Читать книгу Байкал. Книга 6 - Татьяна Вячеславовна Иванько - Страница 7

– Вералга, ты должна познакомить нас с вашим неофитом, – сказал я, когда Вералга явилась навестить меня, своего любимого внука.

– Он не наш с Виколом, он наш, нас всех, – сказала Вералга.

– Почему вы не обратили его сами? И не говори, что вы не могли ослушаться закона предвечных, что придумал Арик.

Вералга посмотрела на меня и покачала головой:

– Я не люблю нарушать законы, потому что хоть его и придумал Арик, но приняли мы все, значит это закон. Но дело не только в этом.

Вералга села и снова на то кресло, слишком высокое и неудобное, чтобы кому-то хотелось в нём сидеть. Мы были с ней всё в том же зале, что и тогда, все вместе, но теперь был полдень, вскоре нас ждал обед, впрочем, здешняя еда не слишком радовала, так что грядущая трапеза не очень-то вдохновляла меня. И всё же, какое-то разнообразие, кроме подломанных рук и вывихнутых плеч в эти льдистые дни. На улицу выходить не хотелось, там было холодно, и ветер влетал в щели в рамах, забранных странными стёклами, похожими на бутылочные донышки. Впрочем, для этого города и это было много, здесь большинство окон просто закрывалось заслонками, без каких-либо стёкол. Поэтому мы одеты тепло, мех на плечах, мех в подбое плащей и камзолов, отделке платьев.

Вералга взглянула на меня, улыбнулась слегка:

– Как тебе живётся, Эрик?

Я пожал плечами, отходя от неё.

– Как мне живётся? Странно, что ты спрашиваешь. Я всегда жил хорошо, я привык к этому.

– Ты не женат теперь? – Вералга пыталась вглядеться в меня.

– Женат, – ответил я.

На лице Вералги на миг отразилось радостное удивление, но потом она поняла, что я говорю об Аяе, и не стала продолжать.

– Понятно, – Вералга опустила голову, волосы, по теперешней здешней моде были убраны под плоеный чепец сложной конструкции, и белая ткань у лба придавала строгому удлинённому лицу Вералги сероватую бледность, очень модную ныне и восхваляемую поэтами и художниками, рисующими вот таких бесцветных, прозрачных дам, словно их долго полоскали в ручьях, и отбеливали как льны. Вералга даже полностью выщипала брови, как полагалось теперешним красавицам. Это Басыр со своей экзотической красотой приходилось не только избыточно украшаться, но и таскать с собой парочку невольников такой же необычной внешности, изображая, таким образом, несметное богатство какой-нибудь восточной царевны, потому что иначе её приняли бы за рабыню, привезённую из Крестовых походов, а это не устраивало нашу Басыр.

Принесли вина, местного белого, с холодноватым прозрачным вкусом. Вералга выпила глоток, очевидно, вино ей понравилось, потому что она сделала ещё несколько глотков.

– На Руси такого вина не пьют, пьют как на Байкале некогда меды, да квас ещё, брагу и зелено вино. Вот такое, из винограда, всё только привозное, – она сделала ещё пару глотков, смакуя вино. Мне как хозяину это было лестно, хотя я не имел отношения к этому вину, вино, как и продукты, покупала Вералга, всегда заботившаяся о хозяйстве.

– Не растут там виноградники, – сказал я, мы живали на Руси, недолго и довольно давно, и всё же я знал, о чём говорила сейчас Вералга, мы все неплохо знали мир, приходилось колесить по всему свету. Так что все мы знали обо всём не понаслышке…

– Я не хотела обращать его, и нам пришлось проделать много верст сюда потому, что я не хочу брать его на себя. Мне достанет и вас двоих с Ариком.

Я рассмеялся:

– Хитро!

