Читать книгу Всё равно мы будем - Татьяна Раевская - Страница 2

В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершенен в любви.

(1-е послание Иоанна 4:18)

Дыхание ее оборвалось.

Екатерине показалось, что внутри лопнула искусственная, прозрачная и плотная, как полиэтилен, пленка, отделяющая ее от источника огня, и теперь он резко вырвался наружу и полыхнул нестерпимым жаром, так что невозможно стало дышать.

Его губы прижались к ее губам, а рука нежно провела по щеке и…

Нет!

Внезапный приступ паники накрыл ее и заставил отбросить его руку, которая уже уверенно скользила от шеи к ключице и ниже, к груди, готовясь вобрать в ладонь ее мягкое полукружие.

Нет! Вдруг, почувствует…Стыд какой…О Господи…

Электрический ток бессвязных мыслей прошил ее насквозь.

Она отпрянула. Но он удержал ее. Уверенно и профессионально. Одна рука поддержала спину, другая от ее резкого движения замерла в замешательстве, коснувшись кончиками пальцев выпирающих острых краев ключицы.

Массивное итальянское зеркало в золоченой раме отразило обнимающуюся пару: широкоплечего молодого мужчину с безупречной осанкой и темными волосами до плеч и хрупкую женщину с короткой стрижкой, которая напряженно отклонилась назад. Если бы зеркало умело говорить, оно рассказало бы, что уже давным-давно никто не стоял обнявшись здесь, в мягком полумраке великолепной прихожей богатого особняка. И светлый паркет из дорогих пород дерева, словно в музее, и кудрявая лепнина на потолке, и бра с кокетливыми завитушками, да и само зеркало почти во всю стену будто замерли в ожидании восхищенного женского вздоха: «О боже, как красиво!»

Дом давно жил без хозяйки, и вся его красота томилась от невостребованности.

Екатерина мельком взглянула в зеркало. Однако вместо восхищения оно отразило

лицо, исказившееся от ужаса и похожее на застывшую японскую маску демона Ханьи. Но в отличие от демона, вечно пылающего страстью и ревностью, Екатерина то горела, то леденела. Она сама не ожидала, что тело так испугается и забьется, как птица, пойманная в силки. Она так долга шла к этому, и вот…

Она всмотрелась в свое отражение. Теплый неяркий свет оберегал ее, сглаживая морщинки лучше любого тонального крема. Она знала, что в полумраке выглядит моложе своих сорока шести. А новое стильное платье в горошек, оттенка какао с молоком удачно скрывало худобу. Из хаоса мыслей выскочило: «Ладно, вроде ничего, не такая уж и старуха». А потом опять нахлынула волна страха и стыда: «Нет…не могу, не могу…»

Она попыталась высвободиться.

– Катя, ну ты что? Не бойся. – Он разомкнул объятья.

Ей казалось, что внутри отчаянно мечется кто-то безумный. В висках застучало.

Бежать, бежать отсюда! Дура! Старая дура, идиотка! Зачем вообще согласилась? Понятно же было с самого начала, что они оба этого хотят. Идиотка! Нет, не понятно было, что вот так, сразу… Ведь говорил же, посидим, кофе попьем, пообщаемся. Ей-то нужно сначала все рассказать! А теперь что? Нет, нет, бежать!

Но, как обычно в минуты опасности, она одеревенела. Ум понимал, что происходит что-то страшное, и пылал обрывками мыслей, но тело словно застыло.

– Пойдем! – Лео взял ее за руку, как делал это каждую неделю в зале танго-клуба, приглашая танцевать.

Его ладонь, теплая и чувственная, передавала послание – доверься. Она знала эти руки – мягкие и в то же время по-мужски сильные, с длинными пальцами. Они, казалось, слышат ее всю. Понимают каждую клеточку и согревают. Всегда. Даже зимой, когда она, прибегая на уроки танго, с усилием, но безуспешно, растирала ледяные ладони, одного его прикосновения было достаточно, чтобы кровь быстрее побежала по венам и руки начинали гореть. Он щедро делился своим огнем. Одно его прикосновение – и перед ней открывается космос.

Из рук лились ощущения нежности и поддержки. Не бойся, не бойся, все хорошо, я с тобой…

Екатерина обмякла и выдохнула. Закрыла глаза.

Ее тело поддалось. Оно уже привыкло доверять этому мужчине: всю осень и зиму два раза в неделю они обнимали друг друга, то нежно, то страстно, околдованные музыкой. Яркой, ритмичной музыкой Д’Арьенцо1 или изысканной музыкой Пьяццолы2.

И ей так захотелось лечь в эти мягкие объятья и плыть, плыть… как на танцполе, под звуки бархатного баритона Альберто Подеста… и не думать, главное – не думать.

Она открыла глаза. Он легонько потянул ее за руку. Коридор с голубыми стенами и белыми колоннами тек, как река, а потом вдруг незаметно закруглился и разлился широким озером салона, откуда открывался вид на кухню.

На потолке сами собой зажглись желтые огоньки, как звезды на небе. Заиграла нежная музыка: гитара на фоне щебечущих птиц.

Лео проводил ее к низкому диванчику с вычурными позолоченными подлокотниками, обитому атласом благородного мятного цвета. Салон был выдержан в стиле «ампир», в золотисто-зеленых тонах. Жена его обожала выставлять напоказ все это великолепие, иногда избыточное и граничащее с безвкусицей.

