Читать книгу Светлый град на холме, или Кузнец. Том 2 - Татьяна Вячеславовна Иванько - Страница 7

Но тут у нас до весны далеко ещё. О, как далеко!

Мы скачем от деревни к деревне, от форта к форту. Взмётываются чёрные стяги, один за другим. Кордоны. Проклятия, из запираемых нами деревень, сыплются в нас будто стрелы. Но мы хуже, чем проклятиями, пропитаны чумой. Новые деревни. Новые стяги. Огонь. Пламя повсюду. Сжигаемые деревни, форты, которые мы строили.

И деревни, мирные на вид. Симпатичные аккуратные дома. Но опасные как ядовитые цветы…

Как жаль жечь то, что строилось эти годы…

Но не только смерть и огонь мы несём с собой. Мы начинаем и открывать деревни. Выходили по несколько человек, иногда с полубезумным взглядом, но вполне здоровых.

– Не все умирают значит, – говорю я, когда мы уже которую компанию таких выживших вывезли из их опустевшей деревни.

Потом передадим их в приходящие к границе обозы, им найдут кров в Сонборге.

А там, глядишь, начнём снова строить форты. И деревни новые появятся.

– Да, – Сигню смотрит на них с седла, мы стоим рядом. Даже кони наши привыкли к огню, который сейчас сотрёт с лица земли мёртвую деревню. – Не все умирают… Когда-нибудь люди научатся лечить и чуму. Но придут другие болезни. Всегда будет какая-нибудь чума.

Я смотрю на неё:

– Неужели всегда?

– Я думаю, всё придумано не зря. Человек проходит испытания всю жизнь. Поколения сменяют друг друга. А испытания только множатся и усложняются. И чем больше ты можешь преодолеть, тем выше тебе поднимают барьер, – она говорит задумчиво и не глядя на меня, будто и не видит ничего вокруг.

Нет, посмотрела, улыбнулась даже:

– Едем, Ярни.

Огонь уже пожирает деревню, здесь нам уже нечего делать.

К счастью не все поселения, что мы находим, оказываются мертвы или заражены. Есть и чистые хутора, форты и деревни. Здесь мы организовываем кордоны из самих жителей, учим обороняться от заразы и вооружаем. Нам оружие подвозят обозы. Таких деревень мало, но они есть.

И вот в такой деревне мы находим Гуннара и Исольфа. Они живы и здоровы. Они сами организовали оборону здесь, где прожили уже несколько месяцев. Организовали толково по всем правилам, усвоенным, когда с Сигню выезжали на мелкие эпидемии.

Когда поняли, что за люди спрашивают, как дела в деревне, оставаясь верхами и издали, то радости не было предела с обеих сторон!

То-то мы бросились в чистую деревню по широкой наезженной белой улице большой, а главное чистой деревни. Мы скачем с Сигню и спешиваемся, завидев наших друзей, бегущих к нам. Как мы обнимаемся с ними, бородатыми здесь, в местных лохматых овчинных шубах и длинноухих шапках! Ведь они ещё летом ушли из Сонборга…

И как они рассказывают нам о том, что же было с ними в эти полгода. Как Гуннар, приехавший первым вообще долго не знал о чуме, спокойно объезжая вполне тогда благополучные форты и только от Исольфа, нашедшего его, узнал о бедствии. Как они столкнулись с паникой, овладевшей людьми, когда они бежали из фортов, поджигая их. Как, испугавшись простой простуды, убивали своих товарищей.

Но потом потеряли весь отряд, кроме четверых ратников. Шестеро умерли за одну ночь: легли спать здоровыми, утром никто из палатки не вышел. Потом умели ещё двое, так же быстро, за ночь.

Наших берегло провидение, должно быть. Они долго шли, издали приглядываясь к встречным фортам и поселениям, к счастью оба были опытны в этом. Пока не нашли это большое село, прятавшееся за лесом от дорог и других деревень.

