Читать книгу МилЛЕниум. Повесть о настоящем. Книга 3 - Татьяна Вячеславовна Иванько - Страница 2

– Привет, – Лёля вошла, открыв дверь своим ключом. Я из кухни услышал, как она входит. Я знаю, что это она, потому что больше ни у одного человека нет ключей от моей квартиры. Она сразу пришла ко мне на кухню. – Что это ты слушаешь? Театр у микрофона? – бледная немного, огромные глаза. Что ж… я всё-таки хорошо узнал тебя, Лёля.

– Это Бунин, Иван Алексеевич, – сказал я. – Ты что? – я смотрю на неё незамутнённым взглядом честного человека. Я отрепетировал этот взгляд уже давно. Я ждал тебя, Лёля, ещё вчера… спектакль был разыгран по моему сценарию идеально, всё в своё время.

– «Что»? – рассеянно переспросила Лёля.

– Что с тобой? – спросил я.

– А что со мной? – она не ответила взглядом.

– Почему ты вдруг пришла?

Она вздохнула, села к столу, она не может, похоже, ни говорить, ни смотреть не только на меня, на весь мир, больно тебе… Прости, Лёля, без мести не получилось.

– Возьмёшь пожить к себе? – слабая тень улыбки.

– Станешь жить со мной? – спросил я.

– Ну, если позволишь, – проговорила она, опять вздыхая.

Я отодвинулся от стола, мне хорошо, я не могу не улыбаться:

– Прямо сейчас можно начать?

Она качнула головой не глядя на меня:

– Нет. Прогонишь?

– Да нет. Я добрый, – улыбнулся я, – оставайся так.

Лёля засмеялась. Сначала весело, нормально… Но вскоре смех её превратился в рыдания… она зажала рот обеими руками, сжимаясь в комок. Я подошёл к ней, хотел обнять, успокоить её, но она оттолкнула мои руки, вся трясясь.

– Не бойся меня. Я тебя не обижу…

Лёля… ты доверяла мне когда-то, обними меня, позволь мне тебя успокоить… Позволь мне позаботиться о тебе, я могу, ты это знаешь… Лёля обняла меня, доверчиво прижимаясь, обняла за шею, как ребёнок. Такая, слабая, почти неживая, она нежная, податливая… Я всё вернул себе. Всё, что она сама отобрала когда-то. И куда надёжнее, чем прежде, когда всё было предоставлено судьбе и происходило само собой…

– Где Лёля? – Алёша влетел ко мне в кабинет прямо от входной двери, как вихрь.

– Что значит, «где Лёля?» Вы вместе ушли вчера… – я едва успел развернуться от стола, за которым сидел, занимаясь новой монографией.

– Хочешь сказать, она не приходила сюда сегодня?.. – он сверлит меня глазами, будто опять подозревает в чём-то. Будто даже уверен, что я виноват перед ним.

– Что происходит, Алексей? – я обеспокоился и лицом его и тем, что он говорит. Поздний вечер, если Лёли нет с ним, то… где тогда Лёля?!

– Это ты мне скажи! «Кирюша»!.. – он скривился, коверкая голос. – Ты сказал ей всё? Ты сказал ей, чтобы она бросила меня?!.. Это когда-нибудь закончится?! – орёт на меня мой взрослый сын. Может быть я и виноват, но не в том, о чём он говорит сейчас…

– Прекрати! – и я прикрикнул на него. – Твои косяки, причём тут я?! Я предупреждал тебя, надо было слушать больших мальчиков.

Он подскочил ко мне:

– Твою мать, где Лёля?! «Большой мальчик», чтоб ты провалился?! – Алексей готов вцепиться в меня, уверенный, что я «сдал» его Лёле.

Если мы сейчас рассоримся в хлам, это никому не поможет.

– Успокойся! – примирительно сказал я. – Объясни всё толком. Я не знаю ничего, я вас обоих видел вчера. Сам подумай, где бы я прятал её и для чего?! Если Лёля пропала…

– Она ушла… наверное, узнала всё и ушла… – он сел в кресло, хватаясь за виски, стискивая длинные волосы между пальцев. – Ни в общаге, ни на работе её нет, и не было…

– Ты бы с Олей своей поговорил.

– Да пропади она пропадом, Оля!

– Послушай, что бы ни было с Олей, но ребёнок это… не надо так злиться на ту, что собирается родить тебе. Это важнее.

– Важнее? – Алёша посмотрел на меня. – Важнее чего?! Оля важнее?

Я не стал спорить. Всё сам поймёт и оценит в своё время. Я был моложе, когда оказался почти что в его положении…

– Может быть, она любит тебя?

– Пап! Я умоляю, не надо только о любви сейчас!.. – взмахнув руками, орёт Алексей с бледным перекошенным лицом.

