Читать книгу Байкал. Книга 4 - Татьяна Вячеславовна Иванько - Страница 8

Арик явился через несколько дней, когда Аяя давно успокоилась и ждала его уже с нетерпением. Я даже стал беспокоиться, что его слишком уж долго нет.

Надо сказать, я много времени проводил дома, пока Зигалит занималась своими уметами, я развлекал себя тем, что читал книги, или время от времени отправлялся прогуляться по городу, поглазеть на жителей, товары в лавках и цены, взглянуть, как строится башня. Вся эта праздность были мне непривычны, я не любил такой жизни, когда мне приходилось выжидать вдали от байкальских престолов, а теперь наступило безвременье какое-то, Арик нашёл себе дело, я почти жалел, что позволил ему встать вместо меня в услужение Повелительницы Той стороны, он теперь всё время в неких хлопотах, я же не знаю, чем себя занять. Помогать Зигалит в её делах, мне казалось мелким и до безумия скучным, и получалось, что я бездельник и от этого страдаю, не зная, куда применить свои знания и умения. Стать, как Арик всё время намекает, лекарем-кудесником, мне тоже не кажется привлекательным, тем более, слава пойдёт, и тогда уж не выпутаешься из этих бесконечных исцелений. К тому же я не считаю, что надо исцелять чудесным образом всякого, болезнь Боги насылают человеку всегда с некой целью, чтобы одумался, остановился, оглянулся, как живёт, перестал считать себя бессмертным и вспомнил о добре. А ежли появится такой вот всех исцеляющий кудесник? Да меня же Боги первым и накажут… Вот до чего я додумался.

Всё, чем я мог развлечь себя в отсутствие дел, это обучать Аяю. Это было приятно и отменно развлекало меня, потому что было весело, Аяя любила пошутить, иногда нарочно решив бестолково какое-нибудь задание, чтобы повеселить меня. Вот к примеру, я задал ей задачку, про две сотни кур, три сотни цыплят и зерно. Она взяла и отняла от цыплят кур.

– Это что такое? – спросил я. – Что за чепуху нарешала?

А она ну хохотать:

– Ну как… цыплята у кур стали отнимать зёрнышки, а куры рассердились, и всё цыплячье зерно и склевали!

Я тоже рассмеялся, подхватывая её весёлый смех.

– А петухи? А что петухов-то не посчитала? Петухи, что же, не клевали? – хохоча, спросил я.

– А что их было-то, петухов? Небось, всего три, им и подойти не дали! Сидели себе на заборе, кукарекали!..

И мы хохотали эдак, пока не начинали болеть животы от смеха. Вот и сегодня так было, даже Зигалит соизволила зайти сюда, хмуря брови, от чего они стали как-то чудно куститься, а щёки топорщиться чёрствыми булками, и проговорила:

– Што за весе-елье у вас? И-ишь… Арий, вон, яви-ился, застанет вас за хохотом таки-им, што подумает? Ла-адно эта-а, а ты, Эрбии-ин, женатый челове-ек, стыди-ись!

– Что ж, женатому и посмеяться нельзя? – спросил я, не переставая хохотать.

Ревности Зигалит я не боюсь, а вот Арика злить мне не хотелось. Потому я поднялся со скамьи, намереваясь выйти и встретить брата, а не сидеть рядом с его драгоценной возлюбленной. Но она сама подскочила первой, услышав, что он здесь, и побежала навстречу.

– Что говоришь-то, Зигалит? – негромко сказал я жене. – Зачем на дурное намекаешь?

– Чи-иво и намека-ать, када тебе тут как мё-одом нама-азано. Што она тебе-е? Краше и милее меня-а?

Я приобнял жену за полные плечи и соврал:

– Милее тебя, никого во всем свете нет.

