Читать книгу Беседы со специалистами - Татьяна Визель - Страница 5

Из преподавателей по специальности особенно запомнилась Ольга Владимировна Правдина. Она была уже в преклонном возрасте, но сохранила абсолютную ясность ума. Преподавала она логопедию, и ее курс навсегда остался в памяти. Уже тогда она была «старушкой». Но это только по внешнему облику. Внутренне она на старушку не походила. Живая, требовательная, с абсолютно светлой головой и с чувством юмора, она умела преподавать нескучно и, главное, стимулировать творческие жилки студентов. Ольга Владимировна – мама хорошо всем известной Елены Николаевны Винарской. Елена Николаевна стала врачом-неврологом и выдающимся ученым. Мамина профессия оказала на нее серьезное влияние, т. к. она всю жизнь посвятила проблемам патологии речи, речевого онтогенеза. Они составляют красную линию ее научного наследия.

Нравилось преподавание Лидии Ивановны Мелеховой, читающей психоневрологию, наряду с именитым профессором Сергеем Семеновичем Ляпидевским. Его лекции были интересными, но специфическими. Профессор был тогда уже в возрасте и явно буксовал на отдельных местах. Особенно он смаковал все, что связано с сексуальным поведением у аномальных детей. Очевидно, сам был озабочен на эту тему, потому что во время экзаменов подходил вплотную к какой-нибудь из готовящихся к ответу студенток и старался прижаться ненароком локтем к ее бюсту. Помню, как однажды Сергей Семенович читал лекцию, где обозначал соответствующими терминами сексуальные извращения. Я, абсолютно несведущая в ту пору, не расслышала слово скотоложество, потому что никак не могла себе представить, что такое бывает, и написала в конспекте – каталажничество, домысливая, что сексуальные фантазии ведут этих детей к преступлениям, и они попадают в каталажку. Дома долго над этим смеялись.

Русский язык и литературу преподавали приглашенные профессора из разных престижных вузов и с историко-филологического факультета этого же вуза. Хорошо помню профессора Петрова (имя и отчество вот забыла), читавшего лекции по русскому языку и сравнительному языкознанию. В каждой лекции для меня было какое-нибудь открытие, например, то, что путем ряда чередований звуков слова могут видоизменяться до неузнаваемости, например, цезарь – царь – кинг – король. Позже я услышала анекдот о том, как из вилки сделать Филарета («Вилка – это вилька, а вилька – это Филька, а Филька- Филарет»), и радовалась, что хорошо понимаю эту шутку, благодаря прослушанным в юности лекциям.

Помню также совершенно очаровательного, рафинированно-интеллигентного Пуришева (опять же провал с именем-отчеством), который, видимо, не на шутку стеснялся студенток. На всем нашем потоке учился лишь один мальчик, остальные были девицами, и, по большей части, весьма привлекательными. Со мной он общался более свободно, т. к. я тогда была более похожа на подростка, чем на девушку, тем более на такую красавицу, как, например, Ларочка Борисова. Высокая, стройная, с голубыми глазами-озерами, чувственным ртом, она была чудо как хороша. Так вот, бедный Пуришев не на шутку смущался, излагая свой материал, а на экзаменах прикрывался газеткой, чтобы дать возможность безбожно списывать. Когда же, несмотря на такой либерализм, студентка, отвечая, начинала нести полную чепуху, он заливался краской до корней волос и всячески старался помочь бедной девочке выйти из трудного положения, щедро подсказывая ей ответы.

Другой крайне колоритной фигурой был доцент Леонард Юрьевич Максимов. Как сыну врага народа, ему были заказаны пути в более престижные вузы, и он не только читал нам лекции, но вел и практические занятия по русскому языку, хотя по всему тянул на маститого профессора. Для меня внешне он был чистый Блок. Образы того и другого прочно слились в моем сознании и продолжают пребывать в такой идентичности до сих пор. Та же красота, тонкость и одухотворенность, изысканность в речи, включая ее вокально- фонетическое оформление.

