Читать книгу Болотница - Татьяна Мастрюкова - Страница 10

Не знаю, сколько прошло времени, когда я, наконец, поняла, что с утра ещё ни разу не поговорила с мамой, а она почему-то до сих пор не забеспокоилась – где я, хотя я ушла, не оставив записки. Хотя, она могла видеть меня из окна, и просто решила немного отдохнуть от моего общества или, наоборот, избавить меня от своего. Но это тоже ненормально. Никогда моя мама от меня отдохнуть не хотела. Чего тут уставать, если вообще никого кругом нет. Так вообще одичать можно!

– Мааам! – позвала я.

Я точно знала, что она именно в доме, даже не на участке. Не бывало такого, чтобы она не откликнулась, даже если была очень занята.

Мне показалось, что на кухне что-то скрипнуло, половица или табуретка. Испытывая смутную тревогу, непонятно откуда взявшуюся, я, почему-то стараясь производить как можно меньше шума, прокралась к двери на кухню. Ничего необычного в том, что мама находилась на кухне, конечно, не было. Тем страннее было моё ощущение, и оно пугало меня даже больше, чем тишина. Глупость какая-то. Я старалась отогнать неясное волнение и встала на пороге кухни.

Мама сидела за столом, сложив руки на коленях, отвернувшись от двери, и ничего не делала. Ну, как не делала – смотрела. Смотрела в угол между плитой и старым, рассохшимся буфетом. Лица её я не видела, но в этой странной неподвижной позе, в этом ничегонеделании было что-то неестественное. Я понимаю, если бы мама читала – тогда бы это объясняло её молчание, погружённость в себя. Но сейчас…

Может, ей стало плохо? Почему она ничего не делает? Она же всегда что-то делает! И почему она молчит?

– Мааам? – снова осторожно позвала я, не решаясь почему-то подойти к ней.

Мама медленно, не меняя позы, повернула ко мне лицо. Она улыбалась. Но это была не её улыбка, не мамина. Словно кто-то растянул её губы, но глаза оставались пустыми. Я даже ни разу не видела, чтобы она вообще кому-то так улыбалась. В этом застывшем лице было что-то жуткое, и мне даже пришлось мысленно одёрнуть себя: это же моя мама!

Она молчала и улыбалась. И не моргала. Правда, глаза её, такие добрые, весёлые, сейчас были холодны и пусты, словно она смотрела и не видела меня, но смотрела пристально, механически.

– Мам, ты что, не моргаешь? – я услышала в своём голосе предательский страх.

Мама тут же моргнула. И продолжала молчать и улыбаться. И ничего не делать.

– Я пойду с мальчишками на болото схожу.

Мама медленно кивнула и медленно же, ни говоря ни слова, улыбаясь своей новой жуткой улыбкой, снова отвернула лицо и принялась смотреть в угол.

Я попятилась, стараясь не делать резких движений, изображая, что всё как обычно, но при этом не выпуская маму из виду, а потом что есть духу выскочила из дома, промчалась по дорожке к калитке, пулей вылетела за неё и остановилась, привалившись к забору и глядя на дом. Только сейчас я поняла, что плачу. Меня трясло.

Я сказала первую попавшуюся глупость, а она мне просто кивнула.

Мама никогда в жизни не разрешила бы мне одной идти на болото. И не было никаких мальчишек, и она это знала. И она бы обязательно поинтересовалась, что за мальчишки и откуда вообще взялись, когда здесь нет никого младше шестидесяти, и пошла бы сначала познакомилась с ними, ненавязчиво разговорила бы их, чтобы понять, стоит ли мне с ними водить знакомство. И, скорее всего, мама пошла бы на болото с нами, из любопытства. Мы же до него так и не дошли прошлый раз!

И ещё она обязательно поцеловала бы меня в макушку, чем бы она ни была занята.

Та женщина, которая сидела сейчас в доме на кухне, выглядела, как моя мама, была одета, как моя мама, она даже пахла, как моя мама, но это была не она. Хотя нет, пахла она не как мама. Стараясь ничего не упустить из виду, я перебирала напугавшие меня детали, и чужой, странный запах был одной из них. Может, я потому про болото и соврала, что пахло тиной и какой-то тухлятиной, как от стоячей воды.

А вдруг мама умерла?!

Я заревела в голос, но потом испуганно зажала себе рот руками. Никто не должен слышать меня. И уж тем более знать, что я испугана и плачу, и что-то подозреваю.

О том, чтобы пробраться мимо дома к интернет-яблоне, и речи быть не могло. Она отлично просматривалась из окна кухни, и, хотя моё гнездо нельзя было разглядеть из-за ветвей, было бы отлично видно, как я на неё забираюсь. Нужно было дождаться темноты, чтобы пробраться туда и связаться с папой.

Можно было, конечно, пойти в соседнюю деревню, но я боялась, что заблужусь, и боялась уходить от мамы – вдруг за это время всё изменится, вдруг она вернётся, а меня нет?

Анцыбаловка как вымерла. Все старики опять попрятались по своим домам, собаки тоже не было видно. Только сейчас я поняла, насколько тихо вокруг. Даже птиц не слышно. Хоть бы муха пролетела или комар. Ничего. Будто кто повернул рубильник и отключил все звуки.

В горле запершило, я кашлянула, и мой одинокий кашель показался чем-то инородным в этой вязкой жуткой тишине.

Мне уже не казалось, что здесь уютно и хорошо.

Внезапно тихий хруст за спиной заставил меня похолодеть. Медленно повернув голову, я осмотрела улицу. Никого…

Но вместо того, чтобы обрадоваться появлению хоть какого-то звука, издаваемого не мной, я оказалась придавлена неожиданной холодной волной ужаса, окатившей меня с головы до ног.

