Читать книгу МилЛЕниум. Повесть о настоящем. Книга 3 - Татьяна Вячеславовна Иванько - Страница 3

Лёлина тоска затягивалась. Сказать, что я мог что-то сделать с этим, было бы самонадеянно. В первые же дни Лёля, шутя как будто попросила меня купить ей одежду.

– У меня совсем ничего нет… – немного смущённо говорит Лёля к вечеру первого же дня. – Я… всё почти оставила… – это более чем правда, она с одними книжками пришла…

Я обрадованно улыбнулся. После целого дня молчания и пребывания в комнате в полном одиночестве, куда я не вторгался к ней, она не выходила, не ела, то смотрела в телевизор, я видел через полуоткрытую дверь, то листала книги, то присев за стол, пыталась писать что-то, то скомкав то, что написала, просто смотрела в окно.

Поэтому, когда она сказала, что ей надо в магазины, я обрадовался. Мы развлекались покупкой одежды несколько дней, посещая самые приятные магазины в центре. Лёля, которая никогда не интересовалась дорогой одеждой, не очень-то воодушевилась, быстро устала, и затосковала опять. Мы зашли в кафе, и за кофе, сидя напротив неё, я сказал:

– Лёля, ты… я тебя прошу, позволь мне хотя бы это. Поверь, для меня это радость, тем более что другой радости ты не хочешь мне дать, как я понимаю.

Лёля посмотрела на меня:

– Я… – она опустила ресницы, краснея слегка, – ты настоящий друг, Игорь.

– Ну, уж нет! – я покачал головой. – Я совсем не друг. Я не хочу дружить с тобой, хотя это, конечно, приятно… Я хочу с тобой жить. Я не собираюсь делать вид, что это не так. Я согласен подождать, пока тебя отпустит немного, как говорится, но я не собираюсь быть твоим другом, уж извини.

Я смотрю на Игоря. Может мне не льстить его желание? Его, вот такого, совершенного физически, необычного во всех отношениях человека? Нет, мне это приятно. Мне это льстит, меня это привлекает, волнует и он это знает. Всегда так было, но не теперь. Сейчас у меня паралич сердца, я ничего не чувствую кроме сгустка боли в нём. Расставание с Лёней заполнило мою душу полынью. Цветов нет. Только горечь, ветер шевелит длинные стебли…

– Сколько девушек у тебя было за эти месяцы? – спросила я.

Игорь засмеялся:

– По-твоему, я подсчитывал? – засмеялся Игорь. – Но, если честно, можно сказать, что нисколько.

– Почему можно так сказать? Как это получается у тебя? Как это вообще у вас получается?!

– Ну… – я придвинулся, сцепив пальцы в замок, и глядя на неё поверх них, – может быть, потому что я влюблён в тебя?

– Вы все так делаете, трахаетесь с кем придётся, а при этом можете быть в кого-то там влюблены?

– Кто это «все»? Твой муж так делает? Что, изменил тебе?

– Изменил… нет… только… Он сделал ребёнка чужой девчонке, – сказала я, вздрогнув от собственных слов. Мне больно даже от слов.

– Поэтому ты ушла? Что, так трудно это пережить? Просто интересно…

– Интересно? Ну и ну… – разозлилась я. – Если бы… а впрочем, не хочу я это обсуждать.

– Не обсуждай, как хочешь, – согласился Игорь, отодвигаясь, – лох он, твой муж. Потрать как можно больше денег на тряпки, девушки говорят, это помогает.

Я потратила. Не помогает. Очень-очень-очень много денег. Так много, что в какой-то момент я перестала понимать, что мы тратим деньги… только в первых двух магазинах я ещё удивлялась, как легко Игорь расплачивается, даже не спрашивая цен.

Когда через неделю взорвался дефолт и все цены выросли в несколько раз, Игорь хохотал до слёз:

– Ты даже в этот раз умудрилась сэкономить, Лёля, умора! Как тебе это удаётся?! В кои-то веки решилась потратить мои бабки и сделала это за три дня до взлёта цен!

