Читать книгу В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. Том 1. Успех - Татьяна Вячеславовна Иванько, Татьяна Вячеславовна Оськина - Страница 4

…А меня и вовсе взбесило это платье. И вообще… взбесило всё. Так нагло опаздывать на мои занятия, и ещё приходить в таких ужасных балахонах, чтобы я не мог насладиться видом её совершенств. Ну, держись, Олейник!

– Олейник, вы опоздали… – сказал я громко и грозно, сложив руки на груди.

Мои слова застали её врасплох, она остановилась, у входа, испугавшись, вероятно, что я выгоню её.

– Быть может, вы не считаете наши занятия важными для себя? Быть может, иная карьера привлекает нашу Таню Олейник, которую я поначалу посчитал такой талантливой? – я говорил громко и страшно, и все примолкли, будто присели. – Что вы молчите?

– Нет… – негромко проговорила Таня.

– Что?! Я не слышу.

– Нет, не привлекает, – сказала она, опустив голову.

– Я не против работы и подработок, но не в ущерб учёбе. Вот Курилов тоже работает, но ни разу не опоздал и не пришёл не готовым…

Я смотрел на Таню, наслаждаясь своей властью над ней. Но тут Курилов едва не испортил мне весь бал, сказав:

– Я работаю только в выходные сейчас, в будни редко…

Тоже мне, заступник выискался, но ты поплатишься сегодня за своё заступничество…

Демонстративно не обратив внимания на его слова, я продолжил распекать Таню.

– Но… сегодня вам предоставляется возможность поработать и у нас, раз уж вам так мило ваше не относящееся к учёбе занятие. Вы знаете, что у нас сегодня первое занятие по обнажённой модели, а наша с вами модель не явилась, по неизвестной мне причине. Так что… либо занятие провалится, либо, Танечка, вы послужите сегодня высокому искусству и поработаете моделью. Что скажете?

Она не покраснела, как я ожидал и рассчитывал, только вздохнула, подняв лицо и глядя мне в глаза.

– Хорошо, – только и сказала она. Это не покорность и не подчинение, это принятие вызова, правил игры, которую она разгадала, похоже, мне не удалось скрыть свой интерес к ней, своё влечение…

– Кстати, может быть, найдутся ещё желающие поддержать нашу сегодняшнюю модель? – смягчился я, оглядев остальных.

– Я! – тут же выскочил Курилов.

– Отлично, ваше тело должно послужить превосходным контрастом для нашей женской модели. Быть может, есть ещё?

– Я тоже хочу! – поднял руку Лиргамир.

– Вот и прекрасно, – кивнул я. – Таня, прошу за ширму. Кстати, можете остаться в трусиках, не сатрап же я, в конце концов… Остальные раздевайтесь прямо здесь. Если кто-то стесняется семейных трусов, разрешаем остаться в джинсах.

– Отчего же, семейники очень живописны, – захохотал Щелкун.

Все, включая претендентов в модели засмеялись. Уже через несколько минут перед нами рядом на большом столе сидел белокожий, стройный Лиргамир в одних трусах, кстати, самых модных, будто знал, что придётся всем показывать, таких, как на рекламных постерах, которые я видел этим летом за границей, и качал ногами, посмеиваясь. Курилов устроился в одиночестве на высокой тумбе, легко запрыгнув на неё. И, наконец, из-за ширмы вышла Таня Олейник… Хотелось выдохнуть, как в «А зори здесь тихие…», когда все восхищались красотой одной из героинь. Так же светилась и наша Олейник, как Женя Комелькова.

Она вышла и остановилась, не смущаясь, выпрямив спину и расправив плечи, при всей изящной тонкости фигуры, она не была костлява, тонкие длинные мышцы играли под белой опалесцирующей кожей, очертания груди, не слишком маленькой для такой узкой талии и бёдер, были прелестны, светло-коричневые соски будто усмехались слегка, пока Таня стояла несколько секунд, позволяя всем разглядеть себя. Трусики на ней самые простые, почти невидимые, такие как раз, как положено носить моделям, чтобы их не было видно под одеждой и теперь не отвлекающие взгляд от неё. Но проклятая повязка осталась на голове. Я не мог этого позволить. Поэтому подошёл, и со словами:

– Только без этого, – снял её с её головы.