Теперь я понимаю, что ему было скучно учить простеньких девчонок, и он придумывал себе разные развлечения. Например, вступал в диалог с одной из студенток – Ирочкой Кондраниной. Эта девочка отличалась тем, что можно назвать нечаянным остроумием. Так, он спрашивал с затаенной улыбкой: «Кондранина, а какого рода существительное штаны?». «Это смотря чьи», – не моргнув глазом отвечала студентка. «Так-с, так-с, прекрасно, – продолжал он, – а почему Вы написали в диктанте по Ивану Тургеневу «летит утиться, она что, летит, эта утица, и одновременно утиться?». Курс хихикал, но Кондранина не обижалась и тоже смеялась. Она была хорошенькая, кудрявая, пухленькая и смешливая, настоящая тамбовская казначейша. Однажды она заявила Максимову, что у французов нет рода, имея в виду отсутствие маркирующих эту грамматическую категорию окончаний существительных. «Ну, что Вы, Кондранина, – обрадованно возразил Максимов, – смею Вас уверить, что кто-кто, а французы умеют отличать женщину от мужчины».

Практика

Значимыми моментами учебы были практики, проходившие в разных специальных учреждениях. Наиболее запомнилась практика по олигофренопедагогике в школе для умственно отсталых детей.

Нас распределили по классам, где сначала мы должны были присутствовать на уроках, а затем самостоятельно вести их, подготовив конспекты и пр. Я попала в класс к имбецильным детям, который вела учительница Софья Абрамовна. Это была пожилая, но необычайно красивая женщина, всегда стильно одетая, причесанная, подтянутая. Зачем это? Дети, с которыми она работала, этого, как казалось, не могли понимать. Но Софья Абрамовна была другого мнения. Она считала, что они все чувствуют. Уроки вела по всей форме, классически, удерживая детей за партами каким-то невероятным образом. Пример этой учительницы вдохновлял. Когда дошло дело до того, что уроки стали проводить мы, хотелось придумать что-нибудь свое, яркое, проявить творческий подход. Предстоял открытый урок, на котором обычно присутствуют некоторые педагоги школы и представители из РОНО (районного отдела народного образования). Я решила на манер кукольного театра познакомить детей со сказкой «Курочка Ряба». Раздобыла ширму, кукол и стала показывать. Когда дошла до того места, где яичко упало и разбилось, я тихонько столкнула хвостом куклы-мышки настоящее сырое яйцо. Ширма была довольно высокая, и яйцо потекло по ней на стол. В этот момент мальчик, который отличался особенной отстраненностью и практически не говорил, приподнялся с парты и закричал: «Текет, текет!». Это было настолько неожиданно и эффектно, что мой урок долго ставили в пример другим практикантам. Более всего я была горда тем, что удостоилась похвалы Софьи Абрамовны.

Вообще, не знаю откуда у меня такая особенность, но я никогда не испытывала брезгливого чувства даже к уродствам, которые нередко есть у детей с дефектами, в том числе и олигофренов. Они ко мне липли, обнимали меня, и я их тоже. Многие удивлялись: «Как ты можешь? Они же такие неприятные!». Думаю, они выбрали не ту профессию.

Отсутствие не только брезгливости, но и страха я чувствовала всегда даже перед тяжелыми психически больными. Однажды, гораздо позже, уже работая в институте психиатрии, я, заимев психиатрический ключ и намереваясь попасть в отделение неврозов, по ошибке попала в буйное отделение. Меня окружили больные, стояли очень смирно и смотрели выжидательно. Я сказала им: «Меня зовут Татьяна, я учу разговаривать тех, кто не умеет». Они заулыбались, и я стала рассказывать им о том, что сегодня один мой пациент сказал первые слова, и что я очень этому рада, и что теперь должна идти работать. Один из них, пожилой, наверное, вдвое старше меня, человек, самого низкого роста, взял меня за руку и спросил: «Теть, а еще придешь?». В этот момент я увидела, как ко мне бегут испуганные санитары, чтобы помочь выйти из отделения. «Все в порядке», – сказала я им, – нет проблем».