Читать книгу В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 3, часть 1 - Татьяна Вячеславовна Иванько, Татьяна Вячеславовна Оськина - Страница 6

Когда она разбудила меня, оказалось, что уже следующее утро. Пахло жареным мясом, даже курицей… Господи, похоже, я в раю.

Когда же я, умытый, и жаждущий явился на кухню, и сама Таня предстала передо мной в обновлённом виде: у неё теперь была бритая голова, ну то есть не совсем голая, а очень коротко остриженная, как моя, и притом белая…

– Ты что это? Под меня подделываешься?

– Будем считать так, – сказала она, положив мне в тарелку жареный окорочок с горошком, зеленью.

Я набросился на еду, умирая от счастья с каждым сочным и ароматным кусочком. Я съел бы в три раза больше, но Таня сказала мне, что спешить с этим не стоит. А потом села напротив, положила передо мной паспорт, я открыл его. Роман Павлович Стрельцов, 1974 года рождения, место рождения Кандалакша…

– Надо же, даже похож на меня.

– Цветные принтеры делают чудеса, – сказала Таня, которая теперь стала похожа на инопланетянку.

– Фото же чёрно-белое.

– Но снято с портрета, – и она показала небольшой портрет, сделанный гуашью, похоже, удивительного сходства со мной.

– Вот это да… откуда? Кто это нарисовал?! – восторженно задохнулся я.

– Не парься, – ответила Таня и подошла к плите с моим замечательным портретом и, включив конфорку, сунула его в огонь, он тут же схватился и, свернувшись в кривую трубочку, почернел, а через мгновение рассыпался.

Таня вышла и вернулась с небольшой пачкой долларов.

– Здесь тысяча без тех пятидесяти, которыми я так неудачно выкупила тебя у мента. Квартира оплачена на пять дней вперёд, хочешь дольше, вот телефон, позвонишь, тётка Зинаида Антонна, вопросов не задаёт, цена у неё божеская. Хочешь, оставайся в этом городе, хочешь, уезжай, только домой пока не показывайся, за родителями точно прослеживают, тут же тебя изловят. Устройся на работу и живи, а через несколько лет, родителям и объявишься, позвонишь или напишешь, – она сказала это всё ровным спокойным голосом. Потом вышла и принесла шапку, из тех, что купила мне вчера, к ней мастерски были пришиты волосы: чёлка, виски и сзади, полная иллюзия немного обросшей стрижки, получалось, она свои волосы пожертвовала мне для маскировки.

Я поднялся.

– Я не останусь один.

Она посмотрела на меня.

– РОман, я уже говорила, мне не нужны попутчики или защитники вроде тебя, одна морока. Если я, как ты говоришь, спасла тебя, то дальше отстань, я не хочу больше за тебя отвечать.

– Ничего не выйдет, – я надел шапку, сделанную ею для меня. – Теперь придётся, взялась за гуж, не говори, что не дюж.

– Дур-рак! Со мной опасно! – воскликнула Таня.

– Ну не опасней, чем без тебя.

Она смотрела на меня, покачала головой.

– Господи, надо было уйти, пока ты дрых…

– Да, Танечка, упустила ты возможность улизнуть, теперь я буду бдить, – и я улыбнулся очень довольный, что она и правда не сообразила уйти раньше, пока я спал.

– Бдеть, а не бдить, грамотей, – пробормотала она и пошла в прихожую одеваться.

– Учти, пожалеешь сто раз, – сказала Таня, одеваясь. – Лентяев и захребетников я не терплю, придётся работать так, как ты, очевидно, не привык, белоручка.

– Чего это я белоручка?! – проговорил я.

– Да белоручка, не пытайся, вон, руки какие, музыкой не занимался, нет, но английским каким-нибудь и спортом, плаванием и баскетболом, – уверенно сказала Таня.

– Как ты догадалась?! – изумился я.

– Ну ты же в костюме Адама передо мной бегал. Имеющий глаза… Мускулатура, РОман, развивается по своим законам, особенно, если её развивать. Ты – развивал.

Она взяла сумку, я потянул её за ремень.

– Давай, я понесу.

Она посмотрела на меня, но позволила.