– Во-от, то-то же! – фыркнула Зигалит, капризно сбрасывая мою руку. Вообще говоря, у меня не было ещё такой немилой жены. Впервые я так нехорошо ошибся…

Мы вышли с Зигалит из-за домика Аяи и увидели их двоих, обнимающимися посреди двора, удивляя челядь.

– Ишь ты вить, обла-апились… я уж дума-ала, што врёте, што эта-а ево жена, думала, не себе ли ты её придержива-ашь. Наро-ошно им прикры-ывшись, – Зигалит, прищурившись, посмотрела на меня, будто раскрыла мои тайные мысли.

Я лишь сокрушенно покачал головой. Зигалит взяла за привычку называть Аяю «эта», но сама Аяя не замечала все эти способы унизить и задеть её. И Арику не рассказывала, похоже, что Зигалит не слишком привечает её, или, в самом деле, не замечала, считая её слишком низкой для того, чтобы сердце тратить на обиды. Арик же, уважая в Зигалит мою жену, неизменно привозил ей самые разные подарки, вот и сегодня, оказалось, привёз гостинцев из Кеми, украшений богатых, чтобы задобрить её алчное сердце.

Позднее, за ужином, Арик рассказал, что Вералга, похоже, скоро замуж за Викола пойдёт.

– Глядишь, ещё детей народят, – усмехнулся Арик.

– Да что ты?! – удивился я новостям. – Викол, ледяные уши?! Кто бы мог подумать.

Вообще мне всегда и Викол-то казался старым, а Вералга, хоть и глядела всегда молодой, все же воспитала меня как бабка, как я мог вообразить теперь, что эти двое вдруг затеяли любовь? Это было страннее, чем, если бы две статуи вдруг влюбились и стали бы танцевать вдвоем… Поэтому я с таким вниманием и недоумением слушал рассказ Арика об их счастливой страсти.

– Да, у них какая-то древняя любовь и обида, а теперь наша Вералга, похоже, простила его и снова к себе допустила, – сказал Арик, поблагодарив Зигалит за вкусный ужин.

– Пра-астила? И зря-а, – проговорила Зигалит. – Опя-ать её обманет, ежли раз обману-ул. Верна-а, ми-илый? – она притянула меня за руку.

Я заметил невольное удивление в Ариковом взгляде, которым он проводил её движение. Аяя и бровью не повела, она при Зигалит вообще мало говорила, словно не хотела лишний раз привлекать её взгляд к себе. Я даже спросил её как-то после об этом. Она сказала, пожав плечами.

– Твоей жене я нелюба, не знаю, чем и что я ей нехорошего сделала, но это… так. А потому злыми глазами глядит, словно, об острый лёд режусь всякий раз о её взгляд.

– Откуда ты про лёд знаешь? Помнишь его? – удивился я.

– Помню? – удивилась в свою очередь Аяя. – Ну… помню, Орсег показывал, морские льды, вот то льды, не представляешь, синие, голубые, лазоревые, што твои самоцветы! И снег, холодный, хрустящий! А воздух сладкий… Орсег пропал совсем, носа не кажет больше.

– Он знает, что ты беременна, стало быть, недоступна для него. Он жениться на тебе хотел.

– Да… теперь не женится, – сказала Аяя. – Но за него бы я не пошла.

– Отчего же? – спросил я, мне было интересно, что она скажет.

– Как «отчего»? Замуж по любви надоть, иначе как? Грех иначе.

Я же говорю, дитя. А её матерью незаконного ребёнка сделали. Ох, вот задачку Арик мне сделал с этим всем… Али просто обмануть всех, сказать, вот он, муж, что не было обряда над ними, кто знает, кроме Богов? Так и придётся сделать… Ничего, время ещё есть.