– Хитро придумал Арик, когда предложил неофитам выбирать того, кто обратит их. Не судьба, не мы, древние предвечные, а сам новый предвечный. Кто твой наставник, тот отвечает за тебя так или иначе, того ты уважаешь больше прочих. Наставник берёт ответственность, но и сам обращаемый тоже. Вот развязалась война, и Орсег не хотел, но пошёл за Мировасом, Агори не смог убить его, Мировасора…

– Войны сами не развязываются… – не мог не заметить я.

– Да-да, – отмахнулась Вералга, изящно крутанув длиннопалой кистью. – Но мы теперь говорим не об этом. Мы о том, как много значат те, кто обращает нас, и для тех, кто обращает, кого мы обратили. Арий не мог оторваться от Аяи много лет… Ни один из вас не смог убить меня, но и я не смогла бы убить ни одного из вас. Мы все поступаем так, мы все не можем иначе. Так что пусть кто-то ещё берёт его на себя, достаточно того, что мы его нашли.

Я не был с ней согласен совершенно, но теперь спорить не стал, да и что спорить, пускай думает как ей угодно. Я знаю, что всё так, да не совсем так. Я не обращал Аяю, но разве я свободен от неё? И разве хочу быть свободен? Я не видел её тысячу лет, и теперь, когда, возможно, вскоре я увижу её, моё сердце оживает и счастливо трепещет. Именно так, трепещет как маленькая радостная птичка, встречающая весну. Но для чего это знать Вералге? Она всегда уверена в своей правоте и спорить мне недосуг. Потому я просто сказал:

– Он выберет тебя.

– Это будет его выбор.

– В любом случае, покажите его всем нам, а то разожгли любопытство и скрытничаете. За многие сотни лет не происходило ничего и вдруг такая новость. Прямо настоящая ярмарка после зимнего поста. А вы объявили, что вот-вот начнётся праздник, но когда – молчите. Нехорошо так поступать с соплеменниками.

Но Вералга только улыбнулась довольно холодно, и отвела глаза цвета здешнего неба, неясно серо-голубого. Но ничего, близится весна, небо станет голубым, высоким.

– Не думаю, что нам долго придётся ждать, – сказала она. – Если Арик вдруг так рьяно взялся за дело, думаю, они с Аяей скоро будут здесь.

– С чего его вдруг так разобрало, не могу понять. Тысячу лет с лишком выжидал, и вдруг решил наказать Аяю? Наказать за преступление, которому тысяча лет. Не странно ли? – я посмотрел на свою бабку.

Она усмехнулась и сказала то, что испугало меня:

– Ничего загадочного, полагаю, он просто отыскал её. Поэтому и явился сюда…

Верно. Верно, Вералга, ты всегда была умной, да и какой ещё ответ мог быть на этот вопрос, конечно, я нашёл Аяю. Тысячу лет, больше, я искал, как все другие, как, возможно, искал Эрик и те, с кем теперь он так сдружился, отказываясь видеться со мной. И вот в такой изоляции всё чаще и чаще в моей голове возникала мысль о том, что очень легко найти Аяю, если спросить Того, Кто, конечно, и устроил её исчезновение. Я быстро понял, что без Него не обошлось.

После того, как мой разум перестала мутить злость и ревность настолько, что я стал способен соображать, я понял, что никто из предвечных не знал, где Аяя. Не знал Эрик, не знал даже Орсег. Посланники: насекомые, звери и птицы все возвращались ни с чем. Это могло означать только одно, что её спрятал Тот, Кто может сделать это так, чтобы её словно вообще не стало, ни в этом мире, ни в Том, где правила Его сестра.

Я пытался найти её своими способами, как делали это и Эрик, и Орсег, все эти сотни лет. Цели мои менялись, качаясь маятником от желания пылью лечь ей под ноги до представлений о том, что я душу её. И всё быстрее и чаще сменяя друг друга и сводя меня с ума. Потому что я переставал уже осознавать самого себя, даже науки, познание мира с каждым годом всё меньше захватывали меня, и, в конце концов, я как безумец, просто упёрся лбом в стену. Единственное, что мне осталось в моём тупике, это пробить эту стену, потому что я знал, Аяя за ней.

