Читать книгу В стране слепых я самый зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. Том 3. Накал - Татьяна Вячеславовна Иванько, Татьяна Вячеславовна Оськина - Страница 1

Шоу заканчивалось, как обычно, банкетом, но мы с Володей сбежали с него, оба в жажде уединиться, на самом деле, хотелось сделать это там же, на месте, но не было ни одного помещения, хоть мало-мальски укрытого от чужих глаз. И вот мы ввалились в его квартирку на «Белорусской», хохоча и целуясь, раздеваясь на ходу, прямо на пороге…

Я чувствовала себя, как пьяная, видимо, температура поднялась выше тридцати восьми. Но ни спать, ни уходить отсюда мне не хотелось. Мне было так хорошо и легко сейчас, как бывало только с Володей, столько в нём было воздуха и жизни. Столько восхищённого огня в глазах, что было не оторваться. К тому же дома обиженный, а может быть, и разъярённый Марк, я теперь и не знала, что от него ждать после того, как он не пришёл на шоу, в подготовке которого тоже участвовал едва ли не больше меня. Ни разу прежде он не проявлял такой неприкрытой ревности, и сейчас мне казалось, что он ждёт меня с лопатой, чтобы треснуть по башке, и после этого сразу закопать и забыть. Или выговаривать, какая я наглая дрянь со своим наглым рокером. С тех пор, как ни Боги, ни Вальдауфа почти не было в моей жизни, Марк будто решил, что нужно полностью ограничить мою свободу, и это было обидно, потому что я ею почти не пользовалась, хотя она была мне обещана и не один раз. И теперь я была обижена на него, такое впервые, мы впервые поссорились, и я не знала, к чему это приведёт.

Поэтому, целуясь и смеясь сейчас с Володей, я не думала, что меня ждёт дома.

– Я купила тебя постельное бельё, привезу в следующий раз.

– Надеюсь, шёлковое? – засмеялся Володя.

– Несомненно, – улыбнулась я. – А ещё посуду, и заказала кое-какую мебель. Ванную и кухню придут переделывать через неделю, поживёшь пока у меня.

– Всё же взяла шефство надо мной, – сказал Володя.

– Хочу приходить в красивый уютный дом, а не в халупу.

– Получается, я не смогу шмар сюда водить.

– Придётся шмар у них на квартирах трахать, – сказала я. – Да шучу я, не напрягайся, води, сколько влезет.

Володя улыбнулся, притягивая меня к себе.

– Я – однолюб, Танюшка, – сказал он с удовольствием, и провёл по моим волосам, отодвигая их с лица и шеи.

– Одно другому не мешает, – улыбнулась я.

– Почему ты такая? Почему не ревнуешь меня? Временами это бесит.

– Володь, тебя сегодня хотела половина зала на нашем шоу, все женщины и ещё половина мужчин, как бы я стала жить, если бы ревновала?

Володя улыбнулся, обнимая меня.

– Это успокаивает немного. Чуть-чуть…

Он поцеловал меня, а я целовала его, уплывая от земли на волнах наслаждения… и лихорадки.

Я проснулась около полудня, чувствуя, что сознание моё затуманено лихорадкой. Обернувшись на постель, я посмотрела на спящего Володю, у меня было два выхода, остаться сейчас и заставить его заботиться обо мне, потому что я чувствую, что я на грани потери сознания, или вернуться домой в надежде на то, что Марк ещё хочет видеть меня. Но даже если нет, там мой дом. Быть может, мой муж хотя бы вызовет мне помощь… Я не хочу весь мир обременять собой, Володю особенно. Поэтому я собралась с силами, оделась и оставила записку Володе. И ушла, стараясь не шуметь, чтобы не будить его…

…Я остановился на крыльце, тщась унять взбесившееся сердце. Господи, как я ненавижу себя, и за то, что я ошибся семь лет назад, что я поверил в то, что Таня уехала, что поверил, что она могла меня бросить, не любить меня. От ревности поверил тогда, и сейчас во мне билась та же всё сжирающая ревность.

Да, они с Книжником не играют любовь, она была у них когда-то и продолжалась теперь. Но я знаю о ней и другое. Я знаю, я видел её глаза несколько дней назад, я испытывал то же, что и она, я уверен, потому что я всегда чувствовал её.

– Отменное шоу, – услышал я за спиной. – А, Валерий Палыч?

Я обернулся, Никитский с ухмылочкой щёлкнул zippo, и прикурил мерзкие коричневые сигареты с ментолом, которые так любят дешёвые шлюхи, и что Никитскому, нормальному мужику пришло в голову курить эту дрянь.

– Да не смотри, самому противно, – Никитский посмотрел на сигарету, сплёвывая. – Одна цыпочка забыла у меня, а мои, представь, кончились.

– Да мне-то что, кури ты хоть анашу, – сказал я.

– Ну и не без этого, – самодовольно ухмыльнулся он.

– Возьми, – сказал я, протянув ему свои нормальные «Marlboro».

– Спасибо, – Никитский кивнул и взял сигарету, выбросив свою. – Что, ничто прекрасное тебе не чуждо?

– Ты тоже неравнодушен, как я вижу.

– Моя жена здесь, хоть и бывшая, но пока единственная. Ты на свою тоже, небось, сходил бы посмотреть, если бы… хотя нет, полагаю, ты не пошёл бы на свою смотреть после всего. А ты… на главную «звезду» приходил взглянуть? – он хохотнул. – И чего вы все от неё прётесь, прикольная, конечно, девчушка, но что бы уж так бледнеть как ты всякий раз при виде её, как ты… Или так, за компанию с приятелем своим, Платоном?

– За компанию, успокойся.

– Ну да, я так и подумал. А чё сбежал раньше времени? Или на банкет не приглашён, как и я? Может, так пойдём, выпьем?

– Да я не пью пока Олег Иваныч, у меня суд скоро.

– Суд? А… всё та же прошлогодняя гнусная история не закончилась, – кивнул он, вспомнив. – Ладно, давай, хоть подвезу, мученик трезвости?

Через неделю примерно ко мне в кабинет заглянул Кочарян.

– Валерий Палыч, ты рентгеновские снимки с того, неопознанного Курилова делал?

– Делал, конечно. Но кости раздроблены, с фото не сопоставишь, если только скальпировать, и собирать по осколкам, но это адова дорогущая работа, реконструкция, компьютерная программа не наша, сам понимаешь, кто на неё деньги даст, Николай Второй он, что ли? – сказал я со знанием дела, приходилось участвовать в экспертизе царских останков.

– А зубы снимал?

– А как же?! И зубы снял тоже. Зубы целые, кстати, если будет с чем сравнивать, вполне получится, – я знал, о чём говорил, немногие наши соотечественники имели зубные карты, или хотя бы отдельные снимки зубов в поликлинике. Если этот, неопознанный, москвич, который следил за своими зубами, то вполне возможно, если нет – это бесполезный номер. – Кандидат появился, что ли?

– Да похоже на то. Генетику-то не сделать, кто нам деньги такие даст? Опять же, его родичи на Дальнем Востоке, что им билеты оплачивать?

– Ты всё на то, что это Курилов, намекаешь? Не веришь в опознание?

– Я не в церкви, чтобы верить, Валерий Палыч, особенно таким фифочкам в норках. Откуда бабло у неё, она не шлюха какого-то богатого папика, и ничья не дочка, какая-то художница, ах, да, модель ещё… Только знал я моделек, едва концы с концами сводят, если только не занимаются модным словом «эскорт», уговаривая себя, что они как Джулия Робертс в этой дурацкой «Красотке».

– Кажется, у фифочки муж при деньгах, – сказал я.

– Да не знаю, владелец конторки какой-то занюханной «Печати и штампы», как неудавшийся художник экслибрисы ваяет. Правда он сынок министерский и генеральский внук, квартиры у него в центре, антиквариат, говорят, имеется.

– Ну вот, – сказал я.

– Может и так… Только странно это, а? При живом, так сказать, муже она идёт тело любовника преспокойно опознавать.

– Я бы не сказал, что так уж спокойно, – напомнил я, как Таня в обморок у нас хлопнулась.

– Может, притворилась? – недоверчиво скривился Кочарян.

– Да нет, что я, обморок от игры не отличу? Я всё же врач.

– Да ладно, врач! – засмеялся Кочарян. – У тебя все жмуры, вон, в обмороках.

– Они не в обмороках, они мёртвые, и тут нечего смеяться, – строго сказал я, я не люблю шуток о смерти. – Идём, снимки тебе его отдам.

Вот так странно продолжилось дело о мнимом Курилове, потому что я-то верил Тане, что она не опознала его. Хотя… может быть, она научилась притворству за эти годы? Жизнь ведёт, действительно, странную…

– Ты подозреваешь её, ну… фифочку? – я не хотел обнаруживать свою заинтересованность.

– Если выяснится, что она соврала, стану подозревать.

– Почему? Какой резон ей врать? – я отдал ему папку со снимками спорного неизвестного.

Кочарян пролистнул папку для виду и снова посмотрел на меня:

– Резон прямой, он завещание оставил, Курилов, то есть.

– И что есть, что наследовать? – я присел на край стола.

Кочарян пожал плечами неопределённо, словно и не свои слова произносит сейчас, говорит, а сам не думает:

– Он художник, как только умирает художник, его картины резко возрастают в цене. Он оставил всё ей, как и авторские права на свои световые инсталляции здесь, в Москве и за границей тоже, то есть на всё.

– И ради этого она заказала его? Чтобы ещё одну шубу купить? Фигня какая-то, не находишь?

– У него контракт с несколькими западными фирмами, он сделал для них там… чёрт… я не помню сейчас точно, но за дорого.

– Так он за границей значит, как она и говорит.

– Был. В Париже и в Лондоне, это точно, и ещё где-то… А теперь куда-то слился, то ли в Америку поехал, то ли в Москву.

– Да сообщить в Интерпол…

Кочарян закатил глаза, захлопывая папку и мне почему-то стало жаль в этот момент, что он забирает её, будто может потерять. Странное чувство, никогда он ничего не терял, вполне был собранный следак, звёзд с неба не хватал, конечно, но кто их хватает? Пуаро?

– Ох, не умничай, Валерий Палыч, щас подорвутся все разыскивать какого-то Курилова, когда террористов не ищут, что ты ей-богу, как пионер. Выяснить надо сначала, чей труп, вот что…

– Кому экспертизу-то делать отдашь? – спросил я, продолжая неясно беспокоиться за свою папку.

– Это как начальники решат. А что? Ты лицо заинтересованное? Тебе нельзя, небось? – он усмехнулся и протянул мне папку назад. – Бери, я хотел убедиться только, что снимки есть. А кто сопоставлять будет, какая разница? Или ты ревнуешь? Хотя ты спец вроде уже?

Я пожал плечами и поднялся, Кочарян вернул мне папку с усмешкой. Странно всё же…

Весь этот разговор внушил мне тревогу, в Тане я был уверен, но всё так складывалось, что… что это великолепнейший повод позвонить ей. И я позвонил. Но её номер не ответил, я звонил на протяжении недели. Тогда я позвонил Платону.

– Лётчик, Таня заболела, поэтому и телефон отключён. Ты не звони ей пока…

Я замялся на мгновение, смутившись, потому что почувствовал себя чуть ли не назойливым. Но… я не просто так позвонил, я по делу, сказал я себе и заговорил увереннее:

– Да вообще-то я по делу, Платон, понимаешь, тут ерунда какая-то вокруг неё разворачивается, я хотел… предупредить.

– Предупредить? О чём?

– Давай встретимся.

Мы встретились, зашли в центре в какой-то бар, пропахший пивом и потом, хотя прозывался каким-то модным ирландским словом, которое я не решился бы прочесть вслух, и народу тут было полно. Я рассказал Платону всё, что знал.

– Ну, если за неделю новостей нет, значит, и не Курилов это, долго снимки сопоставить?

– Вообще-то это не показатель. Завал дел, Платон, потому и не быстро, и найти ещё надо его, Курилова, снимки, если вообще он к стоматологу ходил в Москве.

– Ходил, надо думать, зубы у него отличные.

– А сколько поликлиник? И ещё делали ли ему обзорные снимки там, тоже, знаешь ли, не всем делают. Так что это ниточка очень тонкая и ненадёжная. Но… сам факт, что Таню взяли в разработку лично мне не нравится. Ты понимаешь? Всё будто нарочно против неё.

Платон посмотрел на меня, качнув головой, брякнул свою кружку на место, вообще пиво он любит, в отличие от меня, но с ним за компанию я готов был пойти хоть в Макдональдс.

– Ты же понимаешь, что это чушь, какое заказное убийство?! Где Таня, где вся эта… шушера бандитская. Хотя… Марк, конечно… – вдруг помрачнел он.

– Марк? Это…

– Марк Лиргамир – муж Тани. Он ведёт… очень сложносочинённую жизнь, о которой даже я ничего не знаю, я только чувствую, что он непрост. Но чтобы он стал избавляться от Боги Курилова… тем более тот уехал надолго, ещё не известно, пойдут дела на Западе, и не вернётся, – Платон проговорил всё это уверенно. – И… да нет, давно бы как-нибудь уже… Книжника не трогает же.

– Почему?

– Что почему?

– Почему не трогает? Почему он позволяет это ей?

Платон выпил свою кружку, и попросил ещё.

– Почему… это ещё более сложный вопрос, Валер… Я не знаю, и не понимаю этого, как мужчина, и знаю и понимаю в то же время. Одно скажу точно, он… сделает что угодно, чтобы удержать её.

Я не стал расспрашивать больше, тем хуже для меня, что Танин муж осознаёт, каким сокровищем владеет.

– Я поговорю с ним, – сказал Платон. – Пусть пока увезёт Таню от греха…

– Ты же сказал, она больна.

– И очень серьёзно, у неё пневмония, недели две проваляется ещё точно, а там пусть валят куда-нибудь… лучше за границу – он выпил свою водку залпом и даже стукнул донышком о стол. – Эх, чёрт… Жаль, что у босяка Курилова сотового нет, уже бы выяснили всё сто раз. А так ни я, ни даже Таня не знаем, где он сейчас на самом деле. А вдруг и правда, в твоём морге…

Он посмотрел на меня, я покачал головой.

– Таня говорила так уверенно.

– Она хотела быть уверенной. И ты на её месте захотел бы, разве нет?

– Возможно, – сказал я, справедливости ради, тот труп, действительно опознать очень сложно, только размышляя, как Таня… но и ошибиться она могла, конечно, могла, потому что сложно спокойно взирать на такое…

Я запутался и взволновался ещё больше после нашего с Платоном разговора, и огорчился, потому что он означал, что в ближайшее время мне не увидеть Таню…

…Да, ты прав, Лётчик, новости были нехороши. И странны. Вдруг Таня оказывается в центре странного дела об убийстве, я, как криминальный журналист, очень хорошо понимал, как всё может повернуться в таком разбирательстве.

Я поехал с этим к Марку, и самой Тане. Её я застал спящей, и Марк вышел со мной на кухню, подальше от спальни, хотя тут в любой комнате мы не помешали бы Тане спать.

– Как Танюшка?

– Выправляется, – кивнул Марк, плотно прикрывая кухонную дверь. – Вчера температуры уже не было и позавчера тоже. Слабая ещё и не ест ничего.

Он не отдал её в больницу, хотя двустороннее воспаление – вещь нешуточная, но научился делать капельницы и всё остальное, что было необходимо, чтобы помочь ей сейчас. Даже кислородный аппарат купил. Первые дни, когда Таня плохо соображала в своём полуобморочном состоянии, она молчала об этом, а когда стала немного выправляться, сказала ему:

– Марик, теперь я чувствую себя инвалидом на смертном одре… отдай кому-нибудь эту штуку, в больницу подари, они счастливы будут.

– Непременно подарю, не сомневайся, вот поправишься полностью, сам отвезу в больницу, – улыбнулся Марк.

Таня похудела, но и он осунулся за эти дни, не отходил от неё ни на шаг, отключил её телефон и не пускал никого, кроме нас с мамой. И был напряжённым и серьёзным, не отпускал своих обычных острот. Мама помогала тоже, как могла, больше советом. Когда я увидел, как ловко Марк орудует с капельницей, я высказал ему своё восхищение.

Он посмотрел на меня строго, без улыбки:

– Вообще-то нечем восхищаться, Платон, я отлично умею делать внутривенные инъекции. Могу попасть в любую вену, даже подключичную. И не только Тане, но даже самому себе. Ну это… к сожалению, – он посмотрел на меня потемневшими глазами. – К сожалению, н-да… но и к счастью, как выяснилось.

Он спросил, хочу я чаю или кофе, или, может быть, коньяка, включил чайник, по-моему, автоматически, и достал бутылку из буфета. Тане нравилось оформлять вот так свой дом: со смесью старины и современности. Поэтому здесь, на кухне в белых тонах, у неё линии старинных шкафов, гнутых ножек стола, стульев и креслиц поодаль у окна, а окон в кухне было два, выходящих на улицу, скатерти с домотканым кружевом, и таких же салфеток, соседствовали с самой современной кухонной техникой.

Выслушав всё, что я сказал ему, Марк долго молчал, налил себе и мне коньяка в сверкающие пузатые бокалы и мы сели с ним в те самые креслица у окна.

– Странно… Зачем копать под Таню?

Вот это был самый правильный вопрос. Ну нашли неопознанное тело, не опознали, и похоронили, что особенно разбираться-то? Разве мало такого происходит теперь? Сплошь и рядом. Но они почему-то настойчиво разрабатывают его.

– Было бы логично предполагать, что Таня, напротив, опознает Курилова, если уже она рассчитывала, якобы, на его невероятное наследство, чушь собачья… а тут… логика где у них? – сказал я, покачав коньяк в бокале.

– Платон, тут нечисто дело. Таня – не цель, она средство, которым хотят поразить не её. А, например, тебя, – сказал Марк и посмотрел на меня.

– Меня?! – удивился я. – Тебя понятно, но я-то…

– Нет, Платон, думаю, всё же тебя, – сказал Марк, и, взяв в руки сигаретную пачку, стал вертеть её, не открывая. – Я фигура прозрачная и незаметная, законспирированная лучше Штирлица какого-нибудь, с самого начала мне нравилась сама эта игра – шифроваться, поэтому я нигде на свет ни разу не выходил. Я для всех – богатый мажор, проживающий наследство предков.

– Но кто-то всё же знает, кто ты есть?

– Только Таня, – он посмотрел мне в глаза и я понял, что ей-то он доверяет всецело. – Остальные знают только малююююсенькие кусочки мозаики, – он даже показал холёными белыми пальцами, какие это маленькие кусочки. – Так что, Платон Андреич, ищи, кому ты насолил и крепко.

– Кому… – я растерялся.

Вообще-то освещать криминальные новости – занятие неблагодарное и опасное со всех сторон, тобою недовольны правоохранители, тебя ненавидят и преступники, хотя при необходимости и тем, и другим, ты способен принести немалую пользу. Журналистские расследования выявляют преступления, к которым сыщикам бывает не добраться своими путями, а подозреваемые, если они невиновны, могут тем же способом отстоять свою невиновность. Но и тех, и других довольных и озлобленных у меня за спиной… целый сонм. Господи, лучше бы согласился светские новости эти тупые, освещать. Уйду из криминальной… надо подумать, куда…

– А… муж Кати твоей, этот бывший, он ведь следователь, кажется, – Марк остро посмотрел на меня из-под светлых бровей. – Не мог он каверзу тебе устроить через Таню?

– Да нет… Катю спокойно отпустил, уж хотя бы поскандалил…

Марк откинулся на спинку креслица, и прищурился, разглядывая меня.

– Не странно ли? Такую женщину как Катя так легко отпустил? И после того как в юности чуть не засадил тебя из-за одних подозрений в ухаживаниях за ней.

Я усмехнулся:

– Ты в курсе, я смотрю.

– Мы близки с Таней, как это тебе ни странно, – сказал Марк.

Я ничего не ответил на это, думая, что да, мне это странно, но чем дольше я наблюдаю за ними, тем меньше удивляюсь этому, в каком-то смысле они вообще идеальная пара.

– С тех пор ещё кое-что произошло, только благодаря мне он вообще сам не сел и даже в Москве оказался, так что нет, он мне скорее обязан теперь, всей своей карьерой, а может, и жизнью.

– И ты веришь в человеческую благодарность? – покачал головой Марк.

– Почему бы и нет? – проговорил я, вообще-то я просто не задумывался над этим ни разу.

– На благодарность способны чистые сердцами люди, способные душами осветить путь во вселенной. Слово-то какое «благо-дарность», способность дарить благо. Ты считаешь, твой Никитский такой человек?

– «Мой» Никитский, – усмехнулся я.

Марк лишь пожал плечами, предоставляя мне самому разбираться, мой Никитский или чей он.

В это время открылась дверь, и вошла Таня в мягком трикотажном костюме и смешных чунях на ногах, волосы убраны в косу, впрочем, растрепавшуюся как обычно.

– О… привет, Платоша – Таня подошла к нам, легонько поцеловала меня в висок. – Что это вы заперлись, парнищи?

И переместилась к Марку, положив руку ему на плечо.

Он сразу преобразился, вся острота и строгость исчезла из его лица, оно стало мягким, светлым, совсем молодым, глаза посветлели и заискрились. Он обнял Таню, ласково притянув к себе за талию, и прижался головой.

– Поспала?

– Да только и сплю, как бабка. Пора погулять выйти. Вот Платон, живу в таком месте чудесном, и не прогуливаюсь уже… сколько, Марик?

– Будто ты до этого гуляла, – усмехнулся Марк, покачав Таню немного своей рукой. – Носилась как ненормальная из конца в конец по Москве. Вот не поверишь, Платон, за все годы впервые мы провели столько времени вместе.

Таня улыбаясь, притулилась к голове Марка и поцеловала его в волосы.

– Как у тебя дела, Платоша? Ты просто так приехал, проведать, или что-то случилось? – Таня отошла к чайнику.

Я посмотрел на Марка и сказал:

– Проведать, как чувствуешь?

– Да уже отлично, Марк самый лучший лекарь, – Таня улыбнулась через плечо. – Как Ванюшка?

– Кажется, неплохо, отличник, – сказал я.

– А настроение?

– Да какое настроение, когда он занят день и ночь. Английский, каратэ, музыка…

– В художественную школу отдай, на черта ему каратэ твоё? – проговорил Марк и допил коньяк. – А английский выучит в два счёта, если понадобится, а так – толку никакого, перевод денег и времени. Поверь, я с детства английский, французский и итальянский учил. Щас не помню ни черта.

– И что, жалеешь, что учил? – усмехнулся я.

Марк засмеялся:

– Не-а! вот поедем с Танюшкой в Италию, мгновенно вспомню.

– А советы раздаёшь! – захохотал я.

– Ну, дай поумничать, вредный совет дать!

– Есть-то будете, хохотуны? – улыбнулась Таня. И всё так хорошо стало, спокойно и ясно на это солнечной, такой светлой кухне. Все тревоги и неясности исчезли, и стало легко и радостно на душе, потому что всё у меня хорошо, дома уже ждёт Катя, приходит с работы в это время, и Ванюша сейчас пообедает и отправиться к репетитору по английскому в соседний двор.

– Нет, Танюшка, есть не буду, Катюша ждёт…