Её волосы плеснулись на спину снежной волной. Я указал на стол, где уже устроился Лиргамир.

– Прошу.

– Залезай, Танюшка, небось, не замёрзнем? – хохотнул Лиргамир, подавая ей руку. Она улыбнулась ему, подняв ладонь, и он хлопнул своей ладонью о её, получился шутливый дружеский жест, а потом помог ей забраться и устроиться рядом. Он ей нравится? Неужели не замечает, что он гей?

– Кстати, сегодняшние модели от занятия не освобождаются, – сказал я.

Все три фигуры, представшие нам, были прекрасны, по-своему. Курилов сложённый прекрасно, очень мощный для своих молодых лет, с годами может отяжелеть, но скорее всего, это только придаст ему мужественной красоты. Лиргамир составлял с Таней рядом на удивление гармоничную пару, он очень стройный, даже худощавый и белокожий, его тело вполне мужественное и мускулистое очень гармонировало с её: те же прямые плечи и красивые ключицы крыльями, длинные ноги и руки, белая кожа. Они могли бы быть братом и сестрой, к примеру…

– Я сижу слишком близко, – сказал Лиргамир. – Мне неудобно рисовать Таню.

– Ничто не мешает вам пересесть, – сказал я.

– Иди ко мне, на коленочки, – засмеялся Курилов, и все поддержали его, наконец, разрушая возникшее напряжение.

– Э, нет! Боюсь в тебя влюбиться после.

– А ты не боись, я добрый! – широко улыбнулся Курилов, вкупе с его замечательной внешностью этот рокочущий голос и белозубая улыбка, подействовали разрядкой на всех, как и шутливый хлопок Лиргамира и Тани.

Все мы хохотали, и будто не было взбучки, устроенной мной Тане. И занятие прошло превосходно. У всех получились сносные эскизы. Таню рисовали все мальчики, сама Таня успела набросать и Курилова, и Лиргамира, но принимая её эскизы, я сказал:

– «Отлично» ставлю авансом и только за вашу исключительную красоту, спасибо, доставили радость старику. Кстати, останьтесь после занятий сегодня, мне нужно с вами серьёзно поговорить.

– Валерий Карлович, мы тоже хотим побыть моделями как-нибудь, – сказала Саксонка Карина, улыбаясь и слегка заигрывая, вот с кем было бы как всегда…

– Прекрасно, Кариночка, после каникул милости просим, – улыбнулся я как можно лучезарнее.

Я дождался Таню в своём кабинете около четырёх, у них была лекция по истории искусств после моего занятия. Пока я ждал её, я рассматривал их работы. Таня на них, на этих эскизах, изображавших её, не была и близко так прекрасна, как на самом деле. Я взялся за пастельный карандаш и сделал несколько набросков. Нет… и у меня не получалось. Я должен узнать её лучше, я не понимаю пока, я пока её не чувствую, а я должен…

– Валерий Карлович…

Я обернулся к двери.

– Можно к вам? – Таня стояла в дверях.

– А…Таня… да-да, входи… э… – я растерялся немного, я слишком много думаю о ней. – Входите.

Она вошла, и снова в этом ужасном платье и в той же ужасной чёрной повязке на волосах. Я встал из-за стола, стол у меня обширный старинный, как и диван, громадный кожаный мастодонт, с резными финтифлюшками на спинке и подлокотниках, что стоит тут, наверное, ещё со времён царизма.

– Таня… вы…

– Валерий Карлович, если вы… считаете, что я не должна работать манекенщицей, что это… как-то мешает, я, конечно, брошу, – сказала Таня.