Игорь держал себя джентльменом. Даже не входил ко мне в комнату без разрешения. Даже не так, как было до того, как мы стали любовниками.

О, да! Я держался из последних сил вообще-то. Деликатничать с женщиной, которая принадлежала тебе, которую ты любишь и хочешь, не так-то просто. Я ждал момента. Я радовался, что она даже в мыслях не держит, что я могу быть причастен к тому, что случилось между ней и её благоверным. Но, действительно, с чего бы она стала предполагать это?

Мы много времени проводили вместе. Мы полюбили ходить в кино «Иллюзион», что в высотке на Котельнической. Мы гуляли, болтали, я рассказывал о моей Москве, и проехали всё же на троллейбусе по Садовому кольцу, я провёл шикарную экскурсию для неё во время этой поездки. Мы были вместе почти постоянно, почти всё время, что она не была на своих занятиях. Она рассказала, почему едва не вылетела из своей ординатуры.

– Что отказалась от… Слушай, но почему? Ты разве сама не делала этого никогда?

– Мне повезло.

– И ты такая принципиальная? Выбрала бы другую специальность.

– Я не хочу другую, – сказала Лёля с твёрдой убеждённостью в голосе. – Я не хочу делать этого и всё. Ты не представляешь, поэтому тебе кажется, что…

– Я не представляю, потому что и мне, как ты говоришь, повезло, никогда я не имел возможности стать отцом… Ни разу в жизни.

– Тебе от этого грустно?

Я не знал ответа на этот вопрос, у меня никогда не было момента в жизни, когда я задумался бы об этом, кроме того времени, когда Лёля была моей, улыбаясь, смотрела на меня и предполагала со мной жить.

Теперь же она, похоже, не хочет жить вовсе… Мы много разговариваем. Я ищу пути к тому, чтобы вернуть себе все утерянные мной позиции. Мне удалось это только в день, когда муженёк Лёли явился выяснять отношения к больнице, где она работает и около которой мы ждали её в машине.

Это она придумала, чтобы машина привозила и увозила её от больницы, машина и мордовороты.

– Зачем тебе это? Ты что-то хочешь показать? Что ты настоящая бандитская маруха?

Она смутилась немного:

– Ну… в этом роде…

Я не стал возражать. Я люблю играть, а уж в игру, которую Лёля придумала из-за меня, тем более. Я сам нередко сопровождал её. Машина довозила нас до дома за три от моего, мы выходили, шли в подъезд и там проходили через очень удобные переходы в наш дом, не замеченные никем. Так что никто, даже эта липовая охрана так и не знает, где мы живём. Осуществлять это мне помогают всё те же пресловутые знания, которыми я обладаю с детства. В данном случае, знания планировки чердаков и подъездов домов на Садовой.

В тот день, когда Легостаев младший явился выяснять отношения с Лёлей, я как раз был с ней. Их разговор вышел недлинным, она почти летит на высоких каблуках к машине…

– Расстроилась? – спросил я, и потянулся было к ней, но Лёля предупредительно подняла руку, не позволяя коснуться себя.

– Если так его любишь, простила бы… – внутренне сжавшись, сказал я. Возьмёт и последует моему совету.

– Не в прощении дело. И не во мне. Не за что прощать мне… И не мне вообще судить его. Просто… пусть живёт новой жизнью. Он начал новую жизнь. Та девушка и ребёнок не виноваты, что я так напортила в его душе. Он цепляется по привычке… – вздохнула она.

Мы доехали до дома, больше не разговаривая. Поднялись в квартиру, Лёля ушла к себе в комнату. А я…

Я расстегнула платье, сняла пояс, собираясь раздеться. Мне невыносимо было даже слышать голос Лёни, не то, что смотреть на него… не надо Лёнечка, не ходи за мной, что я тебе… ты Оле доверяешь больше, чем мне… И… Разве ты не прав? Ведь я предала тебя. Самым низким способом… Кто бы верил на твоём месте?..

