Читать книгу В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. том 4. Кровь - Татьяна Вячеславовна Иванько, Татьяна Вячеславовна Оськина - Страница 3

Конечно, ни от какого грабежа Никитский не пострадал. Ни я не грабитель, ни те, кто был со мной. Разумеется, грабежом отборные боевики, что пришли со мной к нему, не занимались даже во времена туманной юности. Эти двое, а больше мне было не нужно, были предоставлены мне одним из своих руководителей, с которым я имел дело ещё с советских времён, когда я только начинал свой бизнесменский путь. Я впервые о чём-то просил одного из них, до сих пор мы сотрудничали к взаимной выгоде, общались холодно и сухо, но для этого я сам приехал к нему, выбрав среди всех, с кем привык иметь дело, самого взрослого, адекватного и привыкшего жить по правильным, как они выражаются «пацанским» понятиям.

– Ты месть задумал, Марк Борисович? – спросил он, глядя на меня острыми серыми глазами.

Мы прогуливались вокруг пруда, в котором до сих пор плавали два ручных лебедя белый и чёрный, их домик стоял на противоположном берегу, за лебедями следил специальный человек, как и за всем его участком и замком, который он выстроил тут года два-три назад. Все они теперь строят себе эти замки, начали покупать дома во всяких Майями и Флориде, или Лондоне, золото, машины, женщин, заводя с ними побочных детей, не имея фантазии потратить как-то ещё несметные заработки. Мне были забавны все эти нувориши, как и всегда «старым» деньгам кажутся потешными «новые». И жизни их нередко оказывались так коротки, что они успевали только скупить всё это и сразу загреметь под громадные гранитные плиты на Хованском кладбище. В этом смысле они напоминали тех самых толстых ночных мотыльков, что так легко гибнут, прилипая к раскалённым фонарям…

Таким был и этот человек, Викторов Виктор Викторович, эдакий «Витя в кубе», он любил подчёркивать, что его имя имеет один корень с победой, и сам считал себя победителем, потому что приехал в Москву когда-то выпускником детского дома, уже успевшим отсидеть, как они выражаются, «по малолетке» за мелкое хулиганство или воровство, одетым в чужие ботинки и штаны, и прошёл путь от грабителя молочных магазинов до теперешнего «отца мафии». Им всем нравилось чувствовать себя кем-то, похожим на Марлона Брандо в роли Вито Корлеоне, Виктор Викторович подражал ему и даже погонялово, выражаясь их арго, у него было «Вито», и никто не замечал разницы между харизматичным художественным образом и собственными реалиями. Это было бы забавно или смехотворно, если бы наш «Корлеоне» не был куда страшнее киношного.

Вот только у Вито Корлеоне, придуманного Марио Пьюзо, были дети – продолжатели его дела, а вот у нашего «Вито», насколько мне известно, никаких детей не было. Впрочем, я слышал, что воры в законе предпочитают не иметь детей, да и вообще семей, но они и домов и имущества какого-либо не имеют. Однако Виктор Викторович вором в законе не был, он был обыкновенный новый русский бандит, который играл и «законника», и Вито Корлеоне, поэтому у него было и богатство, и жен уже перебывало не меньше десятка, но о детях я не слышал. В каком-то смысле это объединяло нас, хотя он был старше лет на двадцать или двадцать пять. И всё это вместе не делало его нисколько выше меня.

Так что общался я с ними со всеми скорее с долей снисходительности, предполагая, что я переживу их всех и надолго, потому что я никогда не переходил на их сторону, я вёл свои дела и свою жизнь параллельно, сотрудничая, но, не вступая на их сторону, не входя в личные отношения с ними, дружба это была или вражда. Но сегодня я пересёк эту черту, попросив его о помощи, полагая в нём холодного и адекватного человека. Торговцы всегда лучше, они понятны, предсказуемы, а что может быть лучше в партнёре? Поэтому, когда я сказал, что мне нужна помощь в виде пары сообразительных, хладнокровных и опытных человек, он сказал так же хладнокровно и взвешенно:

– Что ж, я слышал о том, что произошло с твоей семьёй, Марк. Беспредельщиков надо наказывать, кем бы они ни были, потому что они вносят хаос в нашу и без того непростую жизнь, – проговорил он, запахивая тщательнее скользкий шёлковый шарф, хотя мохеровый или хотя бы исландский были бы уместнее на жёстком подмосковном морозе, но куда там, мы же не признаём себя «скифами и азиатами», обитающими в жёстком климате, кующем сильных металлических людей, нет мы изображаем из себя европейцев, вот таких вот, смехотворных, в шёлковых шарфиках на тщательно выбритых мощных красных шеях.

