Читать книгу В стране слепых я самый зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. Том 3. Накал - Татьяна Вячеславовна Иванько, Татьяна Вячеславовна Оськина - Страница 3

Тоскана прекрасна в любое время года и, наверное, в любое историческое время, вот, что приходило мне в голову в эти дни. Мы прилетели во Флоренцию, в пятнадцати километрах от города Марк снял виллу, роскошную до невероятности: на вершине холма, с колоннами, лестницами на четыре стороны, с фресками в плафонах, хрусталём, бронзой и картинами в золочёных рамах. Мебель изгибалась, будто в реверансах на своих кривых ножках в вензельках, даже обивка была с золотой нитью. Ванные комнаты, отделанные натуральным мрамором, с медными ваннами, позолоченными кранами с хрустальными набалдашниками, венецианскими зеркалами повсюду, канделябрами, старинными шёлковыми коврами на полах. Что говорить о посуде, бокалах, белье и скатертях…

Прислуга незаметная, молчаливая и исполнительная, прекрасно понимала русский язык, но Марку нравилось говорить с ними на итальянском.

В саду всё тоже было идеально распланировано, зонировано, подстрижено, устроено по всем законам садоводства. Я обернулась на Марка, когда мы дошли до фонтана, такого же идеального, как и всё здесь.

– Марк… только не покупай всё это? – сказала я.

Он засмеялся, обняв меня.

– Всё же, как ты хорошо меня знаешь! Нет, правда, обожаю тебя за это! Но… и я хорошо тебя знаю. Мы поживём здесь некоторое время, примем здесь твою модную банду, не сомневаюсь, что им понравится эта натура, а владельцу при удачном раскладе, если снимки попадут в «Vogue», помогут поднять цену для возможных покупателей, да и количество их увеличится в разы. Так что…

– Не можешь не комбинировать, да, Марик? – Таня обняла меня.

– Соскучился, пока тянулся отпуск.

– Не верю, что твои дела могут пострадать оттого, что ты пару недель не выходил из дома.

– Во времена сотовой связи и интернета, всё можно делать так, что никто и не узнает, кто это делает. Пока я сидел при тебе, как ты говоришь, не выходя из дома, я освоил несколько новых компьютерных программ. Если и дальше так пойдёт, Танюшка, можно стать всесильным, а все продолжат думать, что я рисую визитки и экслибрисы.

– И ты расскажешь мне?

Он склонился ко мне.

– Не всё можно делать дистанционно, – прошептал мне Марк, подхватил меня на руки. – Ох, совсем ничего не весишь…

Через неделю приехала съёмочная команда. Оглядели местность, фотограф остался доволен. На этот раз Гарик тоже был здесь, он нередко ездил со мной, изображая агента, брал, конечно, комиссионные, но не наглел, поэтому я позволяла, приятно, когда кто-то ведёт твои дела, не могла же я всё делать сама, или сбрасывать на Марка. Тем более что по-настоящему серьёзно я к этой своей деятельности никогда не относилась, в отличие от живописи, и музыки Володи.

Кстати, с Володей я до отъезда таки не увиделась, но мы говорили по телефону. Он с грустной улыбкой в голосе, я чувствовала её на расстоянии.

– Привезли оставшуюся мебель.

– Хорошо теперь?

– Хорошо всё, что ты делаешь, – сказал Володя. – Мы уезжаем завтра.

– Это я помню. В Киев?

– Да, потом Донецк, Одесса, Ростов… потом вернёмся на неделю, и снова… а… ты?

– Я вернусь в конце июня.

– Танюшка-а…

– Не тоскуй, Володя, время быстро пробежит за работой. К тому же вы новый альбом начали.

– Это да…

– Тебе сейчас кажется, что тебя сковала тоска, а как стронетесь с места, всё сразу изменится. Как всегда.

– Да-да… приезжай хоть… на денёк?

Я засмеялась, чтобы рассеять его тоску немного.

– Как у Пугачевой в старой песне, помнишь?

– Не помню… – пробормотал Володя.

Конечно, я могла бы поехать к нему, и даже не раз, но как я могла сделать это теперь, когда Марк оказался прав в том, что я рисковала и разболелась из-за того, что не послушалась его, и он вынужден был ухаживать за мной столько дней. И что я скажу, «милый, я поеду, проведаю Володю»? Если бы это было раньше, я бы так и сделала со спокойной душой, потому что была уверена, что ему это безразлично. Но теперь я не была в этом уверена. Он ничего такого не говорил, не намекал даже, но я стала это чувствовать.

