, глазки, сияя беззубой улыбкой.

Аркадий, сев на ложе, расставил руки, чтобы встретить Флаккиллу и, посадив ее на колени, стал осыпать поцелуями, Евдоксия приняла на руки маленькую Пульхерию и принялась играть с ней.

– Па-па! – лепетала Флаккилла, ласкаясь к отцу.

– Как ты поживаешь, душа моя? – спросил ее Аркадий.

Девочка заулыбалась, ничего не отвечая.

– Что же ты молчишь, Флакиллула, – спросила Евдоксия. – Ты же умеешь отвечать. Скажи: «Хорошо».

Ей пришлось повторить просьбу раза три, прежде чем малышка, смущаясь, выдавила из себя:

– Касё.

– Она стесняется тебя, – пояснила Евдоксия. – При мне она уже довольно бойко болтает и знает много слов. Но посмотри же на Пульхерию! Мне кажется, она будет еще милее.

Аркадий посадил старшую девочку рядом с собой и взял у жены младшую, которая немного насторожилась, оказавшись в отцовских руках, нахмурила лобик, но не заплакала.

– У нее прекрасные глаза, совсем твои! – сказал он, вглядываясь в младенческое личико. – И нос будет с горбинкой, как у тебя. Но что-то есть от моего отца. Черные волосы… Когда вырастет, от женихов не будет отбоя! А Флаккилла – вся в бабушку, в честь которой названа, и немножко напоминает мою покойную сестричку Пульхерию.

– Ах, не вспоминай о ней, – Евдоксия поднесла руки к лицу. – Это так печально! Потерять шестилетнее дитя, уже большенькое, смышленое… Мне кажется, я бы тоже не пережила этого…

– Не бойся, любимая, нас это не коснется, – Аркадий, правой рукой держа дитя, левой слегка обнял жену, но она порывисто отвела его руку.

– Держи ее крепко! Не дай Бог, уронишь. Она очень сильная и верткая.

Аркадий прижал дочку к груди, похлопывая ее по спинке, и продолжал.

– Моя мать умерла не от горя. Просто выпила воды из зараженного источника, когда поехала лечиться…

– Я никогда не поеду ни на какие воды! – воскликнула Евдоксия. – Но как защитить детей? Ведь ты говорил, что твоя сестра заболела, не выходя из дворца…

– Я уже не очень помню, мне было восемь лет. Мы с ней играли, как всегда, и было очень весело, а к вечеру у нее сделался жар и больше живой я ее не видел.

Евдоксия резко повернулась к кормилицам.

– Вы слышали? При малейшем недомогании детей – докладывать мне и звать врача. Если плохо едят, если плачут, если… Ну, вы знаете, что бывает.

– Хорошо, госпожа, – в один голос отозвались няни.

– И оставьте нас одних. Я позову вас, когда будет надо.

Кормилицы удалились, а молодые родители продолжали играть с малышками.

– Да, какое сегодня число? – вдруг спросила Евдоксия.

Аркадий на секунду задумался.

– Десятый день месяца июния. Четвертый до ид.

– Ты же помнишь, что через четыре дня после июнийских ид – день рождения Флаккиллы! Надо отпраздновать!

– Несомненно, моя дорогая!

– Устроим конские ристания?

– Как скажешь.

– Да, хочу ристания и пир с флейтистками, арфистками и танцовщицами!

– Танцовщицы-то тебе зачем, – Аркадий скептически скривил губы. – Иоанн опять начнет придираться, если узнает…

– Но я так хочу! – Евдоксия резко повернула голову. – Я глубоко уважаю архиепископа, он святой жизни человек, но почему я должна из-за него лишаться тех немногих удовольствий, какие мне доступны? За последние три года – две беременности, роды, потом восстановление. У меня только сейчас подтянулся живот… И надолго ли это? Я очень хочу родить тебе сына… Но могу я хоть когда-то надеть новое платье, почувствовать себя красивой?

– Для меня ты и так всегда красивая, – примирительно произнес Аркадий, любуясь женой.

– Нет, «и так» меня не устраивает! Я не хочу превратиться в серую клушу от бесконечного сидения в своих покоях! Или ты хочешь, чтобы я была как эта полоумная Олимпиада?

– Не оскорбляй Олимпиаду, пожалуйста, она достойная женщина!

– Может, и достойная, но смотреть на нее противно.

– Она же не стремится к замужеству…

– Да кто ее возьмет такую? От нее воняет…

– Не надо так, Евдоксия! – Аркадий укоризненно покачал головой. – Ты же сама – пламенная христианка. Одни крестные ходы, в которых ты участвуешь, чего стоят! Десять-пятнадцать миль пешком – не каждая женщина это выдержит.

– Я не «каждая женщина», – продолжала горячиться василисса. – Я дочь Бавтона! Отец, пока был жив, воспитывал меня, как мальчика. Научил плавать и подтягиваться на руках. Мне нетрудно пройти пятнадцать миль, я бы и в пять раз больше прошла – ради детей… Может быть, за мое усердие Господь сохранит их…

Из глаз ее брызнули слезы.