Да, я попросил Его.

Я не вела счёт времени, но только первое время, потом я спросила Его, что всё навещал меня все эти годы то чаще, то реже.

– Который год? – Он сделал вид, что задумался.

Он всё время так делает, ложь и притворство, насмешки, и обильная болтовня по любому поводу, призванная отвлечь от сути. Я уже давно привыкла не слушать, будто сквозь толстый занавес, когда слышишь только то, что важно, или что хочешь услышать.

– Год 477 от Рождества Христова. Вообрази, Аяя, как велик и великолепен оказался Ивус, я и не предполагал, что мальчишка окажется способен на такое. Теперь он правит миром, что там царь Иудейский, он стал повелителем всего мира. Вот так, не предвечный, не тот, кто обладает необыкновенными способностями, не самый умный, не самый прозорливый или образованный человек на свете, сын простого плотника и он Повелитель мира, самый могущественный из всех Богов, что когда-либо существовали на земле. И всё это не без моей помощи…

– Ох… ложь, – я покачала головой.

– Отчего же ложь? – почти искренне удивился Он. – Я устроил так, что он попался римским стражникам. Это было несложно, и Мировасор был готов сделать всё для этого.

– Ты ошибся на этот раз. Ты хотел погубить Ивуса, а на деле Ты сделал его бессмертным.

Он захохотал.

– Вот именно! Вот именно! А ты говоришь, я ни при чём.

– В своём величии велик только он один. Чист, великодушен, совершенный человек.

– Ох-ох-ох! – он замахал руками, смеясь. – Сколько пустых восторгов! Я понимаю этих тёмных, примитивных людишек, но ты! Ты всё знаешь. Ты всё видела своими глазами.

– Именно так, – улыбнулась я.

Он выглядел смущённым, или снова прикидывался, но мне было безразлично, лжёт он или нет в который раз. Заметив моё равнодушие, Он сказал.

– Рим пал в прошлом году. Представь, те, кого гордые патриции, да и плебс, называли варварами, прошли своими грязными сапогами по прекрасным площадям Великого города. Теперь их царь на троне Рима. Долго это продлиться? Не думаю, нравы всё страшнее и жёстче с каждым днём. То ли ещё будет…

Да… то ли ещё случалось… Он приносил мне веси, я знала всё, что происходило в мире. О войнах, о переселениях народов, том, как много стало людей на земле, настолько, что «скоро не останется мест, где бы никто не жил», как Он любил говаривать.

– Но знаешь, я наслал тут эпидемию на Европу, но она шла с Востока, так чтобы европейцам было, кого обвинить в смертях своих близких. Она выкосила едва ли не половину населения. Такими развлекался твой любимый муж Эрбин в байкальские времена, только он мелок и те моры были такими же малюсенькими, на одну деревню. Смешно!

– Твоя Сестра теперь довольна Тобой? – съязвила я.

– Думаешь, я делал это для неё?! – всколыхнулся Он.

– Конечно, Вы всё время соревнуетесь с Ней, кого больше боятся люди, Тебя или Её. Ты решил Её задобрить или просто отвести глаза от иных своих поделок? – засмеялась я.

Его проняло, немногое могло смутить и разозлить Его, соперничество с всемогущей сестрой было одной из таких вещей. И мне нравилось поддевать Его. Я не боялась Его, страшнее, чем то, что я приняла Его помощь, а не разбилась на своём самолёте тогда, улетая от Ария, уже ничего не могло быть. Потому что за это пощады нет. Так что я могла говорить Ему любые дерзости и не бояться быть наказанной. Я наказала себя сама и хуже Ему не придумать, ибо это добровольное заточение было тяжкой повинностью, тяжёлым гнётом лежащее на моей груди и не дающее дышать.