Я усмехнулся про себя, я сам изо всех сил старался всегда оставаться самим собой и не мимикрировать под кого бы то ни было. Исключением было только время, когда я связался с Оскаром, при мысли о нём меня передёрнуло от отвращения. И от отвращения не к нему, чёрт с ним, как говориться, тем более что он умер, нет, отвращение вызывал я сам, тот, каким был, вернее, каким пытался быть тогда.

– Какой помощи от меня ты хочешь?..

Он снова посмотрел на меня.

– Нет, не этого, – ответил я. – Мне нужны пара человек, толковых, холодных и неразговорчивых. И чтобы всегда были в моём распоряжении.

– Готовые на всё? – кивнул он, и итальянская дублёнка маловата и греет плохо, слишком тонкая, а у нас тут не Ломбардия. – Снизишь мой процент за это? На сколько?

Теперь он смотрел с прищуром. Мне было плевать, сколько бы он ни запросил, я бы дал, но во мне включился деловой человек, всегда просчитывающий выгоду не только материальную, но и репутационную, что называется, дешевить нельзя. Поэтому теперь остановился я и после некоторого молчания сказал ему, терпеливо ожидавшему моего ответа.

– Я отдал бы всё, чтобы расквитаться, за мою жену я не пожалел бы ничего, дело не в цене, а в том, чтобы соблюсти status quo, вы же понимаете, что я не только с вами имею дело.

– Но пришёл ты ко мне.

– Потому что уважаю более иных.

– То есть, мне оказана честь? – ухмыльнулся он.

Я предоставил ему самому себе ответить на этот вопрос. Он выдержал мой взгляд и моё молчание, но я видел, как он скрыл злость, и зависть, всколыхнувшуюся в нём, вчерашнем воспитаннике приуральского детдома и бывшем урке, ко мне, золотому московскому мальчику, который моложе его на двадцать лет и на много жизней, и несравненно более легкого и светлого, чем он был когда-нибудь.

– Ну что же, Марк Борисыч… Тогда в твёрдой сумме, как говориться, оплатишь. Или предпочитаешь услугой?

– Тут выбор за вами, – сказал я.

Он кивнул.

– За «интерес», в таком случае. Непосильного не попрошу, хотя ты и сказал, что согласен на всё, – сказал он, будто пытаясь успокоить меня, но я и не нервничал, я способен заплатить любую сумму, какая придёт ему в голову.

Он прислал ко мне двоих парней примерно моего возраста, с какими-то немыслимыми кличками: «Рэмбо» и «Драго», хотя оба были куда справнее того же Рэмбо и уж точно умнее второго, поддельного русского.

– Слушайте, парни, как вас на самом деле зовут?

– Глеб, – сказал один, хлопнув белыми ресницами, волосы, сбритые вовсе, вероятно, тоже были белёсые, вроде моих.

– А ты?

– Борис, – сказал второй, у него, напротив были чёрные волосы и даже сросшиеся над справным римским носом брови, доставшиеся ему, вероятно от осман, топтавших когда-то родину его предков где-нибудь в Приазовье.

– Да ладно! – засмеялся я.

Они переглянулись, не сразу сообразив удивительного, но хорошего знака, что явился нам в их именах, совпавших с именами первых русских святых. Парни они оказались хорошие, один из Тамбова, второй из Кременчуга, и мне не хотелось бы, чтобы они стали страстотерпцами, когда бы то ни было, как святые, чьими именами их назвали.

Они отлично и без длительных разъяснений поняли задачу, и приступили с воодушевлением, всё же идея благородного отмщения вдохновляет всех. Я не рассказывал подробностей, подробности знали только сама Таня и Никитский, я мог только делать выводы из тех материалов, что имел, и того, что рассказал мне Платон о Никитском.

