Читать книгу Моя навсегда - Татьяна Веденская - Страница 6

Не так уж сложно поймать слона и посадить его в клетку. Дело не в том, что слон большой, а человек маленький. У слона проблема, потому что человек умнее. Человек знает, сколько будет Е, умноженное на МС в квадрате. Человек может подобрать нужные бревна, сделать правильный забор и запереть слона надежно и с гарантией, а потом, если нужно, замаскировать это место, забыть дорогу, замести следы. Я замуровала слона в темном подземном склепе: я ничего не сказала Мите. Не видела в этом нужды. Это ровным счетом ничего бы не изменило. Это не стерло бы Ларисиной измены, это не вернуло бы Митину утраченную веру в любовь. В тот день Митя Ласточкин стал мужчиной в том единственном смысле, в котором это возможно. В этот день, day zero, он стал думать только о себе.

Утром тридцать первого мая, day one, мы проснулись в квартире вместе – в моей малюсенькой комнатке, на моей постели. Ничего такого, просто он – Митя – не хотел или не мог находиться в Ларисиной комнате, так что ближе к утру мы, пьяные и шатающиеся от усталости, спустились с небес на мою узкую продавленную полуторку, ради сохранения которой я принесла в жертву Митину любовь.

Я проснулась от того, что тяжелая мужская рука легла на мое плечо. Солнце безуспешно пыталось пробиться сквозь плотную рыжую занавеску. Я приоткрыла глаза, удивленная этим странным, непривычным ощущением. Почти объятие, которое я украла у своей подруги. Но мне не было стыдно, потому что она все равно его не заслуживала. Я приподняла голову и повернулась: мне было любопытно. Маленький эксперимент, фантазия семнадцатилетней девчонки, для которой любой мужчина рядом – возможный, потенциальный «он».

Митя вертел во сне головой и что-то бормотал – что именно, я так и не смогла понять. Он лежал на спине, раскинувшись как птица. Его лицо было расслабленным и спокойным, даже равнодушным и каким-то странно невинным. Хороший парень. Хорошим парням никогда не везет. На секунду я представила, что это мне, а не Ларисе он сделал предложение и у нас с ним скоро будет свадьба. Представила, что мы будем просыпаться вот так, вместе – не в одежде, а голыми – много лет, день за днем, год за годом. Мы привыкнем к этой наготе, она перестанет шокировать нас, вызывать прилив крови к низу живота, и будем скучать по терпкой остроте чувств. Но будем вместе все равно, потому что любовь – это больше, чем бабочки в животе.

Я примерила на нас будущее, как примеряют платье, и оно не подошло. Не мой фасон, простоватое, слишком незатейливое, ситцевое счастье.

Аккуратно, чтобы не разбудить Митю, я подалась к краю, выскользнула из-под его словно налитой свинцом руки. Спящие мужчины такие тяжелые. Даже не представляю, как сестры милосердия вытаскивали с поля боя потерявших сознание солдат. Неподъемная тяжесть. Я села на край кровати, поправила футболку, подумала, что нужно принять душ. Дыхнула себе в ладонь – ужас, вчера зубы не чистила, да еще этот чертов джин с тоником. Что-то я забыла. Что-то важное. Ах да, переезд. Я уже должна была оказаться дома.

– Привет, – услышала я. Обернулась. Он лежал и смотрел на меня посветлевшими серыми глазами. Потом зевнул, приложив руку к губам, и потянулся. – Ну мы вчера и набрались. У тебя водички нет?

– Водички в доме полно, – пожала плечами я. – Тебе что, принести?

– А ты что, ангел во плоти? – хмыкнул он, а затем застонал и приложил ладонь ко лбу.

Я посмотрела на часы. Еще не было и девяти. Мы проспали часов пять. Вот почему моя голова словно ватой набита и каждый шаг дается с трудом! Я выбралась из комнаты, прошла на кухню, долго стояла, держа ладони под струей холодной воды, – просто так, не думая, как настоящий буддийский просветленный в медитации. Полная пустота.

– Кхе-кхе. Так, значит? Помирать буду – стакана воды не дождусь? – Митя улыбался, прислонившись к дверному косяку.

– Пожалуйста, вот. – Я отошла от крана. – Ни в чем себе не отказывай. Воды, что ли, жалко?

– Эх, водичка, – и он склонился к живительной струе.

Мы долго сидели в кухне молча, не испытывая ни малейшей потребности в разговоорах. Потом он спросил, нет ли у нас яиц, и я не совсем поняла, что он имеет в виду, когда говорит «у нас». Не поняла – но не стала переспрашивать, шестым чувством почуяв, что сейчас не время уточнять. Ни у кого нет ответов, но есть последние четыре яйца – не мои, Ларискины, и есть хлеб, совсем немного, и луковица, которую можно пожарить.