– Что?.. – я даже не понял, о чём она говорит. – Нет-нет… не надо. Если вы… вам это нравится… Я только… это от ревности, знаете ли.

Я обошёл вокруг неё, вдыхая аромат, который распространялся от неё, чистой кожи, теплых волос, шеи, мои пальцы пахли её шеей, после того, как я однажды касался её. А теперь я чувствовал, как пахнет она вся, я не мог этого знать, но мне казалось, что я знаю… каковы на вкус её губы, мочки, соски…

Она обернулась, удивлённо хмурясь, от этого её ресницы достали до этих самых тёмных и блинных бровей.

– Вы… Валерий Карлович… вы что… вы влюблены в меня? – спросила она изумлённо.

Ну вот и всё… Я поднял руку к её волосам и стянул проклятую повязку, отбросив её куда-то на пол, и, намотав её волосы, оказавшиеся в моих руках на ладонь, притянул её к себе, целуя. Губы… какие полные горячие изумительно мягкие губы… захватить их вполне…пробраться за них, влиться всем ртом в её, полный сладострастного огня, что полился внутрь меня сразу… я прижал её к себе другой рукой, такую тонкую, но она вдруг выгнулась, будто хотела вглядеться в моё лицо.

– Ва… Валера… – она подняла руку и коснулась моей щеки, как будто хотела убедиться в чём-то и всматривалась так, словно узнавала.

Я отпустил волосы, незачем больше было удерживать её, она не собиралась выскальзывать, я коснулся ладонями её лица, к волосам, к шее… и теперь она поцеловала и меня в ответ, разомкнув губы, касаясь языком моих губ…

Жёсткий и узкий диван отлично может служить ложем любви, если достаточно желания…

…Мне неожиданно стало плохо. То ли потому, что я не ел с самого вечера, а уже давно прошло время обеда, пятый час, то ли потому, что понял, наконец, со всей отчётливостью, в какой капкан я попал. А может быть, я почувствовал что-то страшное, что касалось меня, но чего я не мог знать, только чувствовать. Я не взялся бы даже анализировать, что со мной, так сдавило грудь, будто кто-то наступил. Что это такое? Приступ стенокардии? Или ужас того, что едва я задумал уйти от Альбины, едва уже решил это, как она, в самом деле, оказалась беременна.

Но, как и почему? Разве я спал с ней?..

Тогда, в августе, проснувшись в середине дня, я обнаружил себя возле мирно сопящей на диване Альбины и, поняв, что кроме нас больше никого нет, стараясь не шуметь, быстро умылся в ванной и ушёл, придержав «собачку» в английском замке, чтобы не щёлкнула и не разбудила Альбину, я вышел вон и сразу побежал. Я сильный тренированный человек и пробежать несколько километров для меня не составляет труда.

Я прибежал в усадьбу, но Тани не было здесь. Всё осталось, как было, когда я уходил, но только не было её и не было больше здесь жизни, как не было огня в камине. Я бросился к ней домой. Мне открыла её мама.

– Валера… Вы…. – она странно смотрела на меня.

– Лариса Валентиновна, Таня… она…

– Она уехала, Валера, – сказала Лариса Валентиновна, почему-то бледнея.

– Уехала?.. Как это?.. Куда?!

– В Ленинград. Утренним поездом.

– В… Ленинград?.. как это может быть? Почему? – какой-то абсурд, как это может быть…

– Они с Володей Книжником туда уехали.

О, Боже… меня будто камнем ударили в лоб. С Книжником…

Лариса Валентиновна говорила что-то ещё, даже приглашала войти и выпить чаю, «а то на мне лица нет», но я, чувствуя, что этот самый камень, который ударил меня в лоб теперь у меня в груди вместо сердца, потому что оно даже не бьётся, отказался и пошёл прочь. Куда? Конечно, домой.

Дома мама встретила улыбкой, как всегда. Сегодня воскресенье, все по домам.