Что делать с этим я пока не думала, потому решила, что время само всё расставит по местам, здоровье наладится и всё вернётся на круги своя. Хотя бы и Боги уже вернулся. Как напугало меня это чёртово опознание, нельзя описать. Уже то, что приходится смотреть не на такого мертвеца, каких мы видели, когда занимались анатомией: вымоченного в формалине, бледного, всего какого-то аккуратного, будто он и не человек и никогда не был человеком, а просто такой помощник. Пособие, одним словом.

А здесь… это был не просто настоящий мертвый человек, притом страшно изуродованный, почти без лица, вернее, с сожжённым лицом и большей частью тела, как узнать кого-то в таком виде? Я так испугалась в первые мгновения, что всё поплыло у меня перед глазами, тем более что они заранее напугали меня, конечно, своим звонком и всеми этими предисловиями, так что я была напряжена до предела ещё до того, как они подняли своё страшное покрывало над ним, которым служила страшноватая простыня не первый свежести, с чёрными штампами. Промелькнула даже мысль: неужели нас всех в конце ждут такие простыни?..

Но я заставила себя собраться и я помню, отчётливо и точно, что этот человек на цинковом столе в морге не был Боги. Браслет, конечно, аргумент и это первое, что я вспомнила и пока спорила с ними, немного пришла в себя от первого потрясения, собралась с мыслями и зрением, но браслет, действительно, можно снять, подумаешь, перекусил звено и свободен, почему Боги было не сделать это? И хотя я была уверена, что Боги не снял бы мой подарок, но всё могло быть.

Но главное было совсем не в браслете, конечно. Просто, это был не он, не Боги. Я его знаю близко много лет, помню, как совсем заросла волосами его грудь и волосы стали появляться на спине, что меня смешило, а он не верил и просил показать в зеркале. Я знаю, какой формы его грудь и плечи, руки… голова, в конце концов. Да, тот человек сильно обгорел, но форма тела не изменилась бы настолько, чтобы я могла ошибиться.

И теперь я стала чаще думать о Боги и вспоминать, какой он славный, верный друг и влюблённый. И как я жалела теперь, что просила его не звонить и забыть меня и Москву хотя бы на время. Как это получилось нехорошо… и как тревожно теперь, несмотря на мою уверенность, что я видела не его тело, я теперь волновалась о нём. Ведь паспорт-то как-то оказался при этом трупе. Наверное, это и было тем, что украли у Боги, когда вскрыли замки в его мастерской.

Но самое ужасное – это, конечно, Валера. Эта наша встреча.

Валера… и не в том дело, что он стал теперь неотразим, он всегда таким был для меня, хотя приятно было увидеть, какое у него, оказывается, лицо, скулы, профиль, лоб, какие блестящие шёлковые волосы, которые он распустил по плечам, когда мы оказались на улице, я смотрела на них в кафе, чтобы меньше смотреть в его лицо, в глаза…

Не хочу даже слушать, что он говорит, даже думать о том, чтобы, как он сказал, прийти в это кафе, где он собрался ждать меня каждый день, придумал, тоже мне… Быть с ним как раньше невозможно, и дело совсем не в том, что я и он не те, что были прежде, дело не в том, что наша жизнь не та, и даже всё вокруг нас иное, словно прошло не семь лет, а семьсот.

Совсем не во всём этом дело, потому что мы как раз, боюсь, всё те же…

Дело не во внешних переменах. Не в годах, прошедших с тех пор. Это ничего не значило. Отказавшись от Валеры, я сожгла саму себя, и пеплом засыпала глаза и сердце. Не Костенька, не Екатерина Михайловна, нет, им это было бы не под силу. Я всё сделала сама. Нет человеку большего врага, чем он сам. Я сама это сделала, да, меня вынудили, но я сделала, я отказалась от него, и даже не посмотрела в его глаза, мне достало глаз его матери, умолявшей меня не портить жизнь её сыну, оставить его, освободить от себя, будто моя любовь это удавка… И теперь мне хотелось, так же глядя в её глаза, спросить, стал ли её сын счастливее оттого, что, как она выразилась, я освободила его. Стала ли приятнее и светлее его жизнь, легче его сердце, свободнее душа? Он так же парит высоко над землёй, как было, когда мы были вместе? Екатерина Михайловна, стоило убить нас с ним ради того, чтобы он шёл дорогой, которая казалась вам верной?