Да, время ещё было, это верно, Аяя почти не чувствовала бремени, была весела и легка, как и раньше. Между занятия науками, любовными утехами, мы время от времени выходили с ней в город. Я пытался прикрыть её, как делал некогда с Эриком, отводя взгляды, но с Аяей этого у меня не получалось отчего-то. Впрочем, быть может, получалось вообще только с Эриком? Но её мне не удавалось спрятать от глаз встречных людей. А потому я просил её надевать покрывало, прикрывая лицо. Но помогало мало, Аяя двигалась легко, иногда порывисто, никакой томности, чтобы удержать лицо и фигуру под складками покрывала. Да и не понимала она, зачем ей прятаться, когда все женщины вокруг ходили так, не прячась, а потому все останавливались и смотрели нам вслед. Так что она не проходила незамеченной. Сегодня мы пошли посмотреть на строительство башни.

– Знаешь, говорят, когда закончат, здешний царь станет с Богом напрямую говорить, обходя жрецов и молитвы, – сказала Аяя. – Что думаешь?

– Думаю, чтобы слышать Бога, не нужны ни жрецы, ни башни, нужно токмо сердце открыть, – сказал я, для всех я шёл рядом с ней полноватой тёткой, отвлекая своими полными ягодицами внимание от Аяи. Но получалось не слишком, всё равно взгляды с моей задницы неизменно соскальзывали на Аяю.

А она не замечала этого, как не замечала всегда. И слышала и видела только меня. Я бы тоже не замечал, если бы некогда из такого вот зеваки не вырос целый завоеватель Байкала, погубивший не одну тысячу человек, и меня самого, между прочим…

– И я так думаю! – радостно воскликнула она. – Вот именно, как ты сказал!

Я притянул её к себе за руку. Прошло уже несколько седмиц, почти два месяца, как она сказала мне о беременности, как мы говорили и перестали вспоминать о женитьбе, Эрик сказал, что все считают, и будут считать здесь, что она замужем, и ребёнок наш вполне законный. А что, это вполне может удасться, мы приехали в Вавилон мужем и женой для всех… Даже Зигалит не сомневается, что мы женаты. Всё будет хорошо, всё будет как надо, уговаривал я себя. Я боялся, что слух об Аяе дойдёт отсюда до Кратона, и он узнает, что она живёт здесь, что она беременна и возможно его ребёнком… Вавилон не так далёк от Кемета, а слово человеческое катится по земле быстрее ветра…

Мне хотелось знать, как бы она отнеслась к тому, что ребёнок, которого она носит, это дитя Кратона. Но я не решался спросить её об этом, а что если она по теперешнему простодушию, скажет, что ей безразлично, его или мой? Я не мог не думать об этом, как ни уговаривал себя вначале, что мне безразлично. Нет, я хотел, чтобы ребёнок был именно моим. Мне это казалось знаком начала настоящей новой жизни и для меня и для Аяи. Словно я загадал, что тогда мне удасться уйти от моей госпожи, едва наш с Аяей малыш появится на свет…

Мы приблизились к башне.

– Смотри, готова почти… – проговорила Аяя, задирая голову. Ткань покрывала соскользнула с её волос.

Действительно, верхушка башни терялась в облаках, как они будут взбираться на неё? Это же идти по этим бесконечным ступеням только час… Это строение пугало меня, как что-то чудовищное. Легко понять, почему, я едва не умер здесь, забитый до полусмерти в вонючем тюремном дворе. Мне стало не по себе от этого воспоминания.

– Вот это да… Сколько они строили её? – спросила Аяя.

Я пожал плечами. Я не знаю, когда они начали это безумное строительство, когда я сам впервые побывал здесь, работа была в разгаре, а это было… сколько лет? Кто теперь вспомнит?..

– Может, за звёздами наблюдать будут, как думаешь? А что? Там облаков-то над ними нет, небось… – продолжила Аяя, но я заметил, что около нас прислушиваются и, памятуя, чем кончились в прошлый раз разговоры об этой проклятой башне, потянул её уйти.

Аяя качнулась, опираясь на меня.

– Ох, голова-то… закружилась, – проговорила она, повисая на моей руке.