– Не беспокойся, когда-нибудь я дам людям возможность изобрести средство бессмертия, тогда Она уже будет бояться не одного Эрбина, владеющего ключами от Её мира, но всех людей. Вообрази, каково Ей будет, когда каждый станет шастать туда-сюда, когда ему заблагорассудится.

– Не боишься, что Она подслушает и расстроит Твои планы?

Он захохотал.

– А что она сделает? Остановит прогресс? Его неспособен остановить никто. Пусть ведает о моих планах и боится. Пусть помнит, кто правит подлунным миром.

– Не Ты, – возразила я.

– Ну и не ты, ты ведь сбежала от мира, и люди стали забывать о Любви. Богинь Любви больше нигде не осталось, кроме самозванок вроде Басыр или Арит.

– И я не была Богиней.

– Была. И знаешь о том. Но теперь твои храмы разрушены, статуи осквернены, а именем твоим называют распутство и похоть.

– Это пройдёт. Люди разберутся, что ни распутство, ни похоть не имеют отношения к любви.

– Имеют… Любовь многолика, чего только в ней не бывает…

– Не подменяй злата пустышкой, – поморщилась я.

Он захохотал снова:

– А в мире всё перемешалось, Любви больше нет, и дальше её будет всё меньше, как понять? Ты ведь не хочешь вернуться к людям, не хочешь осветить их сердца.

Он много раз пытался если не обольщением и уговорами заставить меня вернуться в мир, то угрозами. Да-да, пугал, что накажет Эрика, или Ария, но неизменно прибавлял: «Ах, да, до Ария тебе дела нет, позабыл я…», заставить явиться к какому-либо из дворов Европы или других континентов и обольщением сместить правителя, лишить разума и воли. Но я была тверда, даже посмеивалась над Ним:

– Ты ведь знаешь, я не умею этого, Повелитель Тьмы.

Он досадливо кривился и отставал, бормоча:

– Что верно, то верно, Любовь – искреннее и чистое чувство… продаваться ты так и не научилась, глупая одномерная девчонка. Какая ты глупая! Глупая! Глупая мукомолка! Неспособная понять, что владела бы миром и всеми сердцами, если бы…

– Нет, Люцифер, Любовь владеет сердцами и так. То, о чём Ты говоришь, к Любви не имеет отношения.

– Ну… тебе виднее, богиня Любви, – смеялся Он, обнажая совершенные зубы.

Он приносил мне и книги, я словно сидела в тюрьме, но с очень покладистым надзирателем у двери. К тому же уговаривающим выйти из темницы. Но Он не докучал мне, хитро пользуясь тем, что среди местного народца я не могла найти себе близких людей. При виде меня они немели и готовы были падать ниц, или хотя бы на колени, принимая Богиней. Я во всём отличалась от них, потому они не смели вблизи даже смотреть на меня, склоняя головы, отводя глаза. Поначалу я ещё пыталась разговаривать, расспрашивать о семьях, но они так обмирали, вообще теряя дар речи, что я прекратила попытки и теперь только отдавала приказания и то, меня понимали без слов, предугадывая мои желания, так что говорить в течение этих уже почти одиннадцати веков мне доводилось только лишь с Диаволом.

Жалела я, что покинула нашу с Огнем долину? И дня не было, чтобы не жалела. Но едва я думала о том, что увижу лёд в глазах Арика, я оставалась там, где была. Хотя мой теперешний «друг» и предлагал едва ли не в каждое своё появление: «Быть может, вернёшься? Я отнесу тебя туда в одно мгновение, как доставил сюда»…

Нет, возвращаться нельзя. Не вернуть прежнего Ария, не вернуть его угасшей любви, стало быть, мне нечего там делать. Он, конечно, проклял меня тысячу раз, и, думаю, утешился с тех пор, и если и не позабыл, то рана от моего бегства всё же больше не болит. Надеюсь, что это так.