Получив все материалы от Платона, я прочёл их и отложил, потому что ярость во мне закипела так, что я ослеп и оглох на некоторое время. Через пару дней я встретился с Платоном, я попросил его, теперь снова занятого почти всё время, пропадающего сутками на телевидении и в редакции так, что Катя и дети почти не видели его, но я заехал за ним вечером, с обещанием отвезти домой.

– Чего ты вдруг? Дело есть? – спросил Платон, усаживаясь рядом.

– Ты читал документы, которые передал мне? – спросил я, закуривая, предложил сигареты и Платону.

Он взял одну, коротко взглянув на меня.

– Честно? Нет, – он нахмурился, и отвернулся, втягивая сигаретный дым, как можно глубже. – Мне хватило того, что я увидел в больнице.

Его пальцы дрогнули.

– Ясно… а почему меня заставил прочитать? Боялся, что иначе я не стану мстить?

Платон посмотрел мне в глаза, не ответил.

– Неужели ты мог так думать?

– Нет, – хмуро проговорил Платон, отвернувшись. – Но… мне было больно… так, что… Наверное, мне хотелось, чтобы ты наказал и меня.

Я понимал, о чём он говорит после того, как прочитал то, чего он читать не стал, что он видел воочию: свидетельства страшных и безжалостных побоев и пыток, которым Никитский подверг Таню. И да, Платон чувствовал себя виноватым, как и я. Нас было двое сильных и умных мужчин, которые должны были оберегать её ото всего, и мы не сделали этого. Потому ли, что наш враг оказался умнее и сильнее, или почему?

– А кто меня накажет? – спросил я Платона.

– Не я. В конце концов, ты спас Таню, ты нашёл Курилова.

– Тогда по твоей логике, это Боги её спас.

Я вздохнул и выбросил сигарету в окно, холодный воздух потёк внутрь.

– Только потому я и терплю его теперь рядом с Таней. Хотя… к самому Боги я отношусь хорошо, если бы он не лез к Тане, он был бы моим лучшим другом. Так и было когда-то.

– Всё сложно, – сказал Платон.

– Не всё, – сказал я. – Ладно, дорогой шурин, не казнись.

И мы поехали домой, я отвёз его, а после за семь минут добрался до нашего двора, почти столько же идти пешком, если пройти дворами, а все пути и кротовьи норы, как, смеясь, говорила Таня, я тут знаю с детства.

Да, я отложил эти бумаги на некоторое время, чтобы дать остыть своему сердцу, потому что иначе я просто сорвался бы с катушек, и убил бы этого Никитского. Просто удавил бы своими руками. Но я хотел иного. Я хотел, чтобы он боялся. Чтобы он долго и мучительно боялся и ждал, не спал, оглядывался, боялся темноты и каждой тени, чтобы потерял аппетит. Я хотел, чтобы его жизнь разрушилась, и жизни тех, кто прикрывал его все годы, не важно, страхом ли он держал их в повиновении или взаимной выгодой. Каждый из них мог воспротивиться и не становиться соучастником его преступлений, звеном порочной цепи, Таня билась, готовая расстаться с жизнью, но не подчинилась, не созналась, не сдалась, а эти сильные и свободные люди пошли на сделку с самим дьяволом, так пусть заплатят сполна. И он будет знать, что я иду за ним. То есть он не узнает, кто конкретно, но он будет знать, что сила, которая его уничтожит, рядом.

И ещё я хотел, чтобы он знал, что это месть за Таню. Мне наплевать, что он метил в Платона, не имеют значения желания и мотивы этого низкого поганца, безнаказанного и превращённого этим в настоящее чудовище, важно только, что он тронул Таню, отнял у неё столько месяцев жизни, заставив скрываться, лишив работы так надолго, а на Западе навсегда, я не говорю о том, что он посмел коснуться её…

Я пришёл к нему домой утром первого дня нового 1998 года, когда он проснулся похмельным с какой-то лахудрой под боком, от которой пахло дешёвыми духами, алкоголем и косметикой, размазанной по этой постели. А в самой его квартире был беспорядок, обычный для холостяка, хотя и заметно, что тут убирают, но, похоже, редко.