Но вернуть теперь всё…

Я не могла. Из-за Марка, из-за Володи, даже из-за Боги и Вальдауфа. Они все в моей жизни, и с ними я другая, я не та, что могла теперь дать Валере то, что могла тогда, семь лет назад, быть потоком воздуха под его крыльями. Да и летит он теперь сам, я вижу это по его светлому лицу. Ему пришлось плохо, так больно, как, представить могу только я, но он это выдержал и выжил, не скатился в грязь, не спился, не потерял того, что делало его таким необыкновенным. Он стал даже лучше, я чувствую. Кого-то испытания ломают, других очищают и делают сильными, идеальными. Как шлифовка делает алмаз бриллиантом, как руда становится сталью.

Валере кажется, что для счастья ему нужна я. На деле ему никто и ничто не нужно, он прекрасен, и счастье в нём самом, оттого, как он чувствует и видит этот мир, это было в нём всегда и всегда будет, что бы с ним ни происходило. А я… ну что ж, испытывать влечение – это нормально. Вопрос в том, куда оно своим течением утянет нас обоих. Потому что Валера – это Валера, никто другой, а он способен заполнить меня полностью. А я уже не пуста и… не жива как раньше.

Валера…

Валера… ничто не сделало меня каменной пустыней, но то, что я сделала с тобой. Я слышала, как моя мама говорила с тобой через дверь, как она сказала, что я бросила тебя, что я отказалась от тебя, то, что я сделала тогда с тобой, с нами… я не видела твоего лица в тот момент, но я слышала твой голос, я чувствовала твою боль, но я не рванулась к тебе с криком, что всё это ложь, что люблю тебя, и что у меня нет ничего важнее и дороже тебя. Я не сделала этого, потому что моя боль была ещё больше, моя боль была невыносима, но я не позволила себе избавиться от неё тогда, я позволила тебе поверить и уйти. Почему ты поверил тогда, Валера?! Почему ты поверил? Почему ты ушёл? Чего ты хочешь теперь?..

Я поднялась с постели, потому что валяться без сна в третьем часу было уже невозможно. Пока я была больна, я была менее способна думать, слабость и сонливость владели мной. Но теперь я была здорова, и всё, что волновало меня, теперь не давало мне спать.

Полы в этой роскошной вилле, больше похожей на дворец в миниатюре, были выложены узорчатым разноцветным мрамором, что конечно, правильно в этом солнечном и всегда тёплом краю, но сейчас они мне показались ледяными, будто могильные плиты. От этого я сразу замёрзла, пришлось поискать не только тапочки, но и свитер, который я и надела тут же поверх сорочки. И вышла в сад.

Съёмка, как планировал Марк, прошла превосходно, конечно, здешняя натура понравилась всем, и фотографу, и осветителям и даже моделям, приехавшим тоже сюда. Получая удовольствие от процесса и нашего гостеприимства, от кухни, а повар был приглашён Марком из Милана на эти недели за большие деньги, он угощал всю компанию изысканными блюдами, вызывая дополнительные волны восторга у нас и наших гостей. В духе «Сладкой жизни» мы провели несколько дней.

Это всё было приятно, утомляло и очень отвлекало от моих мыслей, поэтому пока вилла была полна народу, было хорошо. Но вчера вечером и сегодня утром все разъехались и мы с Марком остались вдвоём. Когда от виллы по идеальной дуге дорожки отъехали последние автомобили, скрываясь за деревьями и идеально постриженными кустами, обрамляющими дорожки, Марк обнял меня, положив мне на плечо горячую тяжёлую руку.

– Ну что, Танюшка, одни остались? Скучать теперь будешь по своей банде? – улыбнулся он, прижимая меня к себе и глядя вслед уже исчезнувшим машинам.

– Марк… – я посмотрела на него. – Займись любовью со мной?

Марк посмотрел на меня.

– Ну… не зна-аю…

Но, несмотря на эту шутку, он был во власти вдохновения…

– Я люблю тебя… как я люблю тебя… – шептал он, прижимая лицо к моему. – Поцелуй меня… поцелуй меня…

Но Марк уснул, а мне не спалось, поэтому я встала и вышла в сад. Странно, двери на веранду и все окна в дома были распахнуты, но в саду было свежо и влажно и при этом тепло, а в доме душно, но холодно, будто выстроен он над могилой. А в саду с меня сразу будто свалилось тяжёлое мокрое покрывало и стало легче. Если бы не Марк, я вовсе затосковала бы. Мне захотелось посмотреть на него, и я вернулась к спальне, заглянула через дверь. Он спал, плохо, почти не укрытый, прекрасный в своей наготе и неге. Наверное, такими Бог создавал ангелов: светлыми, прекрасными и добрыми сердцем. Хотя, какие у ангелов сердца? На что они им? Или нужны? Чтобы жалеть нас, которых они хранят…

Я вернулась в сад, начинало светать, пока я ходила вокруг дома, ночь истекла, мне так захотелось запечатлеть это ощущение, которое было у меня сейчас от Марка и всего вида спальни, разворошённой белой постели, что я взяла свою папку с бумагой, которую всегда и неизменно возила с собой, и пастель и села на веранде напротив двери.