Я попросилась бы к Эрику, не будь он братом Ария, но быть причиной их ненависти друг к другу я не хочу и не стану. О том, чтобы впустить на остров его хозяина, Орсега, и вовсе не могло быть речи, несправедливо и гадко дарить надежду на любовь тому, кого полюбить никогда не сможешь… Поэтому я смирилась со своим заточением, своим одиночеством, хотя Сатана и пенял мне, что я словно умерла при жизни.

– Это грех, Аяя, хоронить себя. Ты рождена для жизни, для…

– Вокруг меня происходило слишком много зла, хочу дать миру отдохнуть от себя…

Он сердился и исчезал надолго.

Я проводила дни в прогулках по берегу, иногда углублялась в негустые рощи в середине острова, поднималась на гору, в самой середине этого небольшого куска суши. Дни у меня были подчинены строгому распорядку. Я вставала в одно и тоже время, на рассвете, шла на берег, взяв с собой лепёшку и молока во фляге, долго плавала, потом гуляла по берегу до полудня, возвращалась во дворец, где был к этому времени готов обед, состоявший из запеченной рыбы или птицы, или козлёнка с овощами или горстью варёной крупы. Сок из фруктов, смешанный с водой служили мне напитками, вина здесь не знали, забыла и я. Вообще дурманящими веществами здешние люди не увлекались, иногда жевали какие-то листья, утверждая, я это слышала, что от этого жевания улучшается настроение, но я могла тут только поверить на слово, поверять я и не думала. Потом, чуть позднее, нашли какую-то траву, при окуривании помещений в дыму начинали мерещиться картинки и голоса. Однажды я приказала окурить и мою внутреннюю горницу, потому что все мои покои были открыты воздуху, окуривание бы не получилось, картинок никаких я не увидела, но задремала сладкой негой, и, когда очнулась, выяснилось, что проспала я так три дня. Больше испытывать местные дурманы желания не было. Развлекали они меня ещё и своими песням и танцами, не слишком менявшимися, как и наяды с течением времени. А бывало, рассказывали и сказки, в которых нередко фигурировала и я, их бессмертная царица…

После обеда, в самые жаркие часы, я не выходила под солнце, иногда спала, но чаще посвящала чтению или своим записям, которые никогда и ни к кому на глаза не попадут.

– Отчего же? Хочешь, я отнесу твои записи к людям, авось, будут полезны, – в ответ на мои мысли предложил Сатана.

– А что попросишь взамен? – усмехнулась я, привычная к тому, что Он ничего не даёт бесплатно.

– Твоего тщеславного удовольствия мне достанет, – усмехался Он.

Это верно, каждую нашу слабость, даже самую мелкую мысль, загрязнённую грехом, Он пьёт, как иной поцелуи с губ любовниц, питаясь и насыщаясь ими.

Ближе к закату я снова отправлялась на берег, проводя время за плаванием, прогулками, а ежли разыгрывался шторм, то и в наблюдениях за волнами. На закате я возвращалась во дворец и поводила часы до сна в своих размышлениях, записях, чтении до глубокой ночи. Вот такой нехитрый распорядок, то, что я придерживалась его, делало течение времени незаметным, потому я и не заметила, как пошло больше тысячи лет. И прошло бы и больше, но однажды и распорядок и вообще мой покой был нарушен. На остров явился Арий.