–…И устроили мы здесь настоящую крепость! Научили местных… – обнажая в своей странной улыбке длинные белые зубы, говорит Исольф. Настоящий Волк, только не ледяной сегодня. – А тут ваша разведка…

– Исольф тут едва не женился! – хохочет Гуннар.

Мы все смеёмся. Мы счастливы, что нашли их, а уже не чаяли увидеть когда-нибудь. А они, потому что могут уйти, наконец, отсюда, могут соединиться с нами и неизвестность, в которой они пребывали последние полгода, тоже окончена. И мы, потому что нашли их живыми и здоровыми. Они опять алаи. И даже наша дроттнинг с нами.

И это мощная подмога, эти двое опытных алаев и их четверо ратников. Беспощадных и храбрых, а главное, соскучившихся и потолстевших даже здесь, на деревенских хлебах и привольном житье, когда они охраняли село, а им за это предоставили кров и пропитание.

Дальше, мы двигаемся, будто нас стало в несколько раз больше. Но в чём-то так и есть.

Однако задача наша начинает осложняться тем, что прознавшие о нашем отряде люди начинают уходить из сёл в леса. Организовываясь в настоящие разбойные шайки. Они не хотят быть запертыми, они считают себя здоровыми. Они хотят спастись.

Но приказ дроттнинг беспощаден: всех, кого найдут в лесах, не в деревнях убивать без пощады.

– Но они могут быть здоровы все, – говорит Гуннар, бледнея от этого приказа.

Сигню смотрит на него, прекрасная и ужасная в этой красоте, как Богиня Смерти:

– Знаешь, что я тебе скажу, Гуннар и не стану больше повторять: если бы я была на их месте, и я попыталась бы так же вырваться, – сказала она.

– И всё же ты приказываешь их убивать?!

– Без разбора, без пощады, – твёрдо проговорила она. – Их право попытаться спастись любой ценой, а наш долг – не оставить ни одной лазейки заразе. Эти люди – её лазейки. Всех, кто выходит без дозволения из деревень и фортов, всех убивать.

– Ты не боишься? – спросил Исольф, глядя на неё.

– Я боюсь сейчас только одного – оставить чуму в Свее, – отвечает она, – тогда все жертвы, всё, что мы пережили здесь, окажется напрасным. Отступать нельзя, мужчины.

И у меня ёкает в груди, у меня, Торварда Ярни, она, впервые напоминает нам, что мы мужчины. Она принимает решения. Она, наша дроттнинг, на себя берёт этот ужас, всю эту кровь. А нас просит только о помощи, без которой ей не обойтись. Мы переглянулись.

Такой Сигню никто из нас не знал, даже я, который за эти полгода видел её в самые страшные моменты.

Мы видели её храброй и неутомимой во время нашей победоносной войны. Но что война по сравнению с тем, что здесь. Ибо здесь бойня. И в центре её мы.

Мы не только те, кто разит, но и те, в кого начинают скоро, кроме проклятий лететь и настоящее оружие. Потому что разбойники в лесах не только обороняются, но и устраивают засады и нападают. Так погибает один из наших сотников, Скегги становится на его место. Быстрый и сообразительный, он исполняет любой приказ дроттнинг беспрекословно. И мы все не отстаём уже.

Нет сомнений. Мы должны победить. Ничего другого здесь не может быть. Нельзя допустить, чтобы весь пережитый кошмар оказался напрасным. Мы теперь это поняли тоже. И на смену ожесточению приходит бесчувствие. Мне кажется, Сигню обладала им сразу, а я обрёл только теперь, к весне.

Нет, Ярни. Я не бесчувственна, как тебе кажется. И не из камня, как кажется остальным. И я не Асс, как представляется вам. Я обыкновенная женщина. И мне каждую ночь снятся дети и бабы, которых я отправила в Нифльхейм. И я бессильно и беззвучно плачу и умоляю Богов простить меня. Я не могу иначе поступать. Мы не можем их вылечить. Мы можем только не позволить расползтись заразе.

