Читать книгу Маленькая луна - Татьяна Шереметьева - Страница 2

«Жизнь дала трещину и в таком раскоряченном положении замерла», – я выписала эти слова особенно старательно. Поставила в конце большущую точку и обвела её лепестками – получилась ромашка. Её намёк на «любит – не любит» я не приняла, в данный момент меня интересовало совсем другое.

Если разобраться, то в этой фразе была заключена суть моего жизненного алгоритма. Только вот получилась она с каким-то проктологическим намёком. Тут я, как интеллигентная дама «на возрасте», наверное, должна извиниться.

Но извиняться я не буду, потому что кроме меня эту запись никто не увидит. Вернее, не должен увидеть. Я спрячу тетрадь среди кухонных полотенец, которые нарядной цветной стопкой лежат в нижнем ящике стола, где у меня имеется ещё и большая, тёмно-зелёного, полезного для глаз цвета свеча, которую я зажигаю, когда мне нужна скорая, почти медицинская помощь. После чего сажусь напротив и начинаю говорить всё, что в этот момент по-настоящему думаю и чувствую. Разумеется, если я одна.

Поначалу меня удивляло, насколько это непохоже на то, что у меня приготовлено для общественного потребления. Я смотрела на тусклый мерцающий огонь и выпаливала вслух всё подряд, используя при этом непечатные слова и даже целые выражения. Тетрадь – это другое. Туда я записываю то, что хотела бы оставить для себя на потом. Тем более что по ходу дела у меня появляются случайные наблюдения и неожиданные для меня выводы. Иногда мне неудобно за свои записи. Потому что никогда бы я не смогла сказать в лицо людям, о которых пишу, то, что я о них пишу. Это, наверное, плохо. Но, с другой стороны, если бы это было возможно, то зачем бы эти записи мне понадобились?

* * *

Сегодняшний день ещё не начался, а я уже на него обиделась. В нашем большом доме я живу сейчас одна, не считая, как у Джерома Джерома, нашей собаки.

Центр притяжения нашей семьи ушёл от меня куда-то хорошо в сторону. А может, я никогда и не была этим центром? Я хожу по пустому дому в пижаме и изо всех сил стараюсь забыть свой сон.

Всю ночь я искала выход и пыталась вырваться из замкнутого пространства, но везде натыкалась на таблички «Выхода нет», «Выхода нет».

Говорят, психологи настоятельно рекомендуют заменить эту формулировку на другую, с позитивным смыслом, где бы говорилось о том, что выход, конечно, есть. Просто он в другом месте – хорошо бы ещё понять где.

Я бегала по нашему дому, в моём сне он был почему-то бесконечно огромным. В конце каждой комнаты оказывалась следующая. И везде таблички: «Выхода нет»…

Потом я упала и поползла, подтягиваясь на руках, а ноги мои, как у тяжелораненого, беспомощно волочились по полу…

На рассвете я проснулась и, как всегда, стала думать о своей жизни. Подруг у меня давно уже нет. И не потому, что я, как Людмила Прокофьевна Калугина, их «извела», а потому что не нужны мне они. Есть приятельницы, с кем можно поболтать или сходить куда-либо, куда мужчины ходить не любят: театры-музеи-выставки-концерты. Они любят ходить на презентации и юбилеи.

Когда-то в моей жизни было по-другому, но это было давно. «Всё проходит», – сейчас, когда, оглядываясь назад, видишь там бо́льшую часть отмеренного тебе, эти слова меня всё чаще радуют.

Но… чтобы жизнь была выносимой, нужно видеть её перспективу. Это как необходимый навык водителя – уметь смотреть вдаль и широко по сторонам одновременно. Я, кстати, люблю такую вещь, как боковое зрение, оно мне часто помогает. Ну, например, боковым зрением я иногда замечала, как мой муж открывал сообщение у себя в телефоне, потом незаметно клал телефон в карман своего шерстяного халата, который я как-то подарила ему на Новый год, и шёл в туалет. Правильно, это – единственное место, где он может закрыться на законном основании. Но сейчас всё это меня уже не касается. Мы разъехались – вернее, Игорь ушёл от меня.

Странно: моя выстраданная профессия – сценарист, мой удел – неуспешный сценарист. Я окончила высшие сценарные курсы, но по моим сценариям фильмы не ставят.