Это было утреннее время, до полудня было около двух часов, я как раз брела вдоль кромки воды, тихо плескавшей на берег, ноги приятно увязали в песке, лёгкий бриз играл складками моего платья и прядями волос. Я даже не смотрела вперёд, зная беговую линию лучше, чем люди знают своё лицо, учитывая, что скалы, отвесно обрывающиеся в море, не были для меня препятствием, я могла обогнуть остров по берегу вокруг, но на это ушёл бы весь день. Поэтому я шла, пока не уставала, а когда солнце приближалось к зениту, возвращалась во дворец обедать. Здесь круглый год почти не менялась продолжительность дня и ночи, как не менялось и время года, вечное лето, но осенью и весной приходили ветра и дожди, вносившие разнообразие в течение времени. Теперь заканчивалась зима по нашему календарю, здесь же в моей голове отмечались только дождливые сезоны, совсем скоро, через пару дней, начнутся шторма и проливные дожди, что будут шуметь по крыше моего дворца и по широким, как опахала, листьям пальм в саду.

Вот так я и шла по тонкому белому песку, глядя, чтобы не раздавить ненароком какого-нибудь краба, и раздумывая, на который день весны принесёт сюда на западный берег зелёные водоросли. Всякий год приносило, и всегда в первые четыре-пять дождливых дней, но в прошлом и позапрошлом году не принесло вовсе, и я теперь думала, с чем это могло быть связано.

– Похолодало, Аяя, потому те водоросли перестали расти там, откуда их срывает штормом и приносит сюда…

Я думала, мне почудилось… Я похолодела до самых пяток, услышав этот голос, что в последние двести лет нашей совместной жизни всегда был холоден и будто искусствен, словно со мной говорил не человек, а какая-то железная кукла со струнами вместо связок в горле.

Замерев, я подняла глаза. В десяти шагах от меня стоял Арий. Он был не таким, как я помнила его в лучшие годы, каким всё время представляла: со сверкающими светло-голубыми глазами и ясной улыбкой, или в худшие, о которых я вспоминать не хотела и прятала от самой себя, какого я никогда не хотела бы ни знать, ни видеть: со стальным взглядом, и сжатыми губами. Нет, сейчас он был совсем не таким. Ни одним, ни другим. Он был сейчас какой-то… слишком живой и настоящий, не как в воспоминаниях. Он сильно похудел, и глаза смотрели прозрачной голубой водой, ветерок трепал тонкие прядки у лица, и это, как раз, было такое же, как всегда, как раньше, он был очень бледен, но при том улыбался… но улыбка его была не приветливой и не счастливой, а словно напуганной или растерянной, быть может, я не поняла, но и разбирать в первый миг не хотела…

…Она прекраснее, чем все сны, что я помнил, чем всё, что я видел в жизни, включая её саму. Как я мог прожить вдали от неё столько лет? Как я мог это выдержать? Как жить в подземелье без солнца и без единого дуновения воздуха…

Она говорила негромко сама с собой, рассуждая о зелёных водорослях, я ответил ей, потому что она не смотрела вперёд и не видела меня. Волосы распущены и сохнут по плечам, завиваясь в крупные волны, белое платье из тонкой ткани, едва перехваченное из-под груди до талии тонким золотым шнуром, точно такие перехваты были и на рукавах, у нас теперь похожая мода, только ткани носят тяжёлые, тёплые, сильно похолодало в Европе, вот и на здешних водорослях отразилось…

Услышав мой голос, она подняла голову и обомлела в первый миг, остановившись и уронив туфельки без задников, что несла в руке. Я шагнул навстречу, мои глаза, услаждаясь, впитывали её красоту, моё сердце затрепетало, моя душа, как пустыня, где не было и капли влаги больше тысячи лет, а теперь полил щедрый дождь с толстыми упругими сплошными струями, и я чувствовал, как, омертвевшая и заскорузлая, она стала сразу оживать, разворачиваться, раскрываться, как зажатый в бутоне цветок расправляет лепестки… смотреть на тебя уже счастье, Аяя… Аяя…

Но едва я шевельнулся, Аяя, словно поняла, что я не призрак, и в ужасе отпрянула, едва я сделал второй шаг, как она сорвалась с места в небо, с такой скоростью, словно ею выстрелила катапульта. Я подхватил брошенные ею туфли, сделанные искусно из очень тонкой кожи, и ринулся за ней.