– Ну, хорошо, будет тебе праздник, все, как ты хочешь! Только сама не танцуй, пожалуйста, как в прошлый раз…

Евдоксия уже хотела было возразить, но тут вблизи зазвучал высокий голос евнуха.

– Ваша милость…

Василисса вздрогнула и обернулась, недовольно хмурясь. К ложу приближался препозит кувикула Евтропий, о котором они с Аркадием недавно говорили. Это был высокий человек лет пятидесяти, с тонкой от природы костью и обычной водянистой полнотой, какая бывает у скопцов.

– Ваша милость, позвольте мне похитить вас для неотложных дел… – вкрадчиво обратился он к василевсу, наклоняясь и доверительно заглядывая ему в лицо большими черными глазами из-под разлетающихся бровей. Когда он говорил, становилась особенно заметна ассиметрия нижней части его лица.

– Неужто такие неотложные, Евтропий? – василевс посмотрел на него с упреком.

– Требуются ваши подписи…

– Ладно, иду…

Аркадий, нехотя поднимаясь передал жене Пульхерию, которая вдруг заревела.

– Ой, она же мокрая! – ахнула Евдоксия, ощупывая малышку, и кликнула кормилиц. Младшую девочку унесли, а старшая осталась с матерью.

Между тем Аркадий и Евтропий удалились в рабочий тавлин василевса.

– Вот тут надо подписать, твоя милость! – Евнух взял с полки кипу хартий.

Аркадий опустился в кресло и начал бегло просматривать документы.

– О налогах… Еще о налогах… О судопроизводстве… О лишении церкви права убежища…

Он поднял недоумевающий взгляд на стоявшего рядом Евтропия.

– Но… что это? Зачем? Разве такое решение не противно совести и милосердию?

– Ваша милость! Я понимаю ваше человеколюбие, но церковь в наших условиях становится прибежищем государственных преступников, которые, скрываясь в ней, уходят от заслуженного наказания…

– Нет, я не подпишу это, – покачал головой Аркадий. – Не вижу оснований.

– Мне очень жаль, что я не сумел убедить вас в необходимости этого шага, – вздохнул Евтропий. – Но должен вам сказать, что полномочия и привилегии, предоставленные церкви, вообще избыточны.

– В том, что касается церкви, я продолжаю политику моего отца, – возразил Аркадий. – Да, он считал своим долгом поддерживать истинную веру и проявлять непримиримость к различным ее извращениям. Эта позиция кажется мне единственно приемлемой.

Евтропий нервно заходил по тавлину взад-вперед.

– Ваша милость, вы должны понять, что вы правитель всего государства и отец для всех своих подданных, а не только для христиан!

– Мое главное дело как правителя и отца моих подданных – забота об их душах, возразил Аркадий. – Истинная церковь указывает людям единственный прямой путь ко спасению. Могу ли я позволить им блуждать по окольным тропам?

– Я всецело разделяю ваши убеждения, ваша милость, но от слишком резкого напора вы можете лишиться потенциальных союзников. Кроме того, к побуждениям истинным примешиваются человеческие страсти. Разве для кого-то секрет, что церковь завладевает собственностью граждан, особенно слабых и подверженных внушению женщин…

– Ты имеешь в виду госпожу Олимпиаду?

– И ее в том числе. Упорный фанатизм заставляет ее избегать брака, а на ее имения уже зарится архиепископ Иоанн…

– Как тебе не совестно! – Аркадий нахмурился и отмахнулся от евнуха. – Во-первых, у меня нет ни малейшего сомнения, что архиепископ – честнейший человек и ни крохи лишней не возьмет в свою пользу. Во-вторых, не сам ли ты предложил его кандидатуру?

– Я тоже не сомневаюсь в честности архиепископа Иоанна, – закивал Евтропий, продолжая расхаживать взад-вперед. – Но факт тот, что его стараниями церковь богатеет. А церковь – это не только сам архиепископ. И то, что приобретает он, расходится по карманам его подчиненных…

– Насколько мне известно, архиепископ всеми силами борется с злоупотреблениями, что даже вызывает недовольство.

– И это тоже верно! И тут я должен признать свою ошибку. Я имею в виду свою собственную поддержку кандидатуры Иоанна. Я не знал его лично, лишь слышал о нем как о выдающемся проповеднике. Я думал: пусть константинопольскую церковь возглавит человек образованный и умный. Тем более, что говорили, будто он ученик покойного софиста Ливания, который, как тебе известно, придерживаясь старой эллинской веры, умудрялся ладить со всеми, и даже твой достопочтенный отец называл его своим другом. А что оказалось? Это оголтелый фанатик, объявивший войну всем без исключения. Он уже поссорился с первыми людьми города, обвинив их во всех смертных грехах. Он оскорбляет и унижает своих же подчиненных, – и вместе с тем сам вводит их во искушение, умножая богатства церкви. С тех пор, как он на кафедре, у нас ни минуты покоя! И правом убежища он тоже пользуется совершенно безрассудно, не отличая невинных жертв от закоренелых преступников…

Евтропий немного помолчал и затем произнес с расстановкой:

– На твоем месте я бы задумался о том, чтобы сменить его…

– Я пока не вижу оснований для таких действий. Насколько я мог убедиться, народ архиепископа обожает.