Я сама в Нифльхейме. Остальные могут хотя бы считать, что они не принимают этих страшных решений. Они лишь исполняют. Я убиваю здесь наравне с чумой. И теперь, кто победит, она или я. Зараза или дроттнинг.

Проклятая ведьма – так назвали меня в Норборне ещё тогда, шесть лет назад. Когда мы пришли сюда с войском. Будто предвидели, что я ещё вернусь…

К весне от Норборна оставалась десятая часть.

В Грёнаваре мы сожгли девять деревень и три форта, все на северо-западе.

Но с весной наступала опасность новой волны. Поэтому мы прочесывем все очищенные, а значит опустошённые земли. С редкими вкраплениями оставшихся чистыми сёл.

– Сколько времени мы будем ждать, прежде чем можно будет считать, что мы победили? – спрашивает Исольф, когда мы в течение двух недель не находим ни одной заражённой деревни.

Мы теперь спим отдельно от Сигню. Мы втроём. Но в её большом шатре собираемся на Совет после ужина. А завтраки и вечери всё так же вместе со всеми нашими ратниками, ставшими нам как братья теперь. И Сигню – наша сестра. Она моложе всех, но она старшая. Она отвечает за нас всех. За всех и за всё…

Она посмотрела на Исольфа огромными глазами:

– Мы встанем лагерем теперь и будем объезжать земли. После того как откроем последнюю деревню подождём шесть… Нет, лучше восемь недель, тогда и уйдём. Но все теперешние меры будем по Свее держать до следующей весны.

– Почему такая огромная эпидемия, Сигню? – спрашивает Исольф. – И здесь, в глуши?

Сигню смотрит на меня и смеётся, мы давно не видели не то, что смеха, улыбки на её лице. И я подхватываю её смех. Тот разговор, ещё осенний, я не забыл, хотя не верю, как и прежде, что это козни Ньорда.

– Неважно сейчас, почему и кто виноват, – говорит, отсмеявшись Сигню. – Давайте закончим проклятое дело, а там будем размышлять. Есть ещё головы в Свее, способные разобраться.

Лето наступило, радуя теплом. Сухой погодой. Расцветшими ландышами. Собирая их, чтобы поставить благоухать в моей палатке, я подумала о Бояне и о том, как он любит цветы у себя в горнице.

Все эти месяцы, скоро год, я не позволяю себе думать о нём. О том, что я сделала перед отъездом. Я не могла в тот момент поступить иначе, я уезжала навсегда. И то, что происходило между ним и мной в течение всех последних лет, не было какой-то игрой с моей стороны. Я испытывала к нему чувства, названия которым не искала, потому, может быть, что не могла отдаться этим чувствам всей душой. Только однажды я позволила им завладеть мной.

Ни разу за этот год я не вспомнила с сожалением или раскаянием о том, что произошло между нами. Случись вернуться в тот день, я снова обняла бы его…

Я любила его в те минуты. И не могла не одарить его той любовью. Не из жалости, не из благодарности. А любя. И желая. И я не думала, как мне с этим быть дальше. То, что произошло тогда, просто должно было произойти. В тот день. В ту минуту.

О Сигурде мне не надо было ДУМАТЬ.

Он был со мной всё это время. Каждый миг. Он растворён во мне, в моей крови.

Каждую ночь я засыпала и видела его во сне.

Пробуждаясь, ещё не открыв глаза, я видела его лицо, мне даже казалось, я чувствую его тепло, его запах. Это было моё наслаждение, эти краткие мгновения между сном и пробуждением, будто он рядом.

Я слышу его голос. Я вижу его улыбку, от которой у меня кружится голова.

Без этого я, наверное, не выдержала бы и недели здесь. И даже часа.

Всё, что я делаю весь этот ужасный год, спасая страну от чумы, я делаю для тебя, мой любимый, мой муж, мой конунг.

Но это не всё, я должна буду открыть тебе правду о Ньорде. Ты должен принять меры. Ты должен знать, кто напал на тебя. А это нападение.