Куда она? В ясном небе не сразу можно было разглядеть белую точку, в которую она превратилась. Интересно, так быстро летать она научилась, потому что тренировалась или она так быстро летит, потому что испугалась меня?..

Испугалась меня… Боги… какой ужас, если это так…

– Аяя! – закричал я, нагоняя её, притом, что ветер свистел у меня в ушах, так быстро мы неслись, далеко так не улетишь, пора приземлиться…

Что она и сделала, опустившись едва ли не на вершине не слишком высокой горы, конусом возвышавшейся в середине этого прекрасного острова. Такой же вулкан, как и тот, что погубил нашу с ней долину, но ещё не разрушившийся, когда ему взбредёт в голову взорваться, что она станет делать? Поплывёт на пирогах с местными жителями до соседнего острова, до которого тысяча верст, между прочим? Долететь отсюда не удасться, даже на самолёте не удасться… я уже думал такое же когда-то, я уже думал и видел, только в своих мыслях этот остров… потом подумаю об этом…

– Аяя! Не бойся! – крикнул я, приземляясь недалеко от неё, но не совсем рядом, я не хотел увидеть страх в её глазах.

– Не подходи, Арий! – воскликнула она, отступая выше по каменистым и всё же поросшим травой крутым склонам горы. – Не приближайся…

– Не бойся меня, – не крича, сказал я и бросил ей туфли, потому что ободрать ноги на этих кручах она сможет с первых же шагов.

– А ты не подходи, – сказала она, всё же отодвинувшись ещё на несколько шагов.

– Я стою, не двигаюсь, Аяя, остановись, – сказал я.

Она остановилась, но всё же готовая ещё отступить или снова улететь.

– Зачем ты здесь? Чего ты хочешь? – спросила она, вглядываясь в меня, словно с трудом узнавая. – Диавол всё же предал меня?.. Что ж, вероломство Его изобретение… Ты…что… убить меня… убить хочешь?..

– Убить? – мне стало дурно, словно вся кровь разом оттекла от головы и сердца. – Ты могла подумать, что я хочу убить тебя? Что я могу…? Могу этого хотеть…

…В его голосе что-то дрогнуло, и словно обнажилась разверстая трещина, как рана. Я нанесла её… Арик… и в глазах мелькнуло… чего я не видела так давно, что решила, что этого и не было вовсе никогда… или этого никогда раньше не было? Боль, спрятанная доселе глубоко-глубоко, но неизжитая, жгучая. Что он станет делать с этой болью?

– Тогда… для чего ты… для чего явился?

Он опустил руки и плечи, пожал плечами, развернув ладони.

– Я не знаю, Аяя… Наверное, я не могу жить без тебя.

Я села на землю и верно, хоть и поросшую пучками травы, но сухую и острую, и собралась обуться.

– Можешь, не лги, ты без меня прожил почти одиннадцать веков, – сказала я, отряхивая ступни, в которые впились мелкие камешки.

– То не была жизнь, то…

– Не надо, – перебила я, поднявшись на ноги. – Не надо мне… говорить, как это не жить… Я лучше тебя это знаю… я здесь…

– Тогда… – он шагнул было ко мне, светлея лицом.

Как мне хотелось броситься ему в объятия! Снова утонуть в своей любви к нему, позволить ей снова жить, дышать и петь… обнять его сейчас, зажмурившись от счастья, почувствовать его тело, его руки, его чудный запах… Но нет, то всё обман и наваждение, всё то же наваждение, что длилось две сотни лет… обман и самообман… как долго я обманывала себя и ждала его возращения, что его сердце оживёт, откроется для меня, а оно камнем лежало в его груди, белым камнем, который ничего не принимает, и всё отталкивает, даже свет… и моя любовь соскальзывала с этого камня. Я не обольщаюсь, я не светило, не солнце и не звёзды, она соскальзывала как вода, даже не смачивая поверхность… и всё после стольких лет растворения друг в друге, он вдруг вытолкнул меня… Пусть я нехороша, пусть я вовсе не Богиня и не ангел Любви, как бы много все не говорили об этом, но я любила его всегда, и он всегда это знал…

Нет… нет, никаких объятий, не смотреть в его глаза, которые топят в себе… всё это тупик, ловушка, из которой выход только вот такая смерть при жизни…

– Не приближайся, Арий! – сказала я, снова отступая и вытянув руку.