Быстро, стараясь не оглядываться и не рассуждать, я добежала до ближайшего обитаемого дома, откуда прошлый раз выходила старушка, и села на валявшееся у забора полено. По крайней мере там за забором обычные люди, думала я. Наверное, обычные. Они же здесь давно живут и всегда были обычными, когда мы их видели, успокаивала я себя, только чтобы не вспоминать мамино лицо с застывшей улыбкой. Не прогонят же они меня, если я здесь посижу до темноты.

Тут я представила себе, что все местные тоже сидят у себя на кухне и смотрят в угол, и немножко поплакала. Я боялась теперь проверять, так ли это. Боялась просить их о помощи.

И что бы я им сказала? Попросила бы вызвать полицию, потому что моя мама выглядит и ведёт себя как-то странно? И продавщица с золотым зубом говорила, что здесь никто не поможет, если что случится…

Я сидела до тех пор, пока не начало смеркаться. За всё это время ни на дорогу, ни из дома никто не вышел, не включил радио (странно, ведь пожилые люди обычно постоянно громко слушают радио или оставляют работающим на полную катушку телевизор, даже если не смотрят его), не гремел вёдрами.

Вспомнив, что давно не ела, пощипала смородину с куста, растущего тут же у забора, но меня от волнения даже подташнивало, и голода я совсем не чувствовала.

Даже когда я в открытую обдирала чужие кусты, никто так и не вышел ко мне, не спросил, что я здесь делаю.

Тогда я пошла к нашему дому, тихонько открыла калитку и прислушалась. Мне показалось, что где-то очень далеко квакали лягушки, но в ушах так шумело и стучало, что мне пришлось несколько минут стоять, обхватив голову руками, чтобы успокоиться. Я хотела позвать маму, но в горле внезапно пересохло, язык стал как бумага. Никогда ещё я так не трусила.

Окно кухни было черным-черно. От мысли, что мама продолжает сидеть там в полной темноте, на том же месте, в той же позе, и не моргая смотреть в угол и улыбаться, мне снова захотелось плакать.

Стараясь не шуметь, я быстро юркнула на мою яблоню. Не смотря на тёплый вечер, меня трясло мелкой дрожью, так что чуть телефон из рук не выпал. От такой жуткой возможности меня бросило в холодный пот, и я закрыла глаза и сделала пару глубоких вдохов, чтобы унять панику. Наконец я посмотрела на экран. Он слабо светился, но я постаралась максимально прикрыть его футболкой, чтобы не было заметно.

Блин! Батарея была уже на половину разряжена, зарядка в доме, да и какой толк в том, что я смогу её достать – где мне подзаряжаться?

Но это было ещё полбеды. Сеть то появлялась, то пропадала, как нарочно. Стоило мне только начать набирать папин номер, как телефон становился бесполезной игрушкой, которая, к тому же, скоро разрядится. Наконец максимально тихо мне удалось изогнуться и поймать слабый, но всё же устойчивый сигнал.

– Папочка, папочка, ну давай же, давай, – лихорадочно бормотала я про себя, тыкая экран, и тут опять замерла и в который раз покрылась холодным липким потом.

Тихо-тихо скрипнула входная дверь, едва слышно зашуршали мелкие камушки, которыми была посыпана дорожка вокруг дома, и из-за угла показалась знакомая фигура. В темноте выделялся светлым пятном крестьянский сарафан в мелкий цветочек. Только двигалась она совсем не знакомо. Плечи чуть сгорблены, руки опущены вдоль тела, будто плети, ноги словно и не сгибаются в коленях, но движения все очень осторожные и тихие. Фигура подняла голову и медленно огляделась, будто прислушиваясь. Мне показалась, что её лицо растянуто в той же страшной улыбке.

Почему я решила, что та сущность, что прикинулась моей мамой, будет сидеть дома? Наверняка в темноте и на улице она чувствует себя свободнее, чем в помещении. Я вдруг подумала, что в том углу кухни, куда сидела уставившись мама, на стене висела маленькая иконка. Я даже не обращала внимания, кто там изображён. Что, если при свете дня, пока было видно изображённое на иконе, ничто злое не могло сдвинуться с места и навредить мне? Мне и маме…

Я не могла назвать её мамой, но и зомби её называть у меня язык не поворачивался. Зомби могли быть кем-то другим, и плевать на них, а это моя мамулечка…

Вдруг я чётко поняла, что если сейчас начну звонить папе, то эта сущность безусловно услышит меня. Если она подойдёт к яблоне, то я точно не смогу спуститься. Сколько она будет здесь стоять? А вдруг она лазает по деревьям? У мамы это всегда неплохо получалось…

Я чуть не заорала, когда рядом со мной послышался шелест. Но это только ветер пошевелил листьями старой яблони. И донёс до меня болотный запах, хотя и совсем слабый, но внезапно вызвавший рвотный рефлекс. Я с трудом сдержалась.

Тёмная фигура у дома продолжала стоять на том же самом месте, на углу дома, будто принюхиваясь. Мне показалось, что она смотрит прямо на меня.

Вот медленно-медленно пошла вдоль дома, мимо окон, будто что-то потеряла. Мне даже на мгновение представилось, что сейчас мама заберётся обратно к себе в комнату через окно, но она прошла мимо до угла, где снова остановилась и стала смотреть на участок, медленно поворачивая голову туда-сюда. Действительно принюхивается. Самое ужасное, что лунный свет отражался от её глаз, так что они блестели, как у кошки, но одновременно с этим отблеск был тусклым и каким-то неживым. Это было настолько жутко и неестественно, и невозможно, что мне пришлось до боли сжать зубы, чтобы не заорать.