– Идём, сядем где-нибудь, – сказал я, обняв её за талию. Талия её всё ещё остаётся тонкой, но животик уже стал проступать, когда она обнажена, в одежде пока не заметно ничего.

Мы сели на груде камней, ещё не убранных здесь, хотя площадь вокруг башни уже начали постепенно расчищать. Скоро порядок наведут, и тогда… что будет тогда? Я не мог этого представить. Вот башня, уже готовая, а я по-прежнему не могу представить, как это будет, когда всё будет здесь полностью окончено. Странно…

– Ну как ты? – спросил я Аяю, она приклонила голову к моему плечу и даже прикрыла глаза.

– Пошли домой, а? – сказала Аяя. – Что-то я сегодня… не очень… И вообще, возле башни энтой, как-то… не по себе мне…

Надо же, как и мне, хотя она ничего не знает о моих злоключениях здесь…

По дороге Аяя немного развеялась, бледность сошла с её щёк, мы постояли на мосту, глядя Евфрат, быстро несущий свои «сладкие» воды к югу, в морские пределы.

– Орсег отсюда к тебе приплывал? – спросил я.

– Да, – кивнула Аяя. – Позабыл уж, поди, давно не появлялся. Эрик говорит, это потому что он знает теперь, что жениться ему на мне нельзя.

– Я не могу жениться, а он мог бы, не жалеешь, что меня выбрала, а не его?

– Ничего я не выбирала, Арюшка, – сказала она так, что мои ревнивые червячки тут же все сдохли и испарились. – Просто… люблю тебя, да и всё. Как будто… как будто вот только, так и могло быть. Не пойму про то ничего, когда и как ты мне в сердце проник, почему, но… Странно, нет?

Она повернулась ко мне, переставая смотреть на воду.

– Может и странно… – сказал я. – Я и сам так люблю тебя так сильно и так долго, что… не знаю, будто меня нет за пределами этой любви.

Аяя улыбнулась и протянула мне руку, а потом и вся прижалась ко мне, обнимая:

– Хорошо, а? как хорошо это, правда?

Мимо прогромыхала повозка, и нам пришлось посторониться, прижавшись к ограде моста, пропуская её. Дома Аяя всё же сразу ушла в спальню и легла на кровать. И совсем скоро позвала меня.

– Арюшка…

– Что ты? Тебе плохо? – обеспокоился я.

– Нет, – сказала она, улыбаясь, и протянула руку мне. – Иди сюда?..

Я улыбнулся, прежняя Аяя никогда не звала меня так, хотя я знаю, что любила, но, может быть не так, как теперь?.. Теперь Аяя не стыдилась сама притягивать меня к себе, желая, когда хотела поцеловать, и ни разу ещё я не увидел и не почувствовал, что она не хочет меня или ей досаждает моё вожделение, ни разу. Сколько месяцев прошло с того дня, как мы соединились снова?.. почти пять? Четыре с половиной?..

И губы её слаще с каждым днём, и руки горячее… День меж тем догорел, уступая место душной ночи, но мы не замечали этого, как не замечали наступления утра, ничего, кроме друг друга. Звёзды заглядывали в окна, влетали ночные ветерки, мотыльки, повертеться у светильников, и стрекот цикад, равномерный и неумолчный.

– Дай руку, Арюшка, – сказала Аяя, и взяла меня за руку.

Я протянул её сам к её груди, но она стянула мою ладонь со своего немного потемневшего соска.

– Погоди… погоди, сейчас… покажу кое-что…

Она повернулась на спину и положила мою руку себе под пупок над лоном, на уже хорошо заметную выпуклость.

– Подержи руку… он… он шевелится, ты… ты почувствуешь, – шепотом произнесла она, словно опасалась вспугнуть его, маленького и пока невидимого. – Вот!.. Вот! Чувствуешь?!

Я не мог сказать, что не чувствую, потому что я не был уверен, что ничего такого не почувствовал, но и сказать точно, что это был некий толчок, я тоже не могу. Однако, видя её сияющее лицо, я не мог сказать, что не почувствовал.

– Здорово, правда, Огнюшка? Значит и правда там ребёночек у меня…

Я засмеялся:

– Ты до сих пор сомневалась? – сказал я, обнимая её, совершенно обнажённую, с завившимися от пота волосами.

– Да… нет, но… это так… удивительно, ведь, правда? Так удивительно… Эрик сказал, мальчик.

Я приподнялся, глядя на неё.

– Эрик? Ты и ему давала потрогать? – спросил я, пугаясь. Она ведь в его доме, что тут происходит, пока меня нет?.. мне стало страшно…

– Да нет, – легко сказала Аяя. – Что ему трогать, он и так видит. Чего другого не замечает, а такие вещи видит, словно сквозь глядит.

– Чего другого, это чего? – заинтересовался я.

– Да… какая разница? Не хочу я говорить, ты ему скажешь, получится, что я изветничаю, нехорошо.

– Ты о Зигалит что-то знаешь? – я сел.

– Ничего я не знаю! – Аяя тоже села. – Ничего не знаю, а показалось… Но… Огник, я… она недолюбливает меня, я не люблю её, так что, чего и нет увижу. Так ты не пытай, нет, ничего я не знаю. И Эрику ничего не говори, они…

– Тебе кажется, они счастливы? – спросил я.

– Откуда мне такое знать, Огнь? Ежли Эрик женат на ней, стало быть, выбрал и любит её, а нам какое дело? Если она что-то дурное станет обо мне говорить, ты поверишь? Вот и он не должен верить ни в какие мои вымыслы. Противная она, вот и всё…

– Думаешь, она неверна ему? У неё другой, по-твоему? – не отступал я.

– Да ты что?! – ахнула Аяя. – Разве можно так думать?! Страсть какая… не знаю я такого, просто она его… но она, наверное, вообще никого не любит. Он такой славный, добрый, а она… он и с ней добрый, ласковый, а она только, когда он глядит, улыбается, а стоит ему отвернуться, у неё стразу другое делается лицо, словно она маску снимает.

– Почему ты ему не скажешь?

– Что ты!.. И ты не говори! – испугалась Аяя. – Нехорошо промеж мужа и жены мешаться, они всё одно поладят, а мы врагами станем, не надо, Огник!

– Ну ладно, как прикажешь, – согласился я.

Эрик и сам всё преотлично чувствует и понимает, не раз мне говорил, мешаться и верно, не след, сами разберутся. Сейчас меня интересовало совсем другое.

– Яй, почему ты стала называть меня Огнем? – спросил я, вглядываясь в неё. Мне хотелось увидеть, как она ответит, что будет у неё на лице при этом. Это очень важно, почему она вспомнила моё прежнее имя, о котором ей никто не говорил.

Аяя пожала плечами и улыбнулась.

– А я не знаю. Мне только кажется, тебе это имя подходит, Огонёчек. А тебе не по нраву? Так не стану звать…

Я улыбнулся:

– Нет-нет! Зови. По нраву. Ещё как по нраву!

Тогда она приподнялась на коленках, обнимая меня и прошептала горячо прямо на мои губы:

– Тогда иди сюда, Огонёчек, милый! Ты у меня в самом сердце горишь…

Я поцеловал её горячо и долго, приклоняя обратно на ложе, утопая в страсти.

– Скажи ещё, любишь меня? скажи ещё! – нетерпеливо и жадно зашептал я.

– Люблю! Люблю! Ох… Так люблю!.. – отвечала она почти беззвучно, топя меня… – Волосы у тебя… полынью пахнут… и горьким мёдом…

Когда мы уснули? Я не знаю, но, проснувшись, я сразу потянулся к ней, скользя ладонями по шёлковой коже, ещё не открыв глаз, я прижал её к себе плотнее, целуя, вдыхая её чудный аромат, я зарылся лицом в её волосы, спутались немного, тонкий шёлк, цепляются за пальцы, как стебельки вьюнков … вот ушко, ложбинка у шеи, я приоткрыл губы, чтобы лучше чувствовать аромат и вкус её кожи… я приподнялся, повернуть её к себе, сжал ладонью грудь, груди у неё немного увеличились теперь, наливаются потихоньку, молоко будет вскоре… она всегда потягивалась, просыпаясь, как кошка и обнимала меня, щурясь от удовольствия и счастья и улыбаясь сладко.

И сегодня потянулась, но что-то переменилось, она не захотела отвечать на мои ласки, отклоняла мои руки, сдвигая с грудей, не пуская между бёдер, уворачивалась от поцелуев, даже накрыла мои губы ладонью, лишь бы не целовал. Во мне снова эта ненасытность, что овладевала мной во всё время с ней, и теперь я почувствовал себя как прежде, когда я терял от вожделения разум, а она не хотела меня… Наконец, я не выдержал и сел в постели, оставив её. Уже давно рассвело, за окнами был уже дневной, не утренний шум, откуда-то слышались голоса, где-то коротко мыкнула корова, перебрёхивались в отдалении собаки, прокричал какой-то странный петух, что он возвещает, полдень? Всё злило меня сейчас и то, что проспали полдня, и что я не могу не обижаться сердцем на то, что ей вдруг вздумалось не хотеть меня…

– Что случилось, Яй? – спросил я, обернувшись и чувствуя, что моя нежеланная ею нагота при свете дня делается непристойной и даже оскорбительной, по всему выходит, надо одеться. Что теперь остаётся?.. и восвояси пора, сколько я не был в Кемете, больше суток, не хватились бы…

– Не знаю, как-то… Мы не повредили ему, как думаешь? Ну… – она посмотрела на меня, какая-то бледная сейчас, и веки опухли, будто плакала.

– Да… не должны, – немного растерялся я. – Но… если не хочешь, не станем.

Я поднялся, оглядываясь в поисках одежды, разбросали всё… И вдруг, неожиданно для самого себя, спросил:

– Яй, а если это сын Кратона? Не мой, а его? Ведь он наследник Кеми тогда…

– Ты… чего?.. Говоришь-то что?.. Как такое может быть? – удивилась Аяя, и даже села, глядя на меня.

– Ну… как… Может ведь, – пробормотал я, жалея, что затеял этот разговор. Нехороший разговор. От ревности и затеял. Едва что-то не так, как я хотел, я сразу начинаю ревновать и думать, что она меня не любит…

– Не может этого быть, как тебе не стыдно!?.. – сказала Аяя. – И не говори больше, что наш сын – наследник Кемета. Где Кемет и где мы с тобой ныне…

Она поджала губы обиженно, накрываясь покрывалом до подбородка.

– Яй, он женился, – сказал я, сердясь, что она укрылась, несмотря на жару, не хочет быть обнажённой передо мной, вот и сказал ей о Кратоне, как она теперь будет? Заплачет или взревнует?

Но случилось более странная вещь.

– Кто женился? – едва ли не с раздражением спросила она.

– Как кто? Кратон. Кратон женился на Уверсут.

– На Уверсут? – Аяя улыбнулась. – Ну… что… она красавица… Слива, полная сладчайшего сока.

Я засмеялся, очень верно, должно быть Уверсут жаркая любовница, глаза маслом для ламп горят, того гляди жаром окатит любого, кто рядом. И моё ретивое отпустило, не думает она о Кратоне с любовью, коли не ревнует…

…Но это было не совсем так. В это утро как-то занеможилось мне, потому думать о Кратоне или о том, чтобы любиться, я не могла вовсе, но когда Огник, улетел, чересчур поспешно, обиженный всё же на меня, я не могла не вспоминать его слов о нём. Значит, получается, мы с Кратоном… значит, я не любила его, и он тоже меня не любил? Но это было не так. Совсем не так. Конечно, я не чувствовала к нему того, что теперь к Огню, это даже не было похоже, но я любила Кратона, он был добр и нежен со мной, и смотрел на меня так, словно для него счастье уже это – просто смотреть на меня. И уж ревновать вообще никогда не приходило ему в голову, не то, что Огник, на пустом месте кочку найдёт, даже придумает и об неё споткнётся. Мне с Кратоном было очень хорошо и легко. И теперь, бывало, я даже скучала по нему, оставаясь одна.

Совсем не то с Арием, милым моим Огнем. Никакой простоты, когда его нет, я только и думаю о нём, только и жду его, прислушиваясь к ветру, приглядываюсь к теням, не спускается ли с небес, мой прекрасный Арий? А когда он рядом, я сгораю от страсти, и мне страшно временами, кажется, он разлюбит меня, за то, что я слишком уж его люблю, и ещё, потому что я такая глупая, ничего не знаю, и говорю одни глупости, как ребёнок, кому такое понравится? Кому нужна возлюбленная, тем более жена, безмозглая и бестолковая? Любому надоест. Вот, хоть и говорит, что любит и всегда будет любить, а улетает ведь… Вем, что надоть ему лететь, а не могу не думать, что улетает, чтобы и не возвращаться к такой глупой.

Ребёнок Кратона… что удумал… а что если Арий это себе в ум возьмёт и оставит меня? Если станет ему противно быть со мной, потому что был Кратон? Но…

Я расплакалась. И проревела так долго, что разболелась голова, и нос заложило. И ещё дольше бы проплакала, если бы Эрик не зашёл ко мне в домик.

– Аяя? Ты чего это? что ты плачешь?.. Боги… что случилось? – всполошился он, спеша подойти.

Я села, одеться я успела, конечно, и даже причесалась, правда, кое-как, ещё Огник был, надо же было проводить, но теперь, должно быть, совсем растрепалась…

…Верно, глядела Аяя не очень ладно, коса кривая и распустилась и с конца и у висков сильно, платье скосилось, обернувшись вкось вокруг неё, но сегодня я разглядел живот, вернее, животик, он был ещё маленький, но уже несомненный. Я не видел до сих пор живота. Когда-то я не дал ей родить сына Марея, чтобы её место заняла моя дочь, вот такими мелкими вещами некогда был занят Сил Ветровей. А теперь она носит славного здорового мальчика, сына Арика. Именно его, я это чувствую абсолютно отчётливо. Удивительное дело, в Аяе я лучше всего это чувствую, словно вижу мысленным взором, в своих жёнах так не чувствовал своих собственных детей.

Она села, хлюпая, но, переставая плакать, с усилием вдыхая, чтобы остановить слёзы, совсем расквасившие её лицо.

– Ты что плачешь? Арий давно улетел?

– А… ну… час назад, наверное… а может и больше…. – кое-как переводя дыхание, проговорила Аяя, высмаркиваясь в потиральце.

– Час?.. Так он о часах и минутах рассказал тебе?

– Так что… – прогундосила она, пожав плечами, и вытирая лицо, отняла потиральце от лица, – рассказал. Что там… Вот как бы их ход замечать, прибор какой надо придумать, что видеть, как они идут, часы и минуты…

Охота ей о приборах думать…

– А плачешь чего? Поссорились опять? – спросил я.

– Да… Нет, кажется, не поссорились, но он… осерчал, думаю. Видишь, как улетел, не поел даже и к тебе не зашёл.

– Ну, ко мне… ко мне часто не заходит, – сказал я. – И за что спорили-то?

Она смутилась почему-то, отвернулась, попыталась пригладить волосы, даже гребень в руки взяла, но и руки не слушались и волосы запутались, как следует, ничего у Аяи с причёской не вышло, она с досадой вздохнула, и села опрев лохматую голову на руку.

