Читать книгу Время людей - Татьяна Томах - Страница 3

Ася встретила его сразу возле двери. Как будто почуяла заранее, что он идет. Или как будто все это время так и стояла в коридоре и ждала.

Молча шагнула навстречу, вцепилась в рукава, несколько долгих секунд жадно смотрела в Пашино лицо. Ее встревоженные глаза мерцали диковатой звериной зеленью. Потом порывисто обняла, уткнулась лицом в воротник бушлата.

Паша стоял, слушая ее тяжелое быстрое дыхание, и смотрел, как вздрагивают тонкие плечи.

Он хотел обнять ее, прижать к себе, но никак не мог поднять руки.

– Живой, – глухо пробормотала Ася. В ее человеческом голосе звучали мягкие рычащие нотки – будто вода пробивала себе дорогу среди камней. Потом она повторила уже яснее: – Живой.

«Мертвый, – хотел ответить ей Паша, – ты ошиблась, Ася, я сегодня умер. Там, на льду, вместе со всеми. Когда приказал им убивать друг друга». Но он промолчал.

Ася отстранилась и опять посмотрела на него – уже спокойнее, без прежнего лихорадочного нетерпения. Ощупала внимательным взглядом лицо, одежду. Спросила:

– Ранен?

– Это чужая кровь, – ответил Паша, – не волнуйся. И одежда чужая. Дай я переоденусь.

Бушлат был, кажется, одного из Немертвых. Свою шинель, мокрую от крови – тоже чужой – Паша снял, чтобы прикрыть Степкино лицо. "Степка-Степка, – подумал он, – зачем ты оказался на той, другой стороне?…"

– Я вижу, что чужая. Порохом пахнет, – сказала Ася, морща нос, – дымом. Кровью. Грязью. И страхом.

Страх не пахнет – хотел сказать Паша. Но он сам знал, что пахнет. И грязь – тоже.

– Снимай, – велела Ася, – я постираю. Или выброшу лучше. Иди помойся, я там воды нагрела, в ванной. И ужинать потом. Все горячее, уже остывает. А Лешка уснул, долго тебя ждал – и вот, устал. Пусть спит, да?

Аська улыбнулась, ее лицо смягчилось и посветлело – как всегда, когда она говорила про сына. И тревожная звериная зелень ушла из ее глаз. И опять, в который раз, яркое невозможное сходство с богоматерью на иконе отца Иоанна ослепило Пашу. Он зажмурился на секунду, а когда открыл глаза, понял, что теперь, глядя на Асино лицо и улыбку, наконец, может дышать. Как будто его вытащили из воды, где он долго бродил снулым безвольным утопленником – как Немертвый – и опять оживили, а теперь он привыкает дышать заново, пока неловко, с трудом, через боль в горле и легких, отвыкших от свежего воздуха. И он вспомнил, ради чего шел последние несколько часов, хотя больше всего ему хотелось упасть и больше не шевелиться.

Ради того, чтобы еще хотя бы раз увидеть ее.

Он содрал с себя бушлат незнакомого Немертвого, пахнущий кровью, порохом и страхом – как в детских сказках оборотни сдирали с себя шкуру, чтобы снова стать человеком. Бушлат рухнул на пол грязной тяжелой грудой, а Паша переступил через него и, наконец, сделал то, о чем мечтал – но почему-то забыл.

Обнял Асю, прижал к себе, и замер. Чувствуя себя так, будто поймал солнечный луч и теперь держит его в руках, задыхаясь от детского, ослепительного восторга, от ощущения неожиданно свершившегося чуда.

***

Стрелковой бригадой Немертвых командовал упырь. Натуральный. Скрывать ипостась он даже не пытался.

– Влад, – сказал упырь и широко улыбнулся, продемонстрировав острые клыки. Помедлил, добавил почему-то с нажимом: – Цепеш.

И после этого насмешливо и выжидающе посмотрел на Пашу. Паша никогда раньше не видел такой живой мимики у упырей. Должно быть, этот совсем молодой. Мальчишка, который еще не научился скрывать эмоции, не забыл, как это – быть человеком. Правда, Пашка был не особо большим специалистом по упырям. Это в последнее время, с тех как его назначили начдивом стрелковой дивизии, везло все чаще – самая ихняя, упыриная кодла была в руководстве. Они, понятно, сейчас в основном, маскировались. Мало кому бы понравилось узнать, что после всех этих призывов – «Вся власть – советам оборотней, дриад и немертвых» (людей в этом перечне обычно опускали), и «Долой упырей, сосущих кровь из трудового народа» – все в итоге повернулось к тому же.