– Ну неси… Хоть какая-то от тебя польза.

Мы сели в поезд на вокзале и через сутки вышли на станции под названием Озерское. А со станции ехали ещё долго на каком-то старинном автобусе до посёлка с названием странным и будто заграничным: Шьотярв.

Когда мы вышли из автобуса, вокруг высились сосны и синий от мороза воздух.

– Куда это мы приехали? – спросил я.

– Тебе не всё равно? – хмыкнула Таня. – В медвежий угол.

– Ты здесь бывала?

Она покачала головой.

– Идём.

– Куда?

– В горуправу, куда ещё. Ты что делать-то умеешь?

– Да… что… картошку чистить, – сказал я. – В Макдональдсе в Питере работал несколько месяцев, хотел в Лётный институт поступать.

– А чего не поступил?

– Родители решили отвадить, в армию послали. А я, как дурак, в переделку попал.

– Что? Дедовщина?

Я был рад, что она меня, наконец, слушает, не отвергает и принялся рассказывать, всё и рассказал пока мы не дошли мимо множества похожих небольших, но аккуратных деревянных домов, выглядывающих между высоких сосен и елей, каких-то симпатичных, хоть и старых, все с высокими крыльцами, коньками, будто старинные или правда были старинными. На некоторых были и ставни, ясное дело, белые ночи здесь. Мороз крепчал между тем…

– Так ты из-за девушки пострадал, значит? – усмехнулась Таня.

– Ну да.

– Скучаешь теперь?

– По Олечке? Да нет… глупо как-то, вот это и обидно. Если бы влюблён был, так не обидно было и пострадать, а так…

Таня покачала головой, посмотрев на меня.

– Эх ты… Стыдно так, нечистоплотно, без любви-то, нет?

– Это у вас, у девушек, всё с любовью, а у нас бывает и так.

– Ну вот за это и расплачиваешься, что «так»! – припечатала Таня.

– А ты, к примеру, не от любви ли бежишь?

– Я-то? – она засмеялась. – Что ты! Я вообще не знаю, что это такое. Ладно, пришли, солдат.

Мы стояли у крыльца с табличкой на стене: «Управление посёлка городского типа Шьотярв».

– Как это ты так быстро дорогу нашла?

– Ну, РОман, учись уже, взрослей, в лётчики хотел, так ориентируйся пока на местности. Улица называется Центральная, куда она может вести в таком посёлке? Управление и клуб, наверняка, вон он, как раз – она кивнула на небольшое здание сталинской, наверное, постройки, с колоннами, а перед ним запорошённый гипсовый Ленин. – Может, и музей тут у них есть, и церкви, вон одна, точно, гляди, купол чернеется, деревянный.

– Ясно, деревянный, леса да болота. Летом, небось, комары до костей съедают.

– Это само собой, потому и людей здесь так мало, всех пожрали. Небось, в жертву юношей отводят каждое лето.

– Шутишь всё, – засмеялся я.

– Какие уж тут шутки, – она похлопала меня по плечу. – Пошли, застыл совсем, заболеешь ещё после потрясений своих…

Мы поднялись по деревянному крыльцу, хорошо очищенному от снега, тут вообще хорошо чистили, хотя снега было ужасно много, по сторонам от дороги сугробы поднимались с мой рост, но тротуар, по которому мы шли, был очищен до твёрдого наката, а проезжая часть улицы до асфальта и жижи на ней не было. Мы вошли в сени, а после в довольно просторное помещение, где было тепло, пахло печкой и масляной краской, которой тут все было окрашено, и полы, и бревенчатые стены, и даже скамьи из широких досок в голубой и тёмно-коричневый цвета. Интересно, это всё они подкрашивают каждый год со времени постройки, лет сто не меньше, подумалось мне.

В управе встретились и люди, какие-то тётеньки, мужчин почти не было, здоровались с нами все без исключения, что было удивительно, причём приветливо.

Глава городского поселения Шьотярв Тетляшева Генриетта Марковна. А справа дверь с табличкой заместитель главы Годарева Мартина Веньяминовна.

– Карельские имена, что ли? – спросил я, невольно удивившись необычным сочетаниям.

Таня обернