Читать книгу Натюрморт с покойником - Татьяна Первушина - Страница 9

Включив дома компьютер, Быстрова какое-то время, ворча и спуская всех собак на создателей поисковых систем Интернета, злобно щелкала «мышкой» и клавесницей.

Наконец, когда Маргоша внесла в комнату большой цветастый поднос с чашками и специальным заварочным чайником, а также тарелочку с берлинскими пирожными, Яна, схватив одно пирожное и, заглотив его почти целиком, что-то невнятно пробубнила с полным ртом.

– Что? – не поняла Маргоша.

– Я говорю, – стала более тщательно повторять фразу Быстрова, пытаясь при этом не подавиться, – что собака на картине, оказывается, всего лишь разожравшийся белый пудель по кличке Тото.

– Что это нам дает? – Марго поправила очки, как всегда съехавшие на кончик носа, и осторожно взяла с блюда берлинское пирожное.

– Да пудель-то как раз здесь не при чем, – уже вполне человеческим голосом проговорила Быстрова, проглотив наконец пирожное. – Оказывается, на этой картине Ренуар запечатлел беседу Альфреда Сислея и Клода Моне. Смотри, что здесь написано. – И Яна стала читать: «Он облокотился правой рукой на стол, где лежит номер газеты «Л'Эвенман», в которой Золя публиковал страстные статьи против жюри Салона и в защиту новой живописи и новых художников».

Еще в течение двадцати минут Яна и Маргоша старательно изучали Интернет-статьи и при этом значительно обогатили свои художественные познания.

Выяснили, в частности, что Ренуар запечатлел вполне реальную харчевню, находящуюся в 60 километрах от Парижа, где его и других художников-импрессионистов весьма вкусно кормили, причем не всегда за наличные (некоторые художники расписывали стены харчевни или оставляли за обед или ужин никому тогда не нужные полотна, которые теперь стоят миллионы долларов).

Когда Маргоша узнала, что хозяйка трактира, матушка Антони, собирала Ренуару котомку с провизией, когда художник направлялся на пленэр писать пейзажи, она загрустила.

– Я бы тоже ежедневно отправлялась на пленэр, если бы ты мне собирала котомку с провизией, – меланхоличным тоном произнесла она, дожевывая последний кусочек берлинского пирожного, – и, наверное, тоже бы рисовала гениальные картины.

– Да погоди ты со своей провизией, – рассердилась Быстрова, – давай-ка лучше немного «подедуктируем». Вот смотри, какие данные у нас уже есть. – Она стала выписывать что-то на чистый лист бумаги. – Во-первых, книга называется «Дневник». Во-вторых, авторами «Дневника» являются французы, братья. В-третьих, они были писателями XIX века. В-четвертых, газета на столе называется «Л'Эвенман», в-пятых, здесь упоминается о страстных статьях Золя против Салона в защиту новой живописи и новых художников…

Зажав таким образом все пять пальцев на левой руке, Быстрова задумалась и, поскольку, не пришла к каким-либо определенным выводам, вновь загрустила.

– Что же у нас получается? – подавленно пробормотала она немного погодя. –«Братья», «дневник», «салон», «газета», «французы». Это ничего нам не дает. – Не найдя сразу же разгадки на книжный ребус, она свирепо взглянула на Маргошу, которая, делая вид, что занята аналитическим размышлением, спокойно складывала в себя пирожные. – Очнись, Пучкова, что все это может значить?! Как наши ключевые слова могут пересекаться со словами бедной Заваленко: «натюрморт», «завещание», «брат»?

– Ну, может, какой-нибудь брат оставил Заваленко завещание. Может, даже и картину какую ценную. Вряд ли, конечно, Ренуара, но кто их там разберет, современных тихонь, вроде твоей Заваленко, – Маргоша наконец поняла, что пирожные закончились, и взгляд ее стал  более осмысленным. – Не зря же она убила своего мужа. Ой, прости Яночка, я снова оговорилась… – Маргоша испуганно посмотрела на подругу и поправилась, – я хотела сказать, что ведь кто-то же все-таки убил Танькиного мужа – это бесспорно. А за что? Вдруг из-за завещания? Значит, мы должны проверить всех родственников обоих Заваленко и понять, кто из них недавно помер и оставил ей или ему состояние, из-за которого можно убить.

– В принципе ты права, – сказала Быстрова, выключая компьютер. – И нам нужно срочно отправиться на свидание с Заваленко и выяснить, так сказать, все из первых рук. Сейчас позвоню Олегу и попрошу у него свидания для нас с Татьяной. Он ведь говорил, что разрешит нам с ней еще разок пообщаться, только у него в кабинете. Так кто нам мешает? – Она нетерпеливо щелкала клавишами мобильного телефона, несколько раз сбилась и пришла в совершенное неистовство, услышав в телефонной трубке, что «Аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

– Каков хорек! – Яна зло швырнула трубку на диван. – Как стал старшим следователем, взял моду выключать телефон. Я уже не раз замечала за ним такую дурацкую привычку. Мол, не отвлекайте меня, я занят, у меня совещание… – Яна плюхнулась на диван. – Ну и пожалуйста, – процедила она, словно пронзая взглядом невидимого следователя. – Погоди, Соловьев, ты еще попросишь у нас помощи, когда запутаешься. Сейчас Заваленко уйдет в глухую несознанку, или врачи признают ее "невменьковой". Вот тогда ты попляшешь, когда «висяк» назреет… А мы тоже выключим телефоны.

– Знаешь, Ян, – Маргоша постаралась отвлечь подругу от невеселых мыслей, – по-моему, и там, и там есть слово «брат» или «братья».

– Где – и там, и там? – не спешила возвращаться из «долины гнева» Быстрова.

– Ну, Заваленко говорила о брате, и книга эта называется «Дневник» братьев Гонкур. Все-таки, однокоренные слова, – Маргоша вытерла физиономию салфеткой и уставилась на Яну сытыми, осоловелыми глазками.

– Да, похоже, что без «братьев» нам не обойтись в нашем расследовании, – согласилась Яна. – Ведь, где один брат, там должен быть, по идее, и второй.

– Или сестра.

– Какая еще сестра? – возмутилась было Яна и тут же добавила, – пока ничего не выходит с адвокатами и завещаниями, нам нужно подумать о натюрмортах, салонах, художниках… Стоп! Нам нужны арт-галереи и салоны Москвы! Ясно, как день!