Я толкнул его в его серое плечо коленом, не рукой, коснуться его тела, его кожи для меня было невозможно, невыносимо. Он проснулся, как ни странно, спал чутко, хотя, что странного, нечистая совесть не даёт спать крепко.

– С Новым годом, мразь, – сказал я, глядя ему в лицо.

Он дёрнулся было за пистолетом, но мы давно вытащили его из его тупого тайника и один из моих теперь боевиков приставил дуло его же пистолета к его затылку.

– Смирно сиди! – сказал я. – Знаешь, кто я? Вижу, знаешь, я не сомневался.

Я усмехнулся и, не торопясь, закурил, стоя перед ним, выпустив дым ему в лицо.

– Я тебя убью. За Таню. Но… – я сплюнул на пол, чего, кстати, никогда в жизни не делал, я не так воспитан, чтобы плевать на пол, но сейчас я сделал именно это. – Так вот… я тебя убью. Но не теперь. А пока жди…

С этими словами Борис вырубил его ударом по шее. Он очнётся вскоре, вытолкает пинками эту девку, станет судорожно размышлять, как бы ему прищучить меня, но ему это не будет удаваться, потому что к тому времени я уже перекупил всех его людей. Да, месяц до Нового года я посвятил именно этому: подготовке, первому этапу операции, как говориться.

Да, вначале я был почти без сознания от злости, я не мог даже смотреть на Таню, чтобы не думать, как она вообще это вынесла и сохранила способность радоваться жизни.

– А что же мне позволить победить ему? Злу и тьме, которая есть в каждом, и поглотит, едва мы позволим это. Нет, Марк, я буду на стороне Света, здесь тепло и не страшно, и никто мой свет не погасит…

Я даже не мог заниматься сексом, потому что не мог не думать, что она испытывает отвращение. Таня почувствовала это и спросила напрямик как всегда:

– Марик, ты так смотришь в последние дни, так… будто боишься чего-то? Ты думаешь о том, что случилось со мной без тебя?

– Невозможно не думать об этом.

– Возможно, – сказала Таня, темнея глазами. – Но если тебе… если я тебе противна теперь…

Она покраснела, отворачиваясь и договорила, со вздохом:

– Я, ну… постараюсь это понять.

– Господи, нет! – я её обнял. – Подумала же такое… Нет, просто я… наверное, восхищаюсь тобой. Твоей стойкостью, я бы не смог, я бы сломался.

Таня отбросила волосы за спину, сверкнувшие в свете настольных ламп и бра, которых у нас по всему дому было множество, везде у нас были светильники, а сейчас, в самое тёмное время года, мы включали их повсеместно и сейчас Таня в белом шёлковом пеньюаре, расчесала волосы после ванны, чтобы заплести их на ночь в косу.

– Не сломался бы. Бывает, что по-другому нельзя, или быть стойкой или превратиться в слякоть, – сказала Таня, выдохнув.

– Ты вызываешь моё восхищение. Это удивительно, какой ты человек. Мне кажется, ты даже меня делаешь лучше.

– «Даже меня», – усмехнулась Таня. – Никогда не могла понять этого твоего самоуничижения. Мотает тебя от заносчивости, вот этому, странному упадничеству. Завязывай с этим, Марик. Если бы я так нападала сама на себя, от меня давно уже ничего не осталось. Мир жесток с нами, не надо быть жестокими ещё и самими с собой.

– Считаешь, себя надо прощать?

– А у тебя получается? У меня нет, – Таня посмотрела на меня. – Я просто заставляю тебя перестать думать о том, за что не могу себя простить… Иначе я давно рехнулась бы.

– Ты не виновата, что стала жертвой.

– Я не об этом… – сказала она, отворачиваясь.

Тогда я не подумал, но после вспоминал этот разговор не один раз, и думал, что я не придавал ему значения, который он заслуживал.