– Это твоё дело, как решишь… но поверь мне, ребёнок это…

Но Алёша посмотрел так, будто я ударил его… Я встал, подошёл к нему, потрепал по плечу:

– Утро вечера мудренее, Алёша, уже двенадцатый час ночи, если Лёля ушла от тебя, ты ничего не сделаешь сейчас. Ты… спать сейчас ложись.

– Спать?!! – он посмотрел на меня, как будто я предлагаю что-то несусветное.

– Можешь не спать, метаться из угла в угол. Хочешь, выпьем вдвоём. Можешь напиться в выходные. Но что ты сделаешь, если она ушла?!

– Я не верю, что она сама вдруг ушла, – уверенно сказал я.

– Как это понимать?

– Я ЗНАЮ, что она не могла вдруг вот так уйти. Даже из-за Оли. Я… не могу объяснить, но она не могла уйти так… Что Оля, ребёнок… конечно, ничего хорошего, что у меня будет ребёнок не от Лёли, но… она не ушла бы из-за этого. Лёля не ушла бы… Или… – твёрдость в голосе сменилась нерешительностью, – может, она на время ушла… злится и…

– Ну, хватит, – я остановил турбулентный поток его речей, ясно, что они продолжение мысли, что вертелась неотвязно в его голове много часов. – Ты не найдёшь ответа, пока не поговоришь с ней.

Мне до боли, до душевной судороги жаль его, но что сейчас мы сделаем? Если Лёля ушла… вчера, значит, решила… поэтому и говорила со мной так, как говорила… вчера бы ушла, если бы не день рождения Алёшкин. Ушла бы… Но почему? Почему? Из-за ребёнка этой Оли? Из-за этого не ушла бы… тут Алёша прав и поговорила бы сначала с ним. Может быть, действительно, просто обиделась?.. Да нет, не похоже… я не помню у неё этой манеры – обижаться.

Алёше казалось, за ней следят… кто? А если похитили её? Это не такая редкость сейчас с беспределом этим чеченским… но тогда уже, наверное, потребовали бы выкуп? Или нет? Как это происходит?..

Я нашёл в записной книжке номер своего старого знакомого ФСБэшного полковника, думаю, извинит за поздний звонок.

– Когда пропала твоя невестка? – деловито спросил он, выслушав мой вопрос.

– В течение сегодняшнего дня.

Он помолчал, потом сказал глухим безрадостным голосом:

– Не хотелось бы огорчать тебя, Кирилл Иваныч, но всё может быть… – сказал он. И добавил: – Однако вначале по знакомым поищите, прежде чем всё на террористов списывать. Может она банально к другому мужику ушла и дело с концом? Если ничего нормального не найдётся в её исчезновении, позвони снова, идёт? Я пока узнаю, кто сейчас в Москве из тех, кто обычно этим занимается…

Поговоришь… понадобилась неделя, чтобы, наконец, увидеть её… Я приехал в очередной раз к акушерству в Первой Градской. И вот Лёля. Я не сразу узнал её… Она была одета в шёлковое незнакомое платье. Босоножки на тонких каблуках, таких высоких и тонких, что она будто парит над землёй… даже волосы выглядят как-то по-новому. И помада и… даже духи. Я чувствую аромат новый, незнакомый…

– Лёля… – выдохнул я.

– О… привет. Что случилось? Нормально всё?

– Ты ушла. Это нормально?

Лёля, дёрнула плечом, небрежно скользнув по мне взглядом:

– Не знаю. Я вернулась к Игорю.

– Что за чушь?! Он что, чем-то шантажирует тебя? – почти заорал я.

– Шантажирует? Чем? – усмехнулась Лёля, больше не глядя на меня. – Нет, конечно. Просто я поняла, что с тобой мне нечего больше делать. Вот и всё.

Я схватил её за плечо, но тут два мясистых мордоворота отделились от окружающего пейзажа и двинулись к нам со словами:

– Парень, ручонки прибери!

– Что это, Лёля, телохранители у тебя?!

Она вывернула руку из моих пальцев:

– Я опаздываю. Пока, не грусти. Найди себе девочку попроще, Лютер, – так и не посмотрела на меня… Она никогда не называла меня Лютером… и тона такого я не помню у неё… и чтобы так подбородок вскидывала.

– Ты об Оле… о ребёнке узнала? Лёля! – я отчаянно пытаюсь уцепиться, остановить её.

– О какой ещё Оле? У тебя Оля?.. – не своим голосом сказала Лёля с кривенькой усмешкой. – Ну, так есть с кем утешиться. Удачи!

– Это было до тебя, до нашей встречи… до… – я спешу остановить её и всё это неправдоподобное безумие, в которое превращается наш разговор. – Лёля! Да стой ты!