Дом дышал богатством, изобилием, излишеством. Пышный интерьер давил на Катю, лишал ее воли, усиливал неловкость. В жизни она не видела такой роскоши и поэтому никак не могла представить Лео в этом интерьере. И тем не менее он здесь. Что-то не сходилось.

Она поерзала на краешке дивана, растерянно озираясь и не зная, как начать разговор.

– Это твой дом? – наконец не выдержала она.

Он криво усмехнулся:

– Ну… я тут живу.– И повернулся к бару.

– Сейчас, подожди минутку. – Он достал большую шкатулку из красного дерева и вынул покоившуюся на белой шелковой подушечке бутылку в виде сердца. Она была увенчана хрустальной пробкой. Внутри подрагивала благородная жидкость густого янтарного оттенка.

Лео плеснул немного в широкий коньячный бокал и протянул Екатерине.

– Выпей!

Она с ужасом помотала головой.

– Не буду…

– Пей, не отравишься! – он засмеялся. – Это Дженсен. Столетней выдержки.

И чего она так трясется?! Что не так?

– Не хочу!

– Ка-а-ть! Да расслабься ты!

– Мне нельзя…

И вдруг ее как прорвало: «Мне пора… я домой… извини, мне нельзя… – Она забормотала, не глядя ему в лицо. Вскочила. Полубезумными глазами обвела комнату, выхватывая взглядом золотые подсвечники, изящный круглый стол, стулья на резных ножках…и побежала в прихожую, как будто убегая от цунами.

Он пошел следом.

– Катя, да что происходит? Ну давай просто посидим, поговорим нормально.

– Мне надо идти, – прошептала она.

– Надо, так иди, – сказал он нарочито равнодушно.

Она, словно почувствовав то неуловимое, что подталкивало их обоих к разрушению, которого так хотелось избежать и которому невозможно было сопротивляться, прошептала еще тише:

– Прости…я не могу…не могу.

– Иди. – Он еле сдерживал гнев и непонятную дрожь. И как-то неуклюже подал ей темно-синее пальто. Екатерина все никак не могла попасть в рукав, нервно дергала плечом, боялась, что невзначай коснется Лео. Он отстранился и держал пальто на расстоянии, никак ей не помогая.

Пустыми глазами он смотрел, как она крутанула дверную ручку.

Дверь хлопнула.

Вот и все.

Лео на ватных ногах доплелся до салона, где на малахитовом журнальном столике все еще стояли два пузатых бокала. Он взял оба, чокнулся сам с собой, поднес один к губам. Но внезапно ему стало тошно. Он хотел было напиться, чтобы заглушить переполняющие его противоречивые чувства растерянности, гнева и оскорбленного мужского достоинства. Раньше Лео привычно убегал от переживаний в тот мир, где нет ни проблем, ни решений. Но сейчас что-то его остановило. Нужно разобраться.

Он прошел на кухню. Хотел выплеснуть коньяк в раковину и туда же грохнуть бокалы. Да гори оно все огнем! Но сдержался. Коньяк был дорогущий, бутылка чуть не полмиллиона стоила, из старых запасов, подаренных тестем еще тогда. Стекло тончайшее. Разбились бы наверняка. Он медленно, наблюдая за движением своей руки, нарочито аккуратно поставил бокалы на стол. Выдохнул.

Что же, блин, не так?

Ей же не пятнадцать лет! А боится, как девочка.

Он вернулся в салон и устало повалился на диван. Машинально пощелкал пультом, но любимая музыка сегодня только раздражала. Он недовольно отбросил пульт.

По-че-му?! Он терялся в догадках.

Ум, не усыпленный алкоголем, вдруг взбодрился и принялся лихорадочно собирать осколки рассыпавшейся картины мира, выхватывая мысли и пытаясь приладить их друг другу. Лео крутил этот калейдоскоп, но то ли какого-то кусочка не хватало для создания волшебной гармонии, то ли что-то было лишнее.

Он потряс головой. Так, стоп. Давай по порядку.

Вот едем в такси. Держимся за руки. Все нормально.

Он снова ощутил магию момента и улыбнулся.

Ее сияющие глаза. Понятно же, что любит. И хочет. Ее тело никогда не врет. Он-то знает. Дальше. Мы в прихожей. Целуемся. И вдруг…

Перед его внутренним взором встало ее лицо, искаженное ужасом.

Он заглянул в эти глаза… Вспышка, взрыв. Внутри у него разверзлась адова бездна, и из нее вырвался призрак прошлого, которого он не вспоминал почти двадцать пять лет. И его, Лео, взрослого и уверенного в себе мужика, уже нет. Вместо него – испуганный тринадцатилетний мальчик. Стоит и трясется перед взрослой обнаженной женщиной, не в силах совладать с собой, весь во власти ее зрелой чувственности и своего неконтролируемого страха.

И у этого мальчика же лицо, полное ужаса.

Слезы подкатили неожиданно. Замороженные чувства, скрытые в темных водах подсознания, как невидимая часть айсберга, всколыхнулись этим взрывом и стали двигаться, наползая одно на другое. На поверхность выплыли совсем неприглядные картины, возвращая его к забытому прошлому. Он отчетливо ощутил свой стыд и беспомощность. А ведь он ни в чем не виноват.

Почти час он просидел как парализованный. Потом тяжело поднялся и пошел в душ.

Неужели у нее тоже случилось в детстве что-то подобное? И теперь…

Екатерина вылетела из особняка и, задыхаясь, побежала, ничего не видя перед собой, словно боясь, что он сейчас догонит ее, схватит, прижмет к себе, и она уже не сможет сопротивляться, и случится то самое, непоправимое.

Он увидит все.