Вдруг дверь распахнулась и со стуком ударилась о полки с книгами на стене. Я не успела обернуться, только повернула голову… Игорь налетел на меня как волна наваливается в море, мощно и непобедимо. Я не отталкивала его и не сопротивлялась. Это правильно… Всё правильно… Я пришла к нему не для того чтобы он не касался меня… это, может быть и лучше… Так легче перестать думать о Лёне, о Кирилле о том, что мой мир с ними…

Отдаться страсти – это лучшее лекарство… Тем более Игорь – человек, которого легко любить…

Легко, но ещё несколько месяцев назад мне проще было это делать, и я уже сдвинулась, казалось, по пути к нему. Но я вернулась на «Сушу»… и теперь мне отдельно не жилось. Но от того, что я не могу ответить Игорю тем же, что он чувствует ко мне, я с ним стала нежнее и предупредительнее, чем раньше. Мне хочется подарить ему хотя бы это, хотя бы ласку, если я не могу любить его как хотела бы.

Чувство вины – главное чувство во мне теперь. Я клином вошла между отцом и сыном когда-то, но, и, оставив их, я не могу о них не думать, не желать вернуться, понимая, что всё потеряно безвозвратно, что Лёня не только не простил меня, но, испытывая стыд и отвращение от моего предательства начал совсем другую жизнь, которую я снова едва не скосила на корню…

Только Кирилл, похоже, оправился от моего вторжения в его жизнь. Что ж, он взрослый, закалённый человек, это вам не мальчик, для кого я первая любовь, и не тот, кто никогда не влюблялся, как Игорь… Слава Богу, хотя бы он не стал несчастным и разочарованным из-за меня…

Но как выяснилось уже в середине осени, и Кирилл вовсе не свободен от меня… он неожиданно приехал в Первую Градскую в наше Акушерское отделение часов в десять утра, едва закончились все планёрки.

Роженица была всего одна и та уже благополучно разрешилась и отдыхала со льдом на животе, а в остальном предродовая пустовала. Мы с акушеркой, пожилой весёлой тётенькой, Евдокией Семёновной, которую все зовут почему-то Дульсинея, сидели в коридоре, я дописывала историю родов той самой роженицы, а Дульсинея разглагольствовала о старых временах:

– Ох, чтобы раньше мы вот так сидели без дела… Кафедральный роддом… Ординаторы, ассистенты, доцентша, профессор, на одну роженицу по семь человек врачей – это что?! Раньше по тридцать родов за сутки было. И не кесаревых этих теперь любимых, все рожали у нас как положено и никаких разрывов вам, никаких эпизио!.. – вздохнув, Дульсинея добавила, будто подсчитав ещё раз в уме: – А то и по тридцать пять!

Я восхищённо покачала головой, оторвавшись от писанины – представить такое в наше время я не могу. Больше восьми рожениц одновременно при мне не было ещё ни разу. Я посмотрела на Дульсинею внимательнее сегодня, она кажется моложе, чем есть на самом деле, вон и морщинки, меленькой сеточкой на щеках, и холестериновые кольца в зелёных некогда радужках её небольших живых глаз. Только седины немного, или незаметно в светлых волосах?

– Может быть, роддомов настроили много? – сказала я.

– А народу что тоже меньше в Москве стало? – она отмахнулась. – Рожать перестали – вот что! Вот и вы, Елена Николавна, не обижайтесь только, вот вы и замужем, а что тянете? И другие все… кто карьеры строит, кто… – она вздохнула громко. – Не знаю, в наше время ни памперсов этих «пью и писаю» не было, а рожали! А щас? Совсем бабы с ума посходили… И курят все… Что происходит?!.. О, мужик какой-то! – она удивлённо вглядывается вдоль коридора, – глядите-ка…

Я обернулась и замерла на мгновение, это Кирилл в распахнутом белом халате шёл по коридору к нам в этот коридора конец, где мы сидели за столом у окна серди серого кафеля и серых бумаг. Я встала.

Он улыбнулся:

– Здравствуйте, я профессор Легостаев, за вашим доктором. Профессор Макаров позволил забрать Елену Николаевну на консультацию к нам. Отпустите? – он любезно обращается к восхищённо замершей Дульсинее.

Она кивнула, улыбаясь:

– Несомненно…

Всё же Кирилл умеет очаровать кого угодно, даже Дульсинею, которая не очень жалует мужчин почему-то.

Ничего не оставалось, как пойти «на консультацию» с профессором Легостаевым. Мы с Кириллом двинулись по коридору от стола, видавшего виды, и заставшего, думаю, не только Брежнева, но и Хрущёва, возле которого так и осталась сидеть Дульсинея, я чувствую, как моя пожилая акушерка смотрит нам вслед. Впрочем, я сразу перестала об этом думать:

– Что… что-нибудь случилось? – я замираю от мысли, что могло привести Кирилла сюда.

– Случилось, соскучился безумно, вот что случилось. Нельзя так со стариком, – он улыбнулся, обнажая крепкие белые зубы, кокетничает, «старик».

– Ох и демон ты, Кирилл! – я покачала головой.

А он только улыбается, искря глазами:

– Я, правда, отпросил тебя на весь день, поедем, по… позавтракаем что ли?

– Отпросил? – засмеялась я. – Обаяние безотказно?

– С Макаровым вашим мы однокурсники. У нас одна alma mater. Так что, без всякого обаяния, на одних ностальгических чувствах.

Неожиданно для себя самой я рада ему. Тому, что вижу его, такого, каким я люблю, лёгким, весёлым. Он никогда не постареет с таким нравом.

И мы поехали бездельничать на весь день. Я позвонила Игорю и сказала, что сегодня машины не надо, что я приеду сама. Я делала так, когда дежурила или встречалась с моими милыми подругами Милой и Люсей, хотя это и случалось нечасто.

В кофейне мы с Кириллом продолжили разговор всё в том же игривом тоне, будто я и не уходила никуда из нашего общего дома. Будто мы и не расставались вовсе. Он рассказывает, как поругались два ассистента на его кафедре из-за темы для статьи, при том, что работу, о которой оба намеревались писать, делал вообще третий человек.

Кафе это на Старом Арбате, по которому мы прошли с ним перед этим пешком, в старинном сером доме. Это новое кафе. Я давно не бывала на Арбате. Он изменился ещё больше от того, что я помню с перестроечных времён, и даже с начала девяностых и теперь – ювелирные и антикварные лавки, палатки матрёшечников. Художники только с шаржами, никакого вернисажа, но хотя бы торговля военной формой и всей советской атрибутикой свернулась, всё продали что ли?

Кирилл усмехнулся на это, но не слишком весёлой усмешкой:

– Никогда всё не будет продано, – сказал он и взгляд у него светлый без печали.

Мы вышли на улицу опять, холодно, я поднимаю капюшон пиджачка из меха норки на голову.

– Красивая шубка. Мои подарки носить отказалась, значит, категорически, а Стерху позволяешь одаривать себя? – ревниво сказал я.

Она улыбнулась, отодвинула волосы, убирая за ушко, чтобы показать мне, и я увидел звёздочку-серьгу, из тех, что я подарил ей когда-то. Это маленькое ухо, шея, лёгкие завитки волос… я прижался губами к её шее, притянув её к себе. Как ни удивительно, но она не отстранилась, напротив, повернула лицо ко мне, близко глядя в моё лицо и касаясь моей щеки ладонью, поощряя на продолжение… и даже легонько притягивая мою голову к себе.

И я поцеловал её в губы… И мы целуемся, стоя посреди Арбата… Целовать тебя, Лёля… Боже мой, когда я целовался в последний раз?! Когда ты ушла…

– Идём! – я взял её за руку.

– Идём? Куда? – смеётся Лёля…

…Такого у нас не было раньше. Раньше, когда мы уже были любовниками. Никогда не было так, потому что теперь ни Лёля, ни я не думали о том, что мы предатели, что мы преступники, что то, что происходит между нами, это чудовищно… больше ни о чём таком мы не думали.