Неужели я, правда, вернусь?

Неужели я увижу тебя мой бесценный? И как я выдержала столько времени без тебя?

Правда, вернусь?!

Неужели мои предчувствия тогда, тем летом, они были об ужасе, что я переживаю целый почти год здесь? Я вижу Смерть каждый день…

Но почему я чувствовала, что я умру? Умру. Не ужасы, не испытания, о серьёзности которых я не подозревала даже, когда собиралась в путь. Нет, я предчувствовала свою смерть…

Мы стояли лагерем уже больше месяца, отрядами выезжая осматривать очищенную землю. Иногда отряды отсутствовали несколько дней – концы немаленькие, но присылали вестовых гонцов каждый вечер. И мы знали, что происходит.

На рассвете я проснулась рано, щебетание птиц, солнечные лучи скользят по стенам палатки. Я знаю, под холмом, на котором наш лагерь – ручей. Пойти искупаться.

– Подожди, Свана, – говорит ратник, увидев меня на карауле у границы лагеря, это Скегги, сотник, караулит, как и все, здесь никто не гнушается никакой службы. – К ручью пойдёшь? Я людей пошлю с тобой, нельзя одной.

Я не спорю, но он идёт со мной сам, на своём посту оставив другого ратника.

– Купаться будешь, дроттнинг? Холодно. Простудишься.

Я засмеялась:

– А ты заметил, Скегги, за целый год никто не чихнул ни разу. Все так чумы боялись, что ни одна другая хворь не взяла.

– Какая теперь нас хворь возьмёт?! – смеётся Скегги. – Нас всех теперь вообще ничто не возьмёт.

Мы спустились со склона.

– Только не подглядывай, – говорю я.

Он засмеялся:

– Ох, нет, Свана, себе дороже на тебя глядеть, умом поедешь, – хохочет, зубы квадратные скалит. – Да и невеста у меня в Сонборге.

Я бросилась в воду. «Поедешь умом»… Ох, Скегги, добрый ты малый. Я-то знаю, что от былой красы одна тень осталась, так я исхудала.

На дне ручья я поранила ногу об острый камень. Мало этого, подвернула так, что не наступить…

В лагере, среди других проституток, присланных из Сонборга по просьбе Сигню, я нашёл Трюд. Я так удивился, увидев её, что она хохотала надо мной:

– Что так удивляешься-то, хакан? Знаешь, сколько нам серебра за это конунг отсыпал! За всю жизнь не заработаешь!

Словом, у меня опять появилось с кем проводить ночи. Ведь в деревне, где спасались мы с Исольфом, было не к лицу хакану, алаю и воеводе по бабам тшастать. Это Исольфу повезло, полюбился он одной вдовушке.

Но Трюд слишком увлекалась хмельным тут, мне не нравилось, когда я заставал её нетрезвой.

В ответ на это она распускала язык:

– Иди-иди к своей Свана. Думаешь, я глухая и слепая. Не знаю, что ты со мной, на самом деле каждый раз с ней спал! Ха-ха-ха! – она глотнула ещё из фляги.

Запах браги распространился по палатке.

– Ты о ней мечтал, а её тут Торвард Ярни пашет, как отменный конь! Думаешь «железо» он с чего зовётся?! А-ха-ха! Теперь вы втроём? Или вчетвером?

– Прекрати! У тебя тут разум помутился, я смотрю, – сказал я.

И подумал, что конунг зря платить не станет, в этом аду, даже шлюхи боятся, если позволяют себе произносить такое. Даже спьяну.

– Ты думаешь, ты спасал меня тем, что выкупил у казны? – продолжает хохотать Трюд, будто брешет дурная собака. – Да я знаешь, сколько поскидывала ублюдков ваших?! И не сосчитать. Как и вас, кобелей! Это стерва эта, твоя Свана проклятая, поймала. А так… я и другим помогала. А она «пожалела» ещё, не казнила…

Я не слушал её больше и ушёл. А уходя, думал, может, задушить надо было?.