Читать книгу По рельсам судьбы - Татьяна Сергеевна Леготина - Страница 10

Продержаться бы до зари… Отойдя подальше от железной дороги, так, что уже не стало слышно гудков станционных паровозов, Андрей почувствовал, что закоченел до бесчувствия, и все его тело налилось невероятной усталостью. Телогрейка, надетая на тонкую гимнастерку, нисколько не спасала от мороза. Потом страшно захотелось спать! Ноги проваливались в сугробы. «Только бы немного поспать…» Он забрался под ветви огромной ели и упал на снег, свернувшись клубочком, и почувствовал, что засыпает. Но Андрей не был бы крестьянским сыном, если бы позволил себе умереть вот так, замёрзнув в лесу. Он вдруг весь встряхнулся, вскочил и, вытащив из-за голенища нож, сжал его негнущимися от холода пальцами и принялся рубить ветки ели. Соорудив что-то вроде шалаша и набросав на снег мягкого лапника, он кое-как нащупал в кармане телогрейки коробок спичек. «Спасен! Спасен! Ах, Варюша, жёнушка ты моя дорогая! Догадалась положить, заботливая ты моя!» Счастливый, он осторожно поджёг кучку сухих веток, травы и листьев и, быстро набрав огромную кучу хвороста, развёл костёр у самого входа в шалашик. Совсем обессилев, Андрей заполз внутрь своего укрытия. «Только не засыпать сразу, иначе замёрзну!» Теперь он понял, что его трясёт ещё и от голода, ведь он ничего не ел со вчерашнего дня! С трудом развязав зубами крепкий узел котомки, Андрей достал из неё краюху хлеба, сало и стал есть. Он ел, закрыв глаза, и блаженно улыбался, чувствуя, как живительное тепло костра постепенно проникает в его уставшее, промёрзшее до костей тело. Его неумолимо клонило в сон, отяжелевшие веки смыкались, но он продолжал жевать, зная, что сытная еда в желудке не даст ему замёрзнуть. Наконец, проглотив последний кусок, Андрей зачерпнул пригоршню чистого снега, собрал губами с ладони несколько белых холодных комочков и, подбросив в костёр побольше хвороста, провалился в глубокий сон.

Проснулся Андрей, когда солнце было уже высоко, а на лапах елей в ярком свете искрился ослепительно белый снег. Костёр уже совсем догорел и остыл. Почему же ему так жарко, так невыносимо жарко? Голова Андрея под тёплым треухом вся пылала, тело же, наоборот, сотрясалось от сильного озноба, зубы стучали. «Что со мной? Неужто я так замёрз ночью?» Кое-как он выполз наружу, волоча за собой свою котомку и с трудом поднялся на ноги. Через силу Андрей заставил себя двигаться вперёд, совсем не понимая, куда и зачем идёт. Перед его глазами плыли разноцветные круги, во рту пересохло, ноги подкашивались. Через каждые несколько шагов он падал на колени, и поднимался ценой невероятных усилий. Вдруг ему показалось, что он слышит собачий лай. Лес впереди стал реже, и прямо перед собой в просвете между еловыми стволами, Андрей увидел широкую поляну, плотно окруженную лесом. Посреди поляны раскинулся просторный двор с крепкой избой, рубленой из огромных сосновых бревен. По двору ходила женщина в меховой кацавейке24 и звонким голосом созывала кур к корытцу с зерном. Андрей попытался сделать еще несколько шагов вперёд, но тут же ощутил, как его снова обдало сильным жаром, а в глазах потемнело. «Тётенька, тётенька! Помогите!» – едва слышно просипел он хриплым голосом и упал на снег.

Очнулся Андрей от яркого света: у изголовья его лежанки горела свеча, а миловидная женщина обтирала мокрым полотенцем его лоб и плечи.

– Пить! – застонал Андрей, заметавшись на подушке.