– А что вы хотите, Паша, – объяснял Игорь Львович, – особенности строения нашего нечеловеческого общества таковы, что управлять этим обществом проще всего воскрешенным, иначе говоря – упырям. В случае принудительной смены власти, то есть – революции, что мы сейчас с вами наблюдаем, упыри временно уходят со сцены в тень, за кулисы. Растворяются в темноте. И вообще они не любят яркий свет – знаете, это глупое суеверие, что мол, солнце обращает их в пепел? Это, конечно, ерунда, но, с другой стороны – отличная метафора. Они ведь, в самом деле, не любят света. Они прячут свои лица и имена за чужими. Всегда действуют из-за кулис. Управляют сменой декораций и марионетками. У них это отлично получается. А другие – нелюди и иногда люди – кому удалось в результате произошедших изменений оказаться наверху, в результате либо сами становятся упырями, либо их пищей. То есть другие в основном погибают. Только некоторые, кто умеют приспособиться, остаются в качестве марионеток, управляемых упырями. Так мы получаем видимость демократического общества, где власть якобы принадлежит разным народам, нациям, видам и кланам.

Сперва Паша с ним не соглашался, даже недоверчиво посмеивался. Мол, как это – стать упырями? Будто это так просто, и каждый может. Что-то это вы загнули, профессор.

– Может не каждый, – кивал Игорь Львович, – есть некоторые исключительные личности, которым противна упыриная природа. Но их, увы, не так много. Опять же, не все понимают, как это выгодно – быть упырем. Другой вопрос, что самим вурдалакам лишняя конкуренция не нужна – хотя бы с точки зрения сохранения и распределения так сказать кормовой базы. Отсюда все эти предрассудки – что берут только своих, и то после отбора. Или же редких избранных. Но в теории, стать может действительно, каждый.

А потом, когда Паша сам навидался всякого, он понял, что Игорь Львович был прав.

И вот теперь поперло так поперло – что делать с упырем-подчиненным, Паша не знал. Поэтому сносить его многозначительные ухмылочки было еще противнее.

– И что? – хмуро спросил Паша, с отвращением наблюдая, как улыбка упыря становится все шире и между тонких губ уже блестят кончики клыков. – Что вы на меня уставились, товарищ Цепеш?

Честно говоря, находиться под пристальным взглядом упыря было неприятно. Паша еще кое-как терпел такие взгляды от комармии Ахчевского – но начальству так и положено смотреть на подчиненных – как упырю на гимназистку. На то оно и начальство. Но когда на тебя так пялится подчиненный, словно прикидывая, как половчее прикусить на твоей шее яремную вену и приятна ли на вкус твоя кровь – это уж ни в какие ворота.

Поэтому Паша разозлился.

– Вы должны спросить – и что, тот самый? – вежливо подсказал упырь, но по его лицу Паша увидел, что он издевается.

– С какой это радости? – спросил Паша, чуя какой-то подвох, но не понимая, в чем.

– Это просто тест, – оскалился упырь. В глазах его сияло искреннее веселье. Паша разозлился.

– Оставить! – рявкнул он, чувствуя, как у него самого вытягиваются клыки и клокочет в горле рычание.

– Чего отставить? – фальшиво удивился упырь, ничуть не испугавшись. – И куда?

Паша быстрым движением – уже не руки, почти лапы – сгреб упыря за грудки, и склонился к бледному, по-девичьи узкому и нежному, лицу:

– Паясничай перед своими мертвяками, понял? А мне ты тут вообще на хрен не сдался. Проваливай. И дохляков с собой забирай. И без вас проблем хватает.

– То есть, вы оспариваете приказ Реввоенсовета? – совсем другим тоном, подобравшись – и будто повзрослев разом на пару десятков лет, спросил упырь.

Зубы чесались, как хотелось впиться упырю в тонкую бледную шею – и показать, у кого тут острее клыки – но Паша сдержался. Хотя и с трудом.

Разжал руку, не отказав себе в удовольствии мимоходом располосовать когтем ворот щегольской упыревой рубахи. Черной, шелковой, и, видать, дорогущей. Брезгливо вытер ладонь – уже не лапу – о штаны, и буркнул:

– Не оспариваю.

– Вот и ладушки, – покладисто кивнул упырь. – Тогда пойду готовить бригаду к выступлению. Разрешите идти, товарищ начдив?

– Последними пойдешь со своими, – буркнул Паша, кривясь. – И под ногами чтоб у нас не путаться. Без вас разберемся. А если влезешь и запорешь мне операцию, я тебя…

– Зря вы так, товарищ начдив, – укоризненно и почему-то грустно сказал упырь. – Одно дело делаем. У вас, я вижу предубеждение против… воскрешенных и мертв.. Немертвых, но это зря. Мы же к вам не на блины набиваемся. И вы, видимо, не понимаете тонкого момента текущей операции.

Паша сжал зубы. Желание порвать горло упырю стало почти неодолимым. Еще как он, дохлая лисица, понимал тонкий момент операции.

Степка, друг дорогой, что же ты затеял, паскуда? Почему я теперь веду свою армию – и свою стаю – чтобы тебя убить? И выть хочется от тоски, рвать зубами поводок, перехвативший шею – но нельзя. Что я, служебный пес, могу сделать против приказа? А если что сделаю – так меня свои же и пристрелят, как взбесившуюся собаку. И как тогда Ася? Лешка? Ну и Игорь Львович, чего уж там. Его, конечно, Пашке иногда самому хочется придушить – особенно, когда профессор смотрит на Асю так, как будто… Но это Пашка уж сам решит – душить или не душить, а пока, пес с ним, пусть смотрит, зато какая-никакая Аське защита, пока его, Паши, нет. Но все одно, не выживут они одни, без Пашки. Не то время. Или Аська сорвется, Паша иногда и так чует ее львицу, которая, бывает, подкрадывается совсем близко и смотрит из Аськиных глаз своими – ярко-желтыми, звериными. А спонтанный оборот, в состоянии стресса и против воли почти всегда приводит к гибели человеческой личности. Иначе говоря в этом случае Аська навсегда останется зверем. Это Паше Игорь Львович еще давно объяснил. Аська сейчас держится, потому что у них есть Паша. Потому что Паша верным псом встал между ее семьей и всем остальным миром – и скорее сдохнет, чем позволит кому-нибудь тронуть ее или Лешека. Но дохлый Пашка Аське не поможет, поэтому он постарается выжить. Даже если для этого придется повести дивизию на штурм – против своего бывшего друга, против своих братьев и товарищей. И уж тем более вытерпит ради этого какого-то заносчивого упыря.

Упырь, видимо, что-то такое почувствовал, потому что его взгляд изменился, и он сказал уже нормальным, почти человеческим голосом:

– А тонкий момент в том, что стая не пойдет против своих. Против внешних врагов – да. Вы, видно, раньше не подавляли внутренние бунты?

Паша невесело хмыкнул. Когда упырь так говорил, он становился почти нормальным человеком… то есть, упырем.

– А что, дохляки пойдут? – недоверчиво спросил он.

– Немертвые, – спокойно ответил упырь, – идут туда, куда велит их командир. И делают, что он скажет. Если надо – молча ждут часами, надо – бьются, не останавливаясь. Умирают по приказу. В этом их сила. И одновременно слабость, потому что успех или неуспех боя в этом случае определяется исключительно действиями командира.

Он смотрел на Пашу, не мигая, и тому стало не себе. Несколько минут назад товарищ Цепеш казался вздорным мальчишкой, не нюхавшим пороха, сейчас перед Пашей стоял взрослый, много повидавший человек, то есть, упырь. И Паша понял – не казался, а притворялся мальчишкой. И очень успешно. Ему вдруг стало страшно, но нельзя было показать упырю свой страх – что это за командир, который как щенок, писается в страхе перед подчиненным? Поэтому Паша спокойно, с легким недоверием в голосе спросил:

– И что, Немертвые, действительно, хорошо подчиняются вам? Чужаку?

– Идеально, – уверенно ответил упырь. Объяснил: – Это звери не воспринимают чужих как вожаков. Но Немертвый не может стать вожаком, он с собой-то не в состоянии управиться. Нужен кто-то другой. Люди в присутствии Немертвых чувствуют себя нехорошо, звери – тем более. Остаемся мы, – упырь извиняюще развел руки. – Это практика, отработанная столетиями. Просто вы, видимо, с ней пока не сталкивались лично. К тому же мы …э… не афишируем такие формирования, несмотря на эффективность, в глазах других сообществ это выглядит…э… не привычно.

Они не любят яркий свет – вздрогнув, вспомнил Паша. И подумал – вот я сейчас случайно узнал одну из тайн, которые упыри прячут за кулисами, в темноте. И это, видно, мелочь, потому что сообщили мне ее мимоходом, походя. Что еще там они скрывают?… Он покосился на бригаду Немертвых чуть в отдалении, которые в абсолютной тишине стояли ровным строем, не шевелясь. Как будто они были заводными игрушками, из спины у которых упырь выдернул ключики, прежде чем пойти на доклад к Паше. Паша вдруг представил целую армию таких Немертвых – ряды и ряды неподвижных механических солдат, которые вот так молча стоят и смотрят перед собой застывшими глазами. Если они с такой же бездумной покорностью идут под пули и умирают – это будет практически непобедимая армия. Армия, которая идет туда, куда захотят упыри.

Паша почувствовал, как по спине покатились ледяные мурашки, и шерсть на загривке встала дыбом.

– Теперь вы понимаете, Павел Ефремыч, – мягко сказал упырь, с явным удовольствием наблюдая за его лицом, – что моя бригада должна быть на передовой, как и рекомендовано Реввоенкомом?

Паша вздрогнул – ему почудилось на минуту, что перед ним маршал Ахчевский, и его вымораживающие кровь глаза сейчас смотрят из глазниц Цепеша. Интонация и обращение были точь в точь, как у маршала. И Паша вспомнил еще одну легенду – суеверие, по мнению Игоря Львовича. О том, что упыри умеют соединяться сознаниями друг с другом и, при необходимости смотреть, говорить и действовать через любого носителя своего вида, где бы тот ни был в этот момент. Как единый организм, гигантская грибница. Разум, уже не имеющий с человеческим ничего общего.

– Понимаю, товарищ Цепеш, – замороженным голосом ответил Паша, с усилием выдерживая этот взгляд. Он чувствовал себя так, будто держал на вытянутых руках неразорвавшуюся бомбу. А шевельнуться нельзя, даже вздохнуть – потому что за спиной стоит ничего не подозревающая Ася и маленький Лешек.

– Вот и ладушки, – совершенно другим, прежним беззаботным мальчишеским голосом сказал упырь. Широко улыбнулся, нагло блеснув клыками, и, наконец, отвел свои жуткие глаза, выпуская Пашин взгляд на свободу. – Рад, что мы нашли с вами общий язык.

***

– Мне жаль, товарищ начдив, – сказал упырь, но в его равнодушном голосе не было ни капли жалости или раскаяния.

И тогда Паша не выдержал. Он прыгнул на упыря прямо с места, молча, не говоря ни слова, и когда они оба упали и покатились по снегу, к горлу упыря уже тянулась Пашина не рука – а когтистая лапа.

– Ты зачем, гнида, под пули их повел? – прорычал Паша, скалясь прямо в бледное бесстрастное лицо. – Я тебе говорил – остановиться?!

– Товарищ начдив, – спокойно сказал упырь таким тоном, будто сидел в кабинете за столом, а не лежал на снегу с беззащитно запрокинутой шеей, вокруг которой сжималась когтистая лапа начдива. – Вы, кажется, не понимаете некоторых тонкостей в тактике ведения боя с помощью подразделений Немертвых. Если вы и дальше собираетесь управлять сводными дивизиями, вам придется…

Паша сжал лапу сильнее. Упырь заткнулся и захрипел.

– Ты, гнида, – уже с трудом выговаривая человеческие слова – и с еще большим трудом удерживаясь от того, чтобы не оторвать упырю голову – сказал Паша, – ты, гнида, почти всю бригаду мне положил!

Упырь дернулся, и Паша заставил себя чуть разжать лапу – чтобы дать тому сказать. Оторвать голову можно и позже, сперва все же стоит выслушать подчиненного – заодно будет что написать в отчете.

– Убытки из числа Немертвых не учитываются в потерях живой силы, – сообщил упырь – видно какую-то цитату из ихней упыриной методички. Паша опять сдавил ему горло.

– Я сейчас башку тебе оторву, – сообщил он, скалясь, – это будет считаться в потерях?

Сказать упырь уже ничего не мог – он сипел, тщетно пытаясь вдохнуть, и подергивался – но Паша держал его крепко, навалившись всем телом.

Впрочем, ответ они знали оба – за каждую смерть упыря полагалось писать отчет по особой форме, и в случае возникновения малейших подозрений, происшествие расследовалось особым отделом Воскрешенных. Поэтому упырь и чувствовал себя так спокойно, только теперь, когда Паша всерьез решил придушить тварь, не взирая ни на что – упырь задергался. Но поздно – теперь из Пашиной хватки ему было не вырваться. В глазах упыря, наконец, мелькнул страх. Паша подождал немного, пока этот страх дойдет до тухлых упыриных мозгов, и бесстрастное лицо исказится от ужаса и беспомощности. Видно со страху из глаз упыря ушла прежняя чернильная тьма – и они стали почти человеческими. Паша подождал еще немного – и разжал уже не лапу, а ладонь. Не потому, что ему стало жаль упыря, а потому, что он подумал – жизнь Аси и Лешека не стоит этого. С кряхтеньем и стоном – вспыхнула болью рана в боку, о которой он было почти забыл – Паша поднялся на ноги, больше не обращая внимания на упыря. Тот продолжал лежать неподвижно, настороженно следя за Пашиными движениями.

– Что, может, я тебе все-таки сломал хребет, тварь? – с надеждой спросил Паша, покосившись на него.

– Нет, благодарю за заботу, – вежливо и очень серьезно ответил упырь, еще раз окинул Пашу внимательным взглядом, а потом поднялся с земли – одним ловким текучим движением. Вот ведь – огорчился Паша – все-таки ничего и не сломал. Живучий, гнида – если слово живучий вообще годится для характеристики упыря.

– Прошу прощения, – неожиданно сказал упырь, быстро и коротко кивнув – будто поклонился.

Паша удивленно уставился на него.

– Я тебя что, так сильно башкой приложил, товарищ Цепеш? – с издевкой спросил он.

Упырь, кажется, слегка смутился.

– Я, видимо, не учел некоторых тонкостей взаимодействия с…э… представителями вашего вида, тем более – с альфа…э… с вожаком стаи… Теперь, в нашем совместном будущем, я учту ошибки, и…

– Нет у нас с тобой никакого совместного будущего, Цепеш, – прорычал Паша прямо в наглые упыриные глаза – и быть не может…

***

– Зайди к нему, – попросила Ася. – Он тоже за тебя волновался.

– Ну уж, – недоверчиво хмыкнул Паша, но, конечно, пошел.

– Паша? – неуверенно спросил Игорь Львович, щурясь в полумрак лестницы. Его долговязый нелепый силуэт – встрепанная шевелюра, очки на лбу, длиннополая кофта с закатанными рукавами – отчетливо рисовался в светлом прямоугольнике открытой двери.

Паша фыркнул и втолкнул профессора внутрь квартиры одним быстрым движением – так, что тот покачнулся и едва не упал. Но, конечно же, даже не подумал сопротивляться.

– Паша! – обрадовано воскликнул профессор, подслеповато моргая.

– А если бы не я? – буркнул Павел, захлопывая дверь. – Сколько раз говорил, не открывайте кому попало? Время сейчас такое, что…

– Время, Пашенька, уже давно… – сокрушенно вздохнул Игорь Львович. Его лицо было непривычно встревоженным и осунувшимся, под глазами залегла темнота. Паше вдруг показалось, что за последние дни профессор состарился на несколько лет. – Боюсь, что нам с вами уже не дождаться хороших времен… Это со стороны в рамках мировой истории, десяток-другой таких тяжелых лет выглядит крохотным незначительным промежутком, а в рамках человеческой, тем более – звериной жизни – почти вечность, которую далеко не все удается перешагнуть… Кстати, вы не голодны? – вдруг спросил он, опустил очки на нос и непривычно внимательным взглядом ощупал Пашино лицо. – А хотите чаю, я как раз заварил свежий? – и, не дожидаясь согласия, повернулся к кухне.

Паша вздохнул. Он-то собирался заскочить на минуту, и вернуться к Асе, но теперь от этой канители с чаем быстро не отвяжешься. Впрочем, чай у профессора получался на удивление вкусным, даже когда нормальной заварки было не достать.

– Вам-то точно не дождаться, – проворчал Паша в его спину, – если будете открывать, кому попало. Как вы вообще до сих пор выжили с такой беспечностью, удивительно… Еще и Асю мне сгубите.

И увидел, как вздрогнули плечи Игоря Львовича.

– Если вы считаете, Паша, что способность жертвововать собой ради кого-то – исключительно ваша особенность и прерогатива… – не поворачиваясь, тихо сказал профессор с обманчивой мягкостью, за которой Паша услышал боль и решимость – и все те дни и бессонные ночи, когда Игорь Львович был рядом с Асей и Лешиком, оберегая их по мере сил, готовый без раздумий умереть за них, если потребуется… Паша это знал, чуял – и человеческим сердцем, и звериным чутьем. Поэтому он и терпел Игоря Львовича так близко возле Аси.

– Извините, – буркнул Паша. И все же добавил сердито: – Только не надо жертвовать. Толку от этого никому не будет. Надо ее защитить. Их обоих. А для этого надо самому выжить, понятно?

– А вы? Вы сами, Пашенька? – профессор, наконец, повернулся, и Паша опять почувствовал на его лице пристальный изучающий взгляд: – Вы сами что творите? Вы – не жертвуете собой?

Паша растерялся.

– Я знаю, откуда вы вернулись, Паша, – тихо сказал Игорь Львович. – И что там было. Что вам пришлось делать. В общих чертах. Но этого достаточно, чтобы понять, кем вам там пришлось становиться. Зачем же вы…

Он поморщился с таким страдальческим выражением лица, будто ему было больно. Потом махнул рукой и пошел к буфету – раздраженно звенеть там чашками и блюдцами.

– Вы действительно меня ждали, – задумчиво сказал Паша. – Да? Потому что беспокоились…не за меня. За Асю? И Лешика? Боялись, чем я стал? Боялись, что я… совсем озверею? И сейчас, что, ждете, что я опрокину эти ваши фарфоровые чашки и вцеплюсь вам в горло?

– Паша, вы же понимаете, что чем чаще вы становитесь… зверем… тем сильнее этот зверь. Тем проще ему победить человека – и значит, все человеческое… Побеждает тот волк, которого вы кормите…

– Вам хорошо рассуждать…теоретически. Конечно, у вас-то профессор, поколения человеческих предков, для грязной работы у таких как вы всегда были другие… дворовые псы, и необязательно самим пачкаться… А если в роду поколения дворовых псов, как у меня – чего от меня самого ждать? Да? Что вы так смотрите?

– Пашенька, – Игорь Львович покачал головой, его взгляд был одновременно грустным и смущенным, – к сожалению, вы категорически неправы насчет моих предков. И даже мои родители, увы…

– Что? Нет, в самом деле?! Постойте… ваше имя… Львович… это, что не просто так, да? Ваш отец был… львом?

– Светским львом, – поморщившись, уточнил профессор. – Что куда хуже, Пашенька. Когда человек становится зверем не из необходимости выжить, но ради забавы – это многократно хуже. Он был той еще тварью, папаша. Нехорошо так говорить про родного отца, но что было, то было. Этому нет объяснения и оправдания. Собственно, как раз насмотревшись на дорогого родителя, я дал себе зарок, что сам – никогда. Никогда не стану зверем, даже если от этого будет зависеть моя жизнь.

Паша помолчал. А потом спросил:

– А если – Асина жизнь?

– Что?

– Если от этого будет зависеть Асина жизнь? Или если будет такой выбор – или ей стать зверем, чтобы защитить себя и Лешека, или – вам. Тогда – что?

Профессор помолчал. Потом неохотно сказал:

– Паша, я знаю, что вы выбрали… И вы не представляете, как я вам благодарен – за то, что вы защищаете ее такой ценой. За то, что уберегли. За то, что она все еще человек. Хотя я иногда думаю, что было бы лучше, если бы она… – он осекся и виновато посмотрел на Пашу.

– Что? – растеряно спросил Паша, не понимая, о чем это он.

Игорь Львович вздохнул. Отвел глаза.

– Чайник остыл, – сказал он. – Погодите, сейчас согрею.

– Да к плешивому упырю ваш чай! – взвился Паша. – О чем вы сейчас говорите? О том, что Асе лучше было бы… что Асе… – он запнулся.