Но пока я был одержим только этой идеей – местью. И мне очень помог в этом Радюгин. Я поделился с ним документами, бывшими в моём распоряжении, добавив и то, что мне было известно раньше. Радюгин повёл себя как настоящий офицер, и даже друг, хотя до сих пор я так не считал, мы были с ним товарищами, но теперь я понял, что он рад возможности не только поддержать меня, но и очистить ряды правоохранителей. Он сказал только: «Марк, ты волен отомстить, и Никитского стоит стереть с лица земли, но свои руки не марай, поверь. Удержись хотя бы от этого. А я тебе помогу». Я пообещал, и он предпринял для меня множество шагов, которые помогли мне отследить и вычислить всех тех, кто был связан с Никитским, и всех прижать. Они все предали его мгновенно, будто ждали этой возможности.

Вот после этого-то я и пришёл к Никитскому, когда был полностью готов к тому, чтобы, как выразился Радюгин, стереть его с лица земли, но мне этого было мало. Я не просто хотел убить его, я хотел насладиться этим сполна.

И я не спешил. Никитского пугали случайно подрезающие его машину чёрные «мерсы», выстрелы, взломы его квартиры, побитые стёкла, сожжённая дверь, ночные звонки и сообщения на пейджер. Мне хотелось, чтобы ему было страшно, вначале по-настоящему, а потом после всех этих глупых выходок, чтобы он начал думать, что всерьёз ему ничто не угрожает и расслабился, и тут-то возмездие и настигнет его. Поначалу так и было: он вздрагивал, бледнел, пил больше обычного, боялся оставаться ночевать в одиночестве, но месяцы шли, а дальше хулиганства дело не шло, и он начал успокаиваться, решив, очевидно, что Марк Лиргамир, маменькин сынок, мелкий изготовитель штампов и мажор, способен только на такую чепуху. А я просто ждал, что остыну немного. И жил, как жил прежде.

Точнее, пытался. Потому что у меня не очень получалось. До тех пор, пока в этом деле не была поставлена точка, я не мог остыть, не мог успокоиться. И хотя карьера Платона получила толчок к развитию после его триумфального возвращения, как и у Боги, что стал популярным человеком на всю Москву, уж не говоря о Тане, которая, потеряв позиции и даже деньги «на западном фронте», приобрела в несколько раз больше здесь, в России: к осени готовился выход первого в нашей стране номера «Vogue», куда её пригласили для участия «хотя бы в фотосессии», как, невесело улыбаясь, сказала Таня, рассказывая об этом.

– Хотели едва ли не выпускающим редактором позвать, но я отказалась. Вот о чём они думают? Каждый должен заниматься своим делом. Разве я журналистка? С Платоном перепутали, наверное.

– Просто сейчас тебя хотят заполучить все, – сказал я.

Это была правда. Перед «Роком и модой» была ещё Неделя моды в Москве, где Таня тоже активно участвовала, приглашённая Домом моделей. «Рок и мода» прекрасное мероприятие, которое я ненавижу из-за Книжника, с которым у Тани отношения всё крепче и нежнее, судя по всему, потому что дома её почти не бывает, спасибо, хотя бы ночевать приходит, и мои дела разбирать со мной не отказывается. Но всё же, она всё чаще отсутствует, куда больше, чем когда уезжала на лето работать в Европу.

Теперь «МэМи» записывали альбом и сидели в студии несколько недель, не отлучаясь на гастроли, и Таню не раз и не два видели с Книжником в разных московских клубах, нагло снимали и публиковали в бульварных листках их фото в обнимку или просто рядом. Странно, я думал, я привыкну, но за прошедшее время меня всё больше доставала их связь. Казалось бы, вернулся Боги, отвлекавший её внимание на себя, они затеяли совместную работу световую инсталляцию, о чём Таня рассказывала взахлёб:

– Эскизы мои, а вот вся техническая часть на Боги. Он вообще оказался гений всех этих компьютерных технологий. Между прочим, Ванюшка заинтересовался, помогает ему.