– Попей, попей, горемычный! – женщина, приподняв ему голову, поднесла к его губам кружку с травяным отваром. Он тут же стал жадно глотать горький напиток и, выпив всё, что было в кружке, бессильно повалился на топчан25. Уже вторые сутки Андрей, горящий в тифозном жару, лежал без сознания в кухонном чуланчике той самой лесной избы, хозяйка которой с трудом притащила его из леса в дом. Муж её – лесничий Фёдор уехал на несколько дней объезжать свои лесные угодья, а она с детишками оставалась на хозяйстве. Покормив кур, женщина уже собиралась идти в избу, как вдруг не то услышала, не то почувствовала, что кто-то её зовёт. Обернувшись, она только и успела увидать, как Андрей рухнул в сугроб, взметнув облако снега.

– Уж как ты меня испужал-то! – приговаривала Авдотья, укрывая его тулупом. – Да уж ладно, лишь бы не помер! Обмундированье твоё вонючее да вшивое я в печке сожгу. И постелю эту сожгу, как Фёдор приедет. Самой-то мне второй раз тебя уж не поднять – надорвусь совсем! Ты хоть и хворый, а вон тяжеленный какой! Ну, спи, спи! Уже лучше! Раз потеешь, да сыпь по телу пошла, значит, выдюжишь. Ох, грехи наши тяжкие, что ж это деется? – Она со вздохом поднялась с маленькой скамеечки. Тут вдруг пламя свечи в её руке затрепетало от ворвавшегося в избу холодного воздуха, и чьи-то сапоги затопали по половицам.

– Никак незваные гости к нам? – забеспокоилась Авдотья и быстро вышла в кухню, поплотнее задернув за собой занавеску чуланчика.

В кухне уже топтались двое солдат, заглядывали в закут и в печь, где пылал огонь. За ними вошёл высокий молодой офицер в тёплом бешмете и шерстяном башлыке поверх фуражки. На ногах у офицера были щеголеватые фетровые бурки. Весь его вид – худое аристократичное лицо, тонкие усики над верхней губой и холодные серые глаза, говорили о том, что он, вероятно, человек благородного происхождения и высокого воинского звания. Эта война была его первой военной компанией и оказалась такой неудачной. Ему явно было не по душе очутиться в местах столь диких, да ещё и в окружении таких же, по его мнению, диких людей с их ужасными нравами. На лице офицера читалось презрительное высокомерие. Не удосужившись взглянуть на хозяйку, он отдал приказание адъютанту, как будто находился не в крестьянской избе, а в своём имении:

– Распорядись подавать обед!

Адъютант, обведя быстрым взглядом избу и увидев Авдотью, грубо прикрикнул на неё:

– Ну, что встала, баба? Не слышала, что Его благородие приказали?

Женщина всплеснула руками.

– Так нету, барин, обеда, не стряпалась еще!

– Подавай, что есть! Дура!

Хозяйка засуетилась у печи, достала чугунок с картошкой, поставила на стол капусту, нарезала ломтями сало и ржаной хлеб. С печи за ней любопытными глазёнками наблюдали ребятишки, проснувшиеся от громких голосов.

– Что такое? – возмутился адъютант, оглядываясь на офицера. – Свиньям такое подавать будешь! Неси мясо и водку!

– Нету, барин, водки! Намедни, когда ваши-то солдаты, ну, или чьи они, сейчас пойми-разбери! Так вот, говорю, солдаты заехали и последнюю чекушку вылакали! На Рождество оставляла. – Авдотья вздохнула. – И бочонок огурцов, и пол поросенка, и еще…

– Заткнись, баба! – заорал адъютант. – Заголосила! Всё тащи на стол, что есть.

– Tais-toi26, Серж! – Офицер, усевшись на лавку, снял башлык и перчатки и тут же откусил приличный кусок хлеба, положив на него белоснежный ломоть сала. Видно, голод – не тётка! Куда только девалась его напыщенность? Тонкими пальцами он держал деревянную ложку и, орудуя ею не хуже серебряного прибора, отправлял в рот капусту с картошкой. Он брал двумя пальцами соленый огурец, с хрустом откусывал от него, жевал и, прикрыв от удовольствия глаза, мечтательно говорил адъютанту: – Mon amie!27 В Омске сразу же возьмём извозчика, и на Любинский! В «Европу»! Ох, и хороша у господина Малахова икорка и стерляжья уха! А какие перепела! И обязательно возьмем бутылочку Bordeaux28! — Офицер даже причмокнул губами. От сытного обеда и печного тепла его разморило, и, неожиданно подобрев, он повернулся к Авдотье: – Спасибо хозяюшка! Всё так вкусно у вас! Да и в доме чисто! – Он удивленно приподнял брови, а, увидев детей на печи, расплылся в улыбке: – Quels beaux enfants!29