– Да не то, что… Это… ты не спрашивай, про то не говорят… ещё с мущиной…

Я сам догадался, и опять разозлился на брата, ну каков!? Разобиделся он на беременную, что спать не захотела с ним? Из царского дворца похитил, всего лишил, что она имела и могла бы иметь, обрюхатил, и он же ещё заставляет её рыдать?! Не мерзавец? Боги, да он своей любовью вреда приносит больше, чем иной злобным преследованием!

– Яй, не плачь, он… Он так любит тебя, себя порой не помнит, как блажной, и творит и говорит иной раз такое, что… – попытался я успокоить её, уговорить надо хоть как-то не рыдать. – Прости его.

– Да какое там! Я разве… нет, я и не думала обижаться, что ты…. – всхлипнула она. – Тут… тут другое. Он думает, что наш сын может быть не его, а Кратона.

– Боги… вот дурак-то! У меня бы спросил!.. остолоп! Его это сын, пусть будет уверен, и ты не думай, я знаю точно.

– Что ты, Эрик! Тебя спросить… я едва сказала, что ты мне сказал, что мальчик будет, он уже бровями заиграл… – вздохнула Аяя.

– Думаю, если бы он тебя в темнице запер и сам бы охранял, и тогда нашёл к кому ревновать, ко снам, к ветру, что влетал бы к тебе в окна. Гляди, к ребёнку ревновать станет, это точно. У меня и то случается чуть-чуть, я правда не говорю и не показываю, но бывает и взгрустнётся, что твоя милая жена только на маленького и глядит, а тебя уж вроде и нету… а уж этот дурак… Ох, вот, Яй, сколь лет его знаю, а подумать не мог, что он такой ревнивец у нас. Никогда до тебя таким не был. Ты не думай, он… не от злого сердца, а со страху, что ты можешь не любить его. Он искал тебя столько лет, ты и вообразить не можешь, столько лет ждал и… и вот всё сбылось, нашёл, так Кратон затесался…

Я не хотел рассказывать ей, что два с половиной века мы искали её, потом, напав на след, мчались через половину мира, и всё равно опоздали. Она не знала, что живёт столько лет, не знала, что была мертва, ни Арик, ни я до сих пор не могли этого рассказать, потому что тогда пришлось бы рассказывать слишком много, а, сказав об одном, неизбежно дойти до того, что… Мы с Ариком негласно решили, что ни о чём из прежнего говорить не станем, потому что, либо всё рассказать ей, либо уже молчать. Коли началась у неё новая жизнь, пусть и живёт этой новой жизнью, новой светлой и счастливой, без прежних бед и горя, оставленного за Завесой. Она теперь слишком чиста и простодушна, чтобы взваливать на неё её прежнюю судьбу, от которой она ринулась на клинок…

– Так что… ты не горюй, Яй, тяжело с такими как он, они хитрить не умеют, притворяться не могут, потому и рубит иногда по больному. Сам нас острие клинка, и тех, кого бажает не щадит. Просто не может, то не вина, беда…

– Говоришь, искал меня много лет?.. – слабо проговорила Аяя. – Почему?

Почему? Проговорился-таки… что теперь? Рассказывать, как воевал Байкал с полуденным народом, и мы с Ариком погибли, потому потерялись в веках? А что до того было… Нет, не пойдёт, надо соврать что-то, и попроще…

– Как почему? Влюбился, места не находил, пока не отыскал, а тут Кратон на тебе женится… вот и пришлось похитить. Ты как мы, Яй, тебе с простыми смертными не очень по дороге. Поверь, я знаю, о чём говорю, они смертны, не как мы, а терять очень тяжело, как после продолжить вечно жить?

– Как?.. никак, наверное… невозможно… – задумчиво произнесла Аяя, глядя на меня из-под мокрых ресниц.