В своём воображении я пропустила через себя сотни чужих судеб, поднимала людей с пепелища их порушенной жизни, сводила их вместе после предательств, разлучала как бы навсегда, а на самом деле на год, бросала их друг к другу в самый неподходящий для этого момент.

Иногда я и сама уставала от тех многочисленных несчастий, которые обрушивала на головы придуманных мной персонажей, но зрителей не интересует чужая хорошая жизнь. Им интересна чужая плохая жизнь – проверено на себе, ни одно животное не пострадало. Конфликт – альфа и омега человеческого внимания к себе подобным.

Мои сценарии заворачивали многократно и по-разному. Скорее всего, их даже не читали. Как-то меня свели с одним очень известным человеком, это был почти блат. Продюсер, как мне сказали, – ещё и талантливый режиссёр, да и человек хороший. Для своих «Волчок», а для меня – Иннокентий Модестович.

Я отвезла рукопись и оставила её у секретарши. Мне казалось, что если почти блат, то выйти на связь он должен скоро. Но это случилось через три месяца, когда я уже перестала ждать. Позвонила, как обычно, какая-то девица и сказала, что Иннокентий Модестович хотел бы со мной увидеться.

«Придёт серенький Волчок и укусит за бочок»… Говорят, что его так зовут не потому, что фамилия, а потому что кусает больно.

Он худой, почти седой и весь в морщинах. Я видела его несколько раз на канале «Культура», который только и смотрю, и в фотохронике. Матёрой волчьей стати нет, он не волк, а волчок. Впрочем, это не мешало ему пользоваться успехом. Правда, бабы у него, как я слышала, были все мусорные – из профессионального окружения. А какое там окружение, мне хорошо было известно: за роль или даже за озвучку… Что? Сами знаете что. Не говоря уже о сценарии, принятом в работу.

Мне очень хотелось сделать так, чтобы ему сразу стало ясно, что я тоже могу, если захочу, но я не из тех. Свой внешний вид я продумывала так тщательно, что даже забыла, зачем, собственно, я встречаюсь с этим Модестовичем.

Строгость и ненавязчивый сексапил, холодноватая отстранённость настоящей леди и свобода творческой натуры – это были главные краски, которых я решила придерживаться. Одно должно пробиваться сквозь другое, провоцируя интерес и желание задавать вопросы. На которые я буду давать ответ только по собственному выбору.

Брючный костюм отменяется, потому что «остообрыдл». Люблю этот качественный эвфемизм. Мини тоже не хочу: не в тему, и коленки уже не те. У меня будет удлинённая юбка и светлая рубаха навыпуск. Воротник будет расстёгнут, но безо всяких там намёков и «дорожек между грудями» – просто чтобы подчеркнуть небрежность общего облика. Погоду сделают, как и всегда в моём случае, аксессуары: коньячного цвета сумка и такой же ремень со здоровенной золотистой пряжкой, который должен свободно болтаться у меня на бёдрах, ни в коем случае не затягивая талию, или, вернее, то, что от неё осталось.

Встреча была назначена на пять часов пополудни. В тот день я встала в шесть утра, проводила мужа на работу и только после этого начала готовиться, потому что не хотела, чтобы он знал о предстоящей мне встрече. Если получится – будет сюрприз, когда я небрежно сообщу о том, что мой будущий фильмец оторвали с руками. А если не получится, то будет меньше соболезнований.

Итак: утренний душ, шампуни, лосьоны, фен. Маска на лицо, полежать, расслабиться, смыть. Основа под тон, сам тон, тени двух цветов (почему не трёх?) и – растушёвываем, господа, растушёвываем, как говорит один известный визажист. Растушевали. А теперь всё, к чертовой матери, смываем: с такой мордой только на углу двух улиц с профессионально оголённой коленкой стоять.

Начинаем всё сначала, только на этот раз уже очень умеренно. Светлый тональный крем, прозрачные серебристые тени, на губах – только блеск. Волосы на макушке демонстрируют дурной нрав: они не стоят, не лежат, они беспомощно опадают. Я старая жопа, и ничто мне уже не поможет. На пластику лица, омоложение шеи, силиконовый бюст и липосакцию всего, включая пятки, можно даже не тратиться.

Выходя из дому, я, как предписывает примета, посмотрела на себя в зеркало. Только распоследний подлец и женоненавистник не заметил бы, как я была хороша.