Ещё и Вальдауф вернулся в Москву, причём его жена осталась в Италии, греться на тамошнем солнце, которое тепло даже зимой, он же засел за работу, как выражалась Таня, да и он сам сказал, когда мы все вместе, и с бывшей нашей группой встречали Новый год для чего я снял загородный дом с баней и катанием на снегокатах. Были «МэМи» и все наши одногруппники, причём Щелкун с Саксонкой оставили ради этого своего малыша, которого родили в прошлом году, на родителей Щелкуна, в отличие от Платона и Кати, которым не с кем было оставить своих, потому что родители Лариса Валентиновна и Андрей Андреевич укатили в Крым на праздники. Так что моего шурина и его прелестной Кати с нами здесь не было. Табуретка и Очкарик пока не задумывались о детях, жили на съёмной квартире и, в общем, пока заработки у них были очень скромные, подумывали даже не уехать ли в какую-нибудь Канаду на ПМЖ, как стали говорить, на что Боги лишь усмехнулся, качнув головой.

– Ты не одобряешь, Боги? – заметив это, спросила Табуретка, вспыхивая, надо же, старая любовь не ржавеет, так и дышит неровно к островитянину.

– Да нет, отчего же, дело ваше, – пожал плечами Боги, загорелый и татуированный, он смотрелся настоящим иностранцем среди нас, бледнолицых москвичей.

– И всё же? – Очкарик поправил дешёвую оправу на коротком носу.

Тогда Боги ответил, отставив опорожнённую рюмку:

– Работать там можно, работать можно везде, хоть вон, на Луне или на Марсе, но жить… Не знаю, там всё чужое. Воздух даже не наш, понимаете? Все запахи, вода, еда, свет… Когда знаешь, что вернёшься в любой день, и то замечаешь, а если решить навсегда там поселиться… даже если всю семью перевезти… Но все люди разные, я не хочу там жить, а вам, возможно, и понравится.

– Я и то там не остался, – усмехнулся Вальдауф, позвякивая вилкой о тонкий край тарелки. – А моей жене нравится. Так что… все разные, это верно.

В нашей компании он не чувствовал себя чужеродным или старым, и не чувствовали этого мы, хотя все были моложе его примерно на двадцать лет или около того.

– А нам и вовсе с нашей музыкой там делать нечего, – отозвался Серёга Сорокин, с обожанием посмотрев на Книжника, при том, что обнимал очаровательно крутой изгиб бедра своей драгоценной Розочки. Но я знаю, что в его обожании Книжника нет ничего сексуального. – Если только Ленин на инглиш перейдёт.

– Второй «Парк Горького» там на фиг никому не сдался, – сказала Мэри.

Из всей «МэМи» только Вилор не был здесь с нами, они с женой и детьми уехали в Питер к родителям встречать Новый год. В большой компании Книжник не позволял себе вольностей с моей женой, но зато занимал так много её времени и такое большое место в её сердце, что это начинало сильно волновать меня.

Сильнее было только желание отомстить Никитскому. А там уж я подумаю, что делать с этим несносным Книжником.

Так что я, не отвлекаясь от своих повседневных дел, бизнеса, который только ширился и разветвлялся, потому что и в своих скитаниях в поисках Боги, я не оставлял своего дела, благо мест на планете, где не ловит интернет, почти не осталось. Так что мои дела занимали много места в моей голове, но в душе сейчас оставалось только это.

В августе грянул дефолт, разоривший многих моих партнёров, и сделавший меня богаче на несколько миллионов, потому что я держал все свои деньги в долларах и во множестве заграничных банков, а долгов у меня не было.

Через пару недель после того самого памятного 16 августа, когда разом рухнули и биржи и все активы в России, когда потихоньку начали устаканиваться цены, выросшие в три, а то и в пять раз, Таня спросила меня:

– Марик, не хочешь вложиться во что-нибудь стоящее?

– Во что? В золото? – спросил я.

– Можно и в золото, конечно, но, может быть, в какое-нибудь производство?

– В свечной заводик? – усмехнулся я.

– Ну, или завод по производству газовых труб, к примеру. Вон, Газпром растёт, как насосавшийся клоп.

– Танюша, мой бизнес прибыльнее в тыщу раз и настолько же менее рискованный, в плане финансовых потерь.

– А я не о финансах вовсе, а об удовлетворении.

Я покачал головой, чтобы только не спорить с ней. Я был вполне удовлетворён своим делом. А для патриотического задора у меня было сотрудничество с Радюгиным.

Но сейчас для настоящего удовлетворения мне было нужно закончить с Никитским…