Лариса вернулась через неделю. Официальная версия – забрать вещи. В квартире почти ничего не изменилось, за исключением того, что Митя перевез из общежития три пакета с вещами, да так пока и не разобрал. Он был занят, сессия, практика, к тому же нашел себе подработку, делал кому-то из института чертежи, так что пакеты так и стояли в коридоре. Он доставал из них очередную чистую футболку и исчезал до вечера.

Я почти не видела его, а он – меня, и нас обоих это, кажется, абсолютно устраивало. Во всяком случае, никто ничего не хотел выяснять. Разве не это называется «жить сегодняшним днем»?

Лариса, едва зайдя в квартиру, все испортила.

– Сонька? Ты разве не уехала? Ты же должна была уже уехать, разве нет? – сказала она вместо «здрасте», разглядывая меня как неожиданное неприятное пятно на светлых обоях.

Я моментально ощетинилась.

– А тебе какое дело?

– Какое мне дело? Вообще-то мы говорим о моем женихе!

– О твоем бывшем женихе, не так ли? – вставила я справедливости ради.

Тут Лариску заклинило. Она смотрела на меня как на таракана, по которому никак не может попасть тапкой. Столько уверенности в себе – и это после того, как ее нагие фотографии оказались выставлены на всеобщее обозрение.

– Бывший он или нет – тебя не касается.

– Мириться будете? Не думаю, что это хорошая идея. Впрочем, как хочешь.

– Ты мне советы даешь? – изумленно переспросила она и замолчала.

Лариса сверлила меня взглядом, задумчиво прикидывая, что именно может означать мое присутствие. Вывод был очевидным, хотя и неверным.

– Значит, ты решила занять мое место?

– И как ты пришла к такому выводу? Потрясающая проницательность восьмидесятого уровня. На твоем месте мне не усидеть, Лара, – отбрила ее я. – Что ты хочешь услышать? Какое тебе вообще до меня дело? Ты пришла мириться? Вот иди и мирись.

– Ты ничего не знаешь обо мне и о том, почему и что я сделала! – выпалила она явно заранее заученную фразу.

– Вот и говори все это Мите.

– Мите, значит, – повторила за мной она. – Мите? Уже зовешь его Митей? Ничего себе, ты шустрая. И что было между вами? Почему ты вообще все еще тут? Ты с ним спала?

– Не мели чушь, – сощурилась я.

– Только не рассказывай, что между вами ничего нет. Я же вижу! Это сразу видно по тому, как ты смотришь.

– Как? Как я смотрю? – искренне не поняла я.

– Как хозяйка! – выкрикнула она и, оттолкнув меня, пошла дальше, в глубь квартиры.

Я же подумала, что, по чести, «ничего нет» – именно то, что можно сказать про наши отношения с Митей. Да и отношениями-то это не назовешь. Мы просто приходили в одно и то же место, потому что у нас обоих были от него ключи и потому что мы никак не мешали друг другу. Ничего нет. Только вечерний поздний чай или бутылочка пива с сушеной рыбой. Только просьба ответить на звонок, если вдруг позвонят из деканата. Митя решил переселиться в квартиру, поскольку он все равно за нее уже заплатил, – во всяком случае, за июнь, а там видно будет. Лучше, чем в общежитии. Да и ненамного дороже, учитывая, что я была готова продолжать платить свою долю. Соседка по квартире. Аккуратная. Тихая. Прихожу не поздно. Всегда мою за собой посуду. Мужчин в квартиру не вожу. Серьезная, настроена на учебу. Своевременную оплату гарантирую. Без вредных привычек, если не считать умения делать подлости. Хотя это скорее полезная привычка.

– Не нужно только врать! – кричала Лариска Мите в лицо, хотя они как бы разошлись и она, на секундочку, изменяла ему, в том числе и всю эту неделю, со своим аспирантом. – Я вижу тебя насквозь! Ты такой же, как и все остальные! Сколько времени тебе понадобилось, чтобы утешиться? В тот же вечер решил с ней связаться?

– Я не собираюсь тебе отвечать, – отвечал он тихо и твердо. Лицо его было бледное, закрытое, как окно с деревянными ставнями. – Я только хочу, чтобы ты забрала свои вещи и ушла.

– Быстро же ты пережил наше расставание! – не унималась она, взбешенная его спокойствием. Она бы предпочла, чтобы он кричал, чтобы попытался повеситься из-за нее, чтобы дышать без нее не мог.