– Пообедаешь, Лер? – спросила мама. – Как Таня? Ты что-то не в духе. Поссорились?

– Таня… уехала Таня.

– Да ты чё… Всё-таки… Лер ты… ну, словом, не умирай только от этого, а? Ну, я говорила тебе, она не для тебя девочка. Она ни в чём не подходит тебе.

Я посмотрел на маму. Господи, как мне надоело это. Да мне никто на свете не подходит больше Тани, с которой мы даже дышим в унисон…

– Лер… ты отдохни, ложись. Лица на тебе нет.

Но не было не только лица, ничего уже не было, не было меня самого. Я не мог думать, я ничего не чувствовал, я как автомат лёг в постель, проспал до следующего утра, встал, потому что позвонила мать Альбины и позвала меня прийти.

– Альбиночка проснулась, зайдите, Валера?

Я и «зашёл», а что мне оставалось делать, если я не мог ничего больше иного, кроме как исполнять то, что говорили. Я пришёл, они что-то клокотали надо мной, то, как голуби, то, как галки. В конце концов, через некоторое время оказалось, что мы в ЗАГСе, а на Альбине ужасное платье из дешёвого тюля, и какая-то странная шляпка на голове, из-под которой косматилась чёлка, и на меня глядели немного кривоватые брови, которые Альбина всё подгоняла и подгоняла одну под другую, а они будто нарочно упрямились и не становились одинаковыми. Вот даже я стал таким, как она хотела, а брови все не выравнивались…

А через три недели прямо перед первым сентября, у Альбины всё же случился выкидыш, и она, пролежав несколько дней в нашей гинекологии, вышла, и взялась упрекать меня в том, что это я довёл её до этого. Ни разу больше она не упомянула имени Тани, то ли чувствуя, что я способен убить, если она снова заговорит о ней, то ли потому что боялась, что я тут же сорвусь и брошусь в Ленинград искать Таню, и найду, и никто меня тогда не остановит, ни Альбина, ни мама, ни Книжник, ни сама Таня…

Меня зашили в мешок с камнями и опустили его на дно мутной реки, мог я вырваться? Мог, если бы только рука одного человека тронула этот мешок. Одного, единственного на всей земле человека. Я вырвался бы из него…

А пока… я был как под наркозом. Я не мог больше не только спать с Альбиной, которая теперь хотела этого, как ни странно, но и смотреть на неё. Я всё время думал, как я могу быть ещё живым? Прошло лето, осень, замела и задождила зима, то схватывая морозами, то распуская снежную кашу под ногами. Я выпивал каждый день, хотя бы немного, только так я мог заснуть, потому что иначе я не мог слышать дыхание Альбины рядом, ни её движений под соседним одеялом. Мне не хотелось убить её, мне хотелось, чтобы её никогда не было на свете. И меня…

И вот сегодня, в предпоследний день года, который столько мне дал и столько отнял, Альбина потащила меня куда-то к своей знакомой «узистке», и та сообщила нам радостно, что у Альбины беременность семь недель. Мне стало совсем плохо. Ещё хуже, чем было, хотя, кажется, хуже быть не могло, но стало. Во-первых: потому что я не мог вспомнить, когда это я спал с Альбиной, а во-вторых: потому что теперь мне стало казаться, что в моём мешке мне на шею набросили петлю и стали затягивать…

Вот сейчас, я вышел из кабинета УЗИ, и меня затошнило, и сердце вот-вот должно было остановиться. Нет-нет… не только это… что-то ещё произошло, что-то страшное…

– Ну что ты, счастливый папаша? – радостно спросила «узистка» скаля серые зубы.

А Альбина, удивительно подурневшая вдруг, обняла меня, со словами.

– Мы, видите ли, выкидыш летом пережили, а теперь такая радость… а, Валерун? Ну что, отпустило?

Я посмотрел на неё.

– Что?