– Bella signora, non riesce a dormire (не спится, прекрасная синьора?)? – улыбнувшись, спросила меня немолодая горничная, поднимающаяся раньше всех в доме, вместе с ней вставали только помощники повара.

– No, ho dormito bene, (нет, я хорошо выспалась), – сказала я в ответ, тоже улыбнувшись. – Hai gia’un lavoro?( а у вас с утра уже работа?)

– Sono un uccello precoce, bella signora (я ранняя птица, прекрасная сеньора).

– Anche gli usignoli non dormono, e tu gia(соловьи тоже не спят, а вы уже на ногах).

– Si’, bella signora, – улыбнулась горничная, я знаю, что её зовут Магдалена, я слышала, как её называли здесь остальные. – Devo andare(можно идти?)?

– Naturalmente. Mi dispiace disturbarla, (конечно, извините, что беспокою вас), – сказала я.

За время своих поездок я успела научиться неплохо объясняться по-итальянски, как и по-французски и по-английски. Собственно говоря, уже в первую поездку в первую же неделю я начала понимать всё, что говорят, обращаясь ко мне, а со второй кое-как объясняться. Дальше всё уже пошло как по маслу. Если оказываешься в чужой стране, среди чужого языка и рассчитывать на переводчиков тебе не приходится, всему учишься очень быстро. Это сейчас здесь работает очень много русских сотрудников в агентствах, потому что и русских моделей теперь здесь очень много, а я в своё время была одна. Нет, были и другие, но нас были единицы, мы и не встречались в чужеземных краях. Но я научилась. Такая у меня планида, быстро всему учиться и ко всему приспосабливаться.

Я услышала приглушённые голоса за углом дома, но не разобрала речь, не стала даже прислушиваться, думая, что это меня не касается. Но выяснилось, что я ошиблась. Потому что через пару минут, прошуршав по гравию шагов пятьдесят к террасе, на которой я сидела, подошёл… Вальдауф. То есть я не сразу поняла, что это он, потому что не сразу обернулась на него, только почувствовав, что шуршавший шагами человек остановился как-то слишком надолго около меня, я подняла голову, чтобы посмотреть на него.

– Ох… Валерий Карлыч… вот это да… – только и произнесла я.

– Здравствуй, Танюша, – он улыбнулся так радостно и мягко, что мне стало очевидно, что он очень рад меня видеть. – А мы ваши соседи. Все эти дни приходил понаблюдать за вами издали.

– Почему же издали, Валерий Карлович?! – улыбнулась я, откладывая эскиз, впрочем, почти оконченный.

– Не хотел мешать, – он поднялся на четыре ступеньки террасы. – Ты за работой как всегда. Отдыхаешь, когда-нибудь вообще?

Он кивнул на рисунок.

– Это и есть мой отдых, – улыбнулась я.

– Позволишь взглянуть?

Он взял листок, посмотрел долго, улыбнулся и отложил, снова пройдя мимо распахнутых дверей спальни, ветерок легко колыхал белые легчайшие занавеси. Стало уже совсем светло, и я задвинула портьеры, чтобы свет не беспокоил спящего Марка.

– Ничего не скажете? – спросила я Вальдауфа, обернувшись.

– Назови меня на «ты»? – сказал он, глядя так, что я поёжилась. И какого лешего, Валерий Карлыч, вы так влюбились в меня? Неужели я виновата ещё и в этом?

Мы спустились в сад, и пошли по идеальным дорожкам вдоль деревьев, потом показались фонтаны, они уже работали, тихонечко шурша тонкими струями.

– Тебя тут снимали в образе Симонетты Веспуччи, – сказал он. – Когда ты приедешь сюда в следующий раз, весь город будет носить тебя на руках.

– Я не так прекрасна.

– Ты прекраснее.

– Не-хет… – засмеялась я.

– Мне виднее. Я – художник, – сказал Вальдауф, блаженно улыбаясь.

– Вы – мой любовник, – сказала я, качая головой, имея в виду, что он смотрит на меня влюблёнными глазами.

Вальдауф остановился, обернувшись на меня.

– Ты ещё так считаешь?

– Войдя в реку, мы намокаем, – сказала я, тоже остановившись. – И вода остаётся с нами, даже высыхая.

Вальдауф протянул руку к моему лицу, погладил по волосам, забираясь пальцами в спутанные пряди, я не постаралась причесаться, встав с постели.

– Я люблю тебя.

Я улыбнулась, я это знала, и я знала, что это чувство, к счастью, радость для него. Он не страдал и не мучился из-за меня, по крайней мере, с тех пор, как оставил безумную идею жениться на мне. Для этого человека я источник радости и вдохновения, за это я любила его самого, приятно дарить, всегда намного приятнее давать, чем брать…

Но Вальдауф будто прочёл мою мысль и понял её буквально, притягивая меня к себе…

– Ва- алери… – я не успела договорить.

Ну что… сама виновата, сказала же, что он мой любовник, вот он и вступил в права… к порядочной девушке он и не подступил бы когда-то, что теперь ломаться? Под видом чего? Если я не смогла прекратить нашу связь, когда вышла за Марка, если я сама настолько низко пала в своём существовании, когда вообще позволила себе сделаться любовницей профессора, то, что теперь трепыхаться? Лежи теперь в своей тёплой грязи и похрюкивай…

Ну а почему нет? Да, хорошо, хорошо перестать мучительно думать о прошлом, всё время спрашивать себя, как я могу делать то, что делаю, и как вернуть прошлое и как не дать ему вернуться, потому что той девушки, чистой и невинной уже нет. Да, наверное, и не было. Наверное, будь я по-настоящему такой, ничего бы не произошло у нас с Маратом. Уговаривать свою совесть и стыд тем, что это подстроила Кира, я могу сколько угодно, но я сама болтала ним, и мне нравилось, как у него блестят глаза в полумраке комнаты, что я не догадывалась о его намерениях? Так что не надо думать, что я хотя бы когда-нибудь была иная. Права была Екатерина Михайловна, когда не позволила Валере жениться на мне. Конечно, с ним я была бы иной, конечно, он был все миром для меня, и мне не было бы его мало, но почему он должен был быть с падшей? Не иметь детей и отбиваться от претендентов? Зачем это Валере? Он прекрасный, чистый, идеальный алмаз, а я слякоть, мне не место с ним, со мной он станет страдать. Той, что была его воздухом, как я думала, уже нет. А скорее всего и не было никогда. Приятно думать о себе, что ты такая, что твоя любовь кого-то оживляет и делает не только счастливее, но и совершеннее, но это не так. Для настоящей любви надо быть чистой, а не такой как я, барахтающейся в траве с любовником, и думающей, что одаривая его своими ласками, я делаю нечто доброе. Просто упала в грязь, где мне и место… на этой влажной траве и мягкой душистой местной земле, с утра впитавшей воду поливки, распылявшуюся здесь до рассвета… Господи, как какие-то животные…

…Да, ей было хорошо, я это почувствовал сам, по тому хотя бы, как хорошо было мне. И почему так мне только с ней? Почему её красота кажется мне совершенной? Почему её тело источник необыкновенного удовольствия, почему она? Именно она и никто больше? Сколько раз я пытался задавать себе этот вопрос и никогда не находил на него ответа, а сейчас на этой тёплой итальянской земле вдруг понял, что я не должен думать, я должен только наслаждаться. И всё. В этом моё счастье и дар Небес. Такой же дар, как и мой талант.

– Ты похудела, Таня, – казал я, помогая ей подняться с травы.

– Ох, Валерий Карлыч, как paysans, как вам не стыдно… а если нас увидят садовники? Никакого стыда.

– Таня, я не спал с тобой три года с лишним, что ты хочешь? – улыбнулся я, подавая ей свитер, который стянул с неё на этой траве, и стряхивая травинки с её волос.

Таня только вздохнула, надевая свитер, выпростав спутавшиеся волосы, они стали завиваться от влаги с травы. Удивительные волосы, вся Таня удивительная…

– Приходите сегодня на обед с Мариной, – сказала Таня. – Она ведь больше не сердится на меня?

– Она счастлива, – сказал я.

И это была правда, Марина умела быть счастливой. После того как отшумела буря, вызванная Таней, всё успокоилось и Марина вообще забыла о том, что какая-то буря была. Так что да, моя жена была счастлива и спокойна. Я привычно заботился о ней, мне не удалось сломать и перестроить свою жизнь, именно Таня не позволила мне этого, взамен оставшись со мной, что ж, пусть так. Пусть солнце приходит ко мне редко, как в Петербург, но зато я знаю, что такое свет белых ночей… счастье никогда не бывает полным…