– «Арий»… – проговорил он. – Не назовёшь больше Огнем?

– Огнь выжег меня дотла…

– Прости меня, Аяя…

– Не надо! – закричала я.

Как он не понимает, что мне больно даже слышать его голос! Моё сердце полно им, до сих пор вся моя душа, в каждом её уголке он, и… я едва могла дышать через всю эту заполненность… столько лет я рвалась на части между тем, чтобы броситься назад к нему, забыв обо всём, и его холодными глазами, которые как стеной отодвигали меня. И вот он… вот он передо мной, поглощает меня своими глазами, и то не холодная вода теперь, не лёд… и я тону, тону в них… ещё немного и я почувствую его тепло на расстоянии… какое же мучение… я думала, что уже не буду чувствовать этого никогда… я так надеялась, что омертвела. Но, оказывается, я жива и это очень больно…

Я задыхалась, так быстро стучало сердце, захлёбываясь, я задыхалась, мне казалось, я упаду… но если я упаду, он коснётся меня… а ничего страшнее и непоправимее этого не было.

– Нечего прощать… нечего… всё… Всё прощено и забыто… Всё забыто, прошло… и ничего… ничего нет… Зачем ты здесь?

– Чтобы видеть тебя.

– Невеликая радость, подумаешь… Ты двести лет не мог смотреть в мою сторону… без отвращения…

– Отвращения?!

– Отвращения… ещё… презрения… ненависти… не знаю…

– Да ты что, Яя… я… я же…

– Не надо этих слов, Арий. Ни слова… о… о любви… я не могу более этого слышать и… думать… Не надо больше… – я готова заплакать, но надо было держаться…

– Аяя… что хочешь, делай со мной, что хочешь, но…

– Я ничего не хочу. Ни-че-го не хо-чу.

– Ты не любишь меня больше?

– Считай, как хочешь… Что не люблю, что не любила, что притворялась, что изменяла, что… что… теперь я просто ничего больше не хочу. Я здесь отдалась безвременью и небытию насколько могла. Нет смерти для меня, я умерла вот так.

– И меня тем убила… Почему, Аяя?..

…Она побледнела, выпрямляясь, словно я ударил её.

– Почему?!.. – в её голосе дрогнули струны, обрываясь и замолкая. И она заговорила, торопясь, дрожа и мелко просеивая слова, – Да, нет причин… Ничего нет, и ничего не было… Всё прошло, всё закончено, не о чем говорить.

– Боги… прости… Я не то… не то хотел сказать, вся вина на мне…

– Нет никакой вины, просто всё кончилось, Арий. Забудь меня, как забыл, что было когда-то, и возненавидел меня… теперь забудь и ненависть, и месть.

Как страшно… что она так думает обо мне… кем я был, что так изранил её, отправил сюда на добровольную смерть…

– Я и не думал мстить… – бессильно произнёс я.

– Всё ложь! «Не думал»…Сейчас не думал, после вспомнишь.

– Да нет же!

– Всё, кончено! Всё… всё, Арий…

– Яя!

– Кончено! Я не вернусь. Никуда не вернусь… никуда… Ни в долину, ни… Я умерла, так и считай. Это мой загробный мир, меня нет больше нигде и ни для кого, особенно для тебя… Забудь меня.

– Ты что говоришь?! Что ты говоришь… «забудь»… я жив и во мне жива ты.

– Нет! Забудь это! Нет меня!..