– Едем домой? – немного бледнея, проговорила Альбина, может, поняла, наконец, что меня надо оставить в покое?!.. хотя бы не говорить со мной, хотя бы не пытаться заглядывать мне в лицо? Не лезть мне в глаза своими глазами, похожими на подгнившие жёлуди?.. Оставьте меня все, вы меня убили, дайте моему трупу спокойно разлагаться…

…Я внезапно очнулась, будто пришла в себя после операции. Валера… он рядом, он только что… только что… я повернула голову. Нет, это не он… но… он удивительно похож на него. Только старше и… иной, но будто Валера в ином измерении… вот что. Удивительно, что я не заметила этого сразу, ещё летом, до чего они похожи…

Вальдауф протянул руку и погладил моё лицо.

– Таня… ты… воплощённая красота. Я никогда не видел такой красоты…

– Вы влюблены, Валерий Карлович, вот вам и мерещится это, – прошептала я.

Мы так и лежали на его ужасном диване, и сейчас я начинала чувствовать, как оцарапалась моя спина и задница о его жёсткую, в трещинках обивку. Но он продолжил легко скользить ладонью по моему лицу и шее к груди, глядя на меня светящимися большими глазами, и улыбаясь так, словно он не заматеревший и забронзовевший профессор, заслуженный и прочее, а очень юный и неуверенный человек. И глаз таких я у него прежде не замечала.

– Не-ет… – выдохнул он, улыбаясь. – Я художник, более того, живописец, я видел много красоты… вся моя жизнь состоит из красоты, но ты… Таня…

Он приподнялся, снова, целуя, зрачки его стали шире, и я увидела своё лицо в них, когда он наклонился ко мне…

И вдруг в дверь стукнули и тут же вошли, вернее, заглянули и тут же, охнув, закрыли. Я засмеялась, он подхватил. Пришлось подниматься. Вальдауф запер дверь, и можно было спокойно одеться.

– Ты можешь больше никогда не надевать это платье? – сказал он, улыбаясь и приводя в себя в порядок, глядя при этом на меня.

– Ужасное? – усмехнулась я.

– Не то слово. Знать, что твоя талия меньше, чем объём моих ладоней и видеть на тебе этот толстый картофельный мешок… это преступление.

Надо же, как им моё любимое платье не по нраву, даже Марк выговаривал в буфете, говоря, что он, как человек с утончённым вкусом не должен мучится, глядя на «это».

– Мне надо как-то незаметно исчезнуть, да, Валерий Карлович? Я сейчас…

– Ты и теперь будешь звать меня на «вы»?

Я пожала плечами:

– То, что я теперь знаю, какое у вас лицо, когда вы занимаетесь любовью, не меняет того, что вы мой профессор…

– Это конечно… – улыбнулся он. – Но… исчезать не надо. Мы поедем ко мне.

Я села на диван, чтобы подтянуть ботфорты и посмотрела на него едва ли не виновато.

– Валерий Карлович… я к восьми должна быть в центре.

– Что, Дом моделей?

– Да.

Он кивнул, продолжая улыбаться:

– С одним условием: ты возьмёшь меня с собой. Я тоже хочу посмотреть на это действо. Заслуженного художника СССР, наверное, пустят?

Я улыбнулась.

– Пустят… со мной.

…Заниматься с ней любовью оказалось необыкновенно. Вот как казалась она мне необыкновенной, так и получилось. Вероятно, она права, и я, правда, влюблён, наверное, поэтому так остры мои ощущения, и желание во мне только растёт. И поэтому мне стало так радостно.

Для подобных встреч у меня давно уже имелась квартира в центре Москвы, откуда было близко и до училища и до дома, и до любого места в центре. Туда я и отвёз мою восхитительную любовницу, чтобы тут же, едва войдя в переднюю снова заняться с ней любовью. Вообще-то обычно я куда более сдержанный человек, куда более холодный, и менее озабоченный. И в училище в моём кабинете я никогда раньше не делал того, что произошло сегодня, может быть, поэтому диван там такой жёсткий и узкий, иначе я давно завёл бы другой…