– Оставь нам ключи.

– Нам? Кому это – нам?

– Нам с Соней.

Это невинное местоимение, употребленное, я уверена, случайно, второй раз заставило меня вздрогнуть и едва заметно улыбнуться.

Лариса запылала, как горящий сарай с сеном. Бегала по квартире, хлопала дверьми, демонстративно выкидывала все из шкафов на пол и кричала. Она была очень громкой, слова вылетали из нее пулеметной очередью, но отчего-то куда большее впечатление произвели на меня не ее крики, а Митино молчание. Я стояла в своей комнате, спиной к стене, так чтобы меня не было видно даже при открытой двери, и думала, смогла ли бы я вот так же молчать, слушая человека, разрушившего мои мечты всего неделю назад. Сколько же нужно самообладания, чтобы не задать ни одного вопроса, зная, что, возможно, потом уже не будет шанса спросить. Почему ты так поступила? О чем ты думала? Как ты могла! Что это было – простое увлечение или что-то серьезное? Ты любила меня или обманывала? Все эти бессмысленные вопросы, но ведь устоять же невозможно.

Он устоял.

Он замер на кухне и, когда Лариса швырнула ему в спину ключи, смотрел в окно. Даже не повернулся, так и стоял со сжатыми кулаками и стиснутыми зубами, просто ждал. Одного взгляда на его высокую, ровную – словно палку проглотил – фигуру хватало, чтобы понять, что между ним и Ларисой все кончено. Никаких мостов, все взорваны. Никакие слова, никакие обещания, никакие просьбы о прощении не помогут.

К такому Лариса не была готова: она растерялась и заметалась среди разбросанных вещей. Заговорила со мной вместо Мити просто потому, что через меня можно было пробиться. Я не бронированная.

– Ну что ж, Софочка, будьте счастливы с моим Митенькой, – сказала она громко, встав напротив меня. И назвала меня так, только чтобы взбесить, задеть, ранить. – Оставляю его в твоих неожиданно цепких ручках. Береги его, не обижай.

– Как ты обижала? – не удержалась, спросила я.

Лариса раскрыла было рот, потом захлопнула и посмотрела на меня с ненавистью зверя, застрявшего одной лапой в капкане.

– Не суди да не судима будешь! – выпалила она с пафосом, достойным проповедника средневековой инквизиции. – Ты ничего не понимаешь.

– Ты тоже, – парировала я. – Я тебе сказала: ничего нет. Не знаю, какое тебе дело, но я собиралась уехать, честно, собиралась. Просто вышло, что я осталась. Но ничего не было.

– Я тебе не верю, – огрызнулась она.

– Не веришь? Почему? – Я совершенно искренне удивилась ее реакции, как потом и реакции всех, кто реагировал так же на наше «ничего нет» и «мы просто друзья». Дескать, ага, рассказывайте, они просто друзья, видали мы таких друзей.

– Да потому что ты лгунья, вот почему! Тебе соврать ведь ничего не стоит.

– Ты уверена, Лариса, что говоришь обо мне?

Я ждала, когда кончится этот спектакль, а еще боялась, что ее непробиваемая уверенность в себе, агрессия и красота возьмут свое, и Митя тоже начнет кричать, доказывать что-то, обвинять – а затем прощать. Как по мне, это было бы логичным развитием событий.

Но нет, только не когда речь идет о Мите. Когда он увидел, что ураган по имени Лариса накрывает квартиру на восьмом, последнем этаже, он молча зашел ко мне в комнату и вывел меня из эпицентра – за руку.

– Когда закончишь, просто захлопни дверь, – сказал он, проводя меня мимо задыхавшейся от эмоций Ларисы, так и оставшейся Шулиной.

На лавочке в монастырском кладбище, на скамейке в вагоне метро, перед теликом, за просмотром «Властелина колец», который уже сто лет как прошел, а я так и не видела. Мы гуляли весь день и ни разу, ни словом, ни жестом не упомянули Ларису. С того дня ее словно не стало, она растворилась для нас в вечерней июньской дымке, Митя развеял ее след несколькими взмахами широкой ладони.

Потом она много говорила о нас в институте, рассказывала обо мне, о том, как я разлучила их, как развалила их свадьбу, как помешала их счастью, и много еще чего о том, какие мы с ее Митей «просто друзья». И была не права во всем, кроме двух вещей. Первая – я действительно была лгуньей. Вторая – пути господни неисповедимы, я добилась своей цели. Не так, как планировала, но все-таки осталась в этой квартире.