Я чувствовал, что она любит меня, быть может, во мне получая часть Алёши, но разве имело значение, почему она меня любит?.. И я не испытывал больше постоянного гнетущего, почти уничтожающего чувства вины. Я устал от этого. Думаю, и она тоже.

И я никогда не был таким живым. Даже, когда она была со мной прежде. Теперь она не страдала больше, она была со мной и всё…

Отдаться чувству, которое живёт в тебе много лет, то прорываясь наружу, то прячась, то сгорает всё и утопает в той огромной всепоглощающей любви, что заполняет мою душу всю мою жизнь… Но та любовь под страшным запретом, как под заклятием, заперта, запечатана в темницу, в глубокий подвал, почти похоронена, и даже не мной, я никогда не отказалась бы от неё, но самой жизнью, и не может мешать теперь мне стать огнём, водой, воздухом, плотью, голосом, вскриком, улыбкой, шепотом… всем, чем хотел бы меня чувствовать Кирилл. Хуже, чем теперь, обо мне всё равно думать уже нельзя, теперь мне всё остальное безразлично, теперь я счастлива его счастьем… Люби меня, люби меня, как ты хочешь, я стану любить тебя так, как хотела всегда и не позволяла себе даже думать об этом… даже видеть во сне…

…– Что это за ужасная квартира? – смеясь, спросила Лёля, оглядываясь вокруг. – Твоя?

– Чёртову уйму денег стоит, между прочим, – сказал я.

– Не сомневаюсь – Арбат. Но… ты… девок, небось, водишь сюда?

– Если скажу – да, обидишься?

Лёля засмеялась, смешно прыснув:

– Нет. Много тут было?

– Вообще-то я только намеревался начать «водить сюда», как ты говоришь. Я купил её весной. Но… ты вернулась… и водить опять расхотелось.

Она смеётся, уже сгибаясь, собирая уже смятую нами простыню на матрасе:

– Так уж… прямо ни с кем не был!.. Ребёнка сделал бывшей жене между делом… Много их у тебя? Девушек твоих?

– Три. Нет, четыре. Нет, пять… – я сам начинаю смеяться вместе с Лёлей.

…Она обнимает меня, улыбаясь глядя мне в лицо:

– Люблю тебя ужасно, Кирюшка! Есть вещи, которые нельзя не делать. Например, нельзя не любить тебя.

– Да можно! – я накрыл своей её руку, – твоя мать, например, меня не любила.

– Ещё как любила! – воскликнула Лёля. – Если бы не это, меня, может, и не было бы! Она вышла за моего отца, чтобы отомстить тебе за твою Наташу. И любила тебя, пока дядю Валеру не встретила. Не представляешь, сколько разнообразных маминых мужей я знала до пятнадцати лет!

– Ты не похожа на Юлию, – я любуюсь ею.

Лёля опять засмеялась:

– Сомнительный комплимент! – намекая на Юлину бесспорную красоту.

Я засмеялся тоже, поворачиваясь к ней всем телом:

– Я люблю тебя, – я касаюсь ладонью её горячих над шеей, влажных волос.

– Почему? – она так красива сейчас, как никогда не была. Будто освобождённой, яркой, яростной красотой. Как раскрывшийся цветок. Алый, благоухающий цветок…

– Разве можно знать почему?

– Ты скажи мне, – её глаза светятся.

– Я знаю, почему ты любишь меня, – говорю я.

– Не знаешь. Я сама этого не знаю… ты только… ты не люби меня слишком сильно, а то я героиней трагедии себя чувствую всё время. Выпусти меня из тюрьмы хотя бы ты.

Я засмеялся:

– Ты считаешь меня легкомысленным ловеласом?

– Конечно! – она тоже смеётся.

Но потом становится серьёзной, глядя мне в лицо говорит:

– Стало так мало воздуха, Кирилл… Давай вдохнём?.. Отдадимся ветру?.. и не будем ни планировать, ни договариваться ни о чём? Никаких прав и правил…

– Это… сложно. Это куда сложнее, чем с правилами. Сможем?.. – улыбаюсь я.

– Можно всё, если захотеть.