Довольный и сытый, офицер уже поднялся из-за стола, как вдруг из чулана за печью раздался протяжный стон.

– Кто это там? – он резко повернулся к адъютанту, и взгляд его сразу стал напряженным и жёстким. – Проверить, быстро!

– Так, хозяйка, – солдат, стоявший у печи, штыком винтовки осторожно отодвинул занавеску, – и кто же это тут у тебя на перине развалился? – В полумраке он пристально приглядывался к Андреевой гимнастерке.

– Да это сынок мой болезный! Жар у него! – жалостливо запричитала испуганная Авдотья. —

– Сынок? А не дезертир ли часом? – Солдат повернулся к офицеру: – Ваше благородие! Кажись, здесь беглый дезертир схоронился! Форма-то на нём наша! – Он подошёл ближе к Андрею и спросил: – Он тут беспамятный вроде, что делать-то?

– Расстрелять! – резко приказал офицер.

Солдаты выволокли Андрея из-за занавески и поставили к белёной печи. Голова его склонилась на грудь, руки безжизненно висели вдоль тела. Не простояв и пары секунд, он рухнул на пол. Солдат, вскинувший оружие наизготовку, опустил его, вопросительно взглянув на своего командира. Тот хладнокровно смотрел на Андрея, лежащего на полу.

– Солдат! Извольте исполнять приказание!

– Батюшка! Христом-Богом прошу! – заголосила Авдотья, упав на колени. – Не допустите смертоубийства в избе! Дети тут! Как же при них? Страх-то какой! Да и не жилец он! Второй день в жару мечется – тиф у него! Вон как всего обсыпало!

– Тиф! Что ж ты, дура, молчала? – Злые глаза офицера налились кровью, и он со всей силы стеганул женщину перчаткой по лицу. Брезгливо оттолкнув её от себя ногой, сквозь зубы приказал солдатам: – Кончайте его! Быстро!

Те снова вскинули винтовки и прицелились. Но видно не было написано Андрею на роду умереть в эту минуту, или ангел – хранитель решил на время отсрочить его смерть – в ту же минуту распахнулась тяжелая дверь избы, и в неё стремительно ворвался вестовой:

– Ваше благородие! Срочное донесение! Приказано немедленно явиться в ставку! Армия уходит из Омска!

– Распорядись тотчас седлать коней! – скомандовал офицер адъютанту. – Выступаем немедленно! – Уже подойдя к двери, он обернулся на лежащего у печи Андрея и потянулся к кобуре, но потом резко махнул рукой: – Аа-а! Чёрт с ним! – и кивнул солдатам: – Бросьте его! Сам сдохнет!

Но Андрей не умер. Спустя несколько дней он уже сидел на лавке в длинной холщовой рубахе, которая висела мешком на его исхудавшем теле. Перед ним на столе исходила паром миска мясных щей. Лесничиха Авдотья сожгла на дворе его солдатское обмундирование, а бабушкину телогрейку для надежности прокалила в бане на раскаленной печурке, чтоб уж наверняка избавиться от кусачей вшивой братии. Самому парню накануне вечером Авдотья начисто обрила голову мужниной опасной бритвой и заставила лезть в жарко-протопленное нутро большой русской печи. Лежа в печке на горячем каменном поду30, устланном ароматным сеном, Андрей мечтал о том, как скоро окажется дома, вот только сможет на ногах стоять. Вымывшись в лохани с березовым щёлоком31, надев чистую рубаху и выпив кружку горячего молока с мёдом, он почувствовал, как к нему возвращаются силы, сильнее бежит по жилам кровь, и снова хочется жить.