Но меня хватают её громилы и, хотя я справился бы, может ценой синяков и травм, но… Лёля не дала мне и попробовать ввязаться в потасовку:

– Не трогать его! Пусть идёт, куда шёл… – побледнев, крикнула она.

И уходит. Даже не посмотрев ни разу, не то что мне в глаза, но даже по-настоящему в мою сторону. Ревновать к Оле? Да устроила бы сцену и всё, скандал, ругань, даже драку – это бы я понял, это нормально, ты всё равно поговорила бы, Лёля, но не делала бы то, что я вижу. Это вообще не ты…

И то, что она идёт к машине, ей открывают дверцу, она садится на заднее сиденье сверкающего чёрным лаком полностью затенённого автомобиля, будто в другую реальность выходит…

У меня ноги приросли к земле. Что происходит… я не могу понять. Я всегда понимал всё, что ты делаешь, Лёля, но не теперь. Никто не знает тебя, как я, ты не можешь быть той, в кого ты пытаешься перевоплотиться теперь. Что с тобой?! Что случилось? И про Олю будто и не знает…

Или не знает? Или правда ушла к Стерху опять? Ведь волновалась за него, когда он на грани оказался… я помню, какое у неё было лицо, какой ужас в глазах, когда она думала, что он умер… и в больнице навещала его… пока не выписался, навещала…

Я много дней думал об этом. Прошло недели две, наверное, когда снова позвонила Оля.

– Алёша, возьми трубку, – сказал отец, заглянув ко мне.

– Лютер! Ты… привет… Это Оля. Ты… как дела? – нерешительно проговорила она.

– Дела… отлично, Оля. Особенно после того, как ты сходила в моей жене! – сказал я, всей душой я ненавижу её сейчас.

На том конце провода замерла пауза, потом удивлённый голос Оли промямлил:

– К жене? Да я… Ни к кому я не ходила… Ты что?

– Всё, Оль, давай потом как-нибудь поговорим? – взмолился я.

Не ходила… Не ходила, так это ещё хуже тогда…

Потекли тоскливые однообразные дни. Я не замечал их. Дни, недели… Прогорало лето, по утрам становилось прохладно и начинало пахнуть осенью всё отчётливее. По асфальту катались сухие листья, опадающие с тополей, шуршали, цеплялись, как и лето, не желая уходить, но московская осень нетерпелива и настойчива, дышит полной грудью уже в середине августа…

Приехал мой брат Юра, неожиданно долговязый, ростом с нас с отцом, молчаливый и куда более заносчивый, чем раньше. Будто туману английского внутрь, в душу набрал. Мы пытались веселить его нашими московскими развлечениями, но не слишком удачно получалось, быть может, потому что нам двоим не было весело, а может быть потому, что на все затеи мы встречали его снисходительный взгляд и усмешку. Словом, когда Юра уехал, легче себя почувствовали мы оба. Но не обсуждали это. Отец сказал только:

– Это… возможно юношеский нигилизм…

– Или английское высокомерие, которое он перенял, – не мог не ответить я.

Дефолт, от которого, кажется, содрогнулись и взвыли все вокруг, не имел значения для нас. У меня не было никаких сбережений, у отца все его деньги были в валюте, так что он не потерял, даже напротив, а долгов он не делал, так что даже возросшие цены, для нас двоих, немало зарабатывающих холостяков, значения не имели…

Отец погрузился в написание новой монографии с головой, пропадая в своих лаборатория, а дома дни и вечера просиживая перед монитором компьютера, на котором на этот раз я постоянно видел фотографии микропрепаратов. Я спросил о теме работы. Оказалось, это дерматология, которой он раньше уделял внимания меньше, чем венерическим болезням. И посвящалась сравнительной гистологии различных кожных болезней. Я удивился:

– Ты и гистолог?

– И неплохой, чему ты удивляешься? – отец удивился моему удивлению. – Или ты совсем учёным не считаешь меня? Я не такой выдающийся человек, как ты, конечно, но не совсем пустое место в науке. Особенно в последнее время. Может, глядя на тебя.

Словом, отец оправдывает звание академика. Я смотрел на него и думал, есть ли в Академии ещё более молодые люди…

Осень подтащила дожди, мрачные дни и холод. Мы с отцом опять были одни. Я позвал его вместе с нами в студию прослушать сведённый альбом, чувствуя себя виноватым за то, что набрасывался из-за Лёли.