– Не столько народ, сколько чернь! – Евтропий назидательно поднял палец.

– И к тому же смена действующего архиепископа – это большой скандал, который повредит репутации, как церкви, так и моей.

Аркадий взял калам, обмакнул его в пурпурные чернила и принялся старательно выводить подпись за подписью. Это действие ему нравилось, и он бывал очень доволен собой, когда росчерк получался красивым.

– Пойду отдохну, – сказал он, подписав последнюю хартию. – Что-то в голову вступило…

– Не позвать ли к тебе врача? – обеспокоенно спросил Евтропий.

– Нет, не надо, – покачал головой Аркадий. – Но споры мне определенно вредны.

Он поднялся с кресла и медленно побрел в свои покои, размышляя о тяжкой ноше власти, которая оказалась слишком тяжелой для его неокрепших плеч. Четыре года самостоятельного правления – и все время ощущение качки на море. В детстве Аркадий любил воображать себя великим царем, победоносным триумфатором, мечтал о том, как будет возвращаться в город через Золотые ворота во главе шлемоблещущего войска. Почему-то эта мечта долго жила в нем. Между тем, он никогда не был воинственным и – в чем ему стыдно было признаться даже самому себе – чувствовал страх перед болью и кровью, которого не мог преодолеть. Некрепкое от природы здоровье и, как следствие, изнеженность сделали его непригодным для походов. Зато он любил учиться, с интересом познавал риторику, географию, право – все, что, как говорили, тоже важно для будущего правителя.

Но никак не думал юный Аркадий, что отец, всегда казавшийся ему могучей скалой, уйдет из жизни так внезапно. Не успели отпраздновать славную победу при Фригиде над войсками узурпатора, как из Рима пришло письмо с требованием немедленно отправить в Рим младшего сына, Гонория, и дочь от второго брака, малышку Галлу Плакидию. Аркадия это насторожило, и он понял, что больше они в Константинополь не вернутся, но был даже рад. Значит, отец точно доверяет Новый Рим ему, и никому другому. Брат был моложе его на семь лет и близости с ним у Аркадия не было. После рождения Гонория в семье пошла череда несчастий: василисса Флаккилла долго не могла оправиться после родов, потом мгновенно не стало его любимой сестрички Пульхерии, после этого мать уехала лечиться, но даже не доехала до целебных источников, заразившись кишечной болезнью в селении с пугающим названием Скотумин, «Безлунная ночь». Аркадий тогда впервые остался в глухом одиночестве: рядом больше не было ни матери, ни сестры, братишка еще не покидал детской, а отец вскоре уехал на Запад, откуда вернулся – с молодой женой, которую Аркадий, оскорбленный пренебрежением к памяти матери, сразу возненавидел всей душой, и родившаяся у нее дочь, маленькая Плакидия, раздражала его самим своим существованием.

С братом близости не возникло и позднее. Гонорий рос странным мальчиком, и Аркадию всегда казался дурачком. Он поздно начал говорить и говорил очень плохо и невнятно, лет до шести сосал грудь кормилицы и мочился в постель, в десять не умел самостоятельно надеть даже хитона; мог часами молча смотреть в окно, непрерывно стуча ногой по ножке кресла. Казалось, бессловесные животные ему ближе, чем люди: с ними и проводил целые дни. Аркадий был рад отъезду брата и избавлению от тягостной обязанности появляться с ним рядом на общественных мероприятиях. В глазах всех два сына великого Феодосия были почти близнецами – так их и изобразили на постаменте египетского обелиска, воздвигнутого на ипподроме. Сколько раз Аркадию хотелось убрать его, но каждый раз его убеждали, что это изображение – всего лишь символ равенства двух половин единого царства, и устранение его может быть понято превратно.

А потом, уже зимой, принеслась с вестовыми кострами горестная весть о кончине отца, и началось то состояние корабельной качки, с которым Аркадий не умел справиться, но всегда ощущал как бездну за бортом. От этой угрожающей бездны он пытался оградить себя, доверяясь авторитетным придворным, но к двадцати двум годам уже понимал, что они, прежде казавшиеся ему взрослыми и всеведущими, заботятся прежде всего лишь о своей выгоде. Вот и Евтропий, которому он был обязан многим, и прежде всего – своей чудесной женитьбой на красавице, о которой мечтал, еще зная о ней лишь по рассказам ее названных братьев, товарищей его детских игр… Хотя евнух и умел говорить складно и убедительно, как сегодня, – за его плавными речами Аркадий чувствовал ложь, прорывавшуюся в покровительственных интонациях. Евтропий так озабочен корыстолюбием клириков? А сам отгрохал себе такой дворец, рядом с которым блекнет и царская Дафна…

«Ты поставил меня царем, а я отрок малый, – привычно взмолился Аркадий. – Даруй же мне разум, чтобы управлять народом…»