Мне понравилось. Действительно. Я не разбираюсь особенно в музыке, тем более не могу критиковать то, что делает мой сын. Но я получил удовольствие. Хотя смотреть на них поющих – это не сравнить, видеть лица, живые эмоции, это не просто звук. Наверное, я просто глазами лучше чувствую мир…

С того дня как ушла Лёля, прошло почти два месяца. Мы с Алёшей не говорили о ней. Ни разу. Ни он, ни я не могли не думать о том, что она ушла к Стерху. К Стерху!.. Это не вписывалось в то, что я знаю о Лёле. В то, как они жили с Алёшей. Вообще во всё, что происходило со всеми нами это не вписывалось… И отчаяния, которое владело ею, перед тем как она ушла я не могу объяснить для себя с этой точки зрения.

Алексей привёл Олю познакомиться со мной. Это был мрачный вечер. Даже погода, кажется, была в согласии с моим восприятием происходящего. И с Алёшиным тоже. Оля оказалась очень красивой девушкой, аппетитной, я легко понял моего сына, она очень привлекательная. Но непосредственность её утомляла. Странно смотрелась одежда дорогая и яркая, что не очень вязалось с тем, что она работает продавщицей в продуктовом магазине и вообще, оказывается, из Орехова-Зуева…

Вначале она выглядела смущённой, по большей части молчала, но быстро освоившись, начала говорить, жестикулируя, особенно пальцами, и обильно пересыпая речь выражения вроде: «На самом деле», «Типа», «Вау!». Вначале долго рассказывала, что после обрушившегося в августе дефолта и выросших вследствие этого сразу в три раза цен, намного меньше стало покупателей, живо интересовалась, сильно ли это потрясение задело конкретно нас, наши сбережения…

Расспрашивала меня о моей работе и когда я сказал, чем я занимаюсь, опуская для первого знакомства подробности о своих должностях, да и специфике специальности, полагая, что она не знакома со словом «венерология», но я ошибся. Оля моментально начала рассказывать о своих подругах и друзьях, о том, как нескучно они живут…

Мы с Алёшей невольно обменялись взглядами. И после того, как он проводил Олю домой, вернувшись, предупреждая любое моё слово, Алексей сказал:

– Не говори ничего, ради Бога!

– Много хороших девушек, Алёша, но ты выбрал с кем свои гены смешать…

– Не выбирал я. Кого я выбрал, не выбрала меня, – огрызнулся он, – и давай закончим!

Мне жаль его. У него будто надломлена спина… сброшены крылья. Он не злится, как это было, когда в прошлый раз Лёля потерялась. Теперь она не терялась. Теперь мы знаем, где она и что с ней. И причём Алёша вообще знает так много, что мне начинает казаться, что он за ней следит.

К тому же алкоголь снова вернулся в нашу жизнь. Алексей взялся «поддавать» каждый вечер. Не до пьяна, но молча на кухне до поздней ночи. Что-то тренькал на гитаре при этом, много записывал на больших альбомных листах, но к следующему вечеру я всё это находил скомканным в мусорном ведре… Может мне начать спасать его творения?

Что чувствую я теперь? Растерянность поначалу и тоску, когда стало ясно, что Лёля выбрала другого мужчину, предпочитая… его благосостояние? Или действительно любя? Но это здесь, в этом доме была любовь… Я не понимал и продолжаю не понимать…

Слежу за Лёлей? Отец прав, я слежу за ней. Когда мне удаётся. Я приезжаю в Первую Градскую каждый день, когда не дежурю. Приезжаю в надежде хотя бы один раз застать её одну, без машины, без охраны. В машине, как я подозреваю, её всегда поджидает Стерх.

Пытаться говорить в этих условиях бессмысленно. На ней теперь одежда, какой Лёля никогда не носила при мне. С началом осени – тоненькие короткие шубки, каждый день, буквально, новые, сапожки, сумочки. У меня появилось ощущение, что она развлекает себя этими покупками…

Я ищу способа, возможности наедине увидеть её. Я уверен, что если бы мы остались вдвоём хотя бы на четверть часа… даже, если бы она просто посмотрела на меня, мне в глаза, всё вернулось бы. Как было уже. Иначе не может быть, она меня любит, я не верю, что всё закончилось, такого быть не может.

С Олей я почти не встречаюсь, разговоры о том, чтобы жить вместе, я пресёк сразу, тем более о том, чтобы пожениться. Но я снабжаю её деньгами, а она подробно рассказывает мне, как чувствует себя сама и наш ребёнок. От этого я не чувствую ничего, кроме нарастающего раздражения. Других женщин за всё это время я не знаю. Я в таком капкане сейчас чувствую себя, что это отбивает всю охоту к развлечениям этого рода. К тому же я вижу Лёлю несколько раз в неделю и мучительно желаю только её… Тем более мучительно, что она совершенно недоступна. Как никогда не была… даже когда в школе я, избегая встречаться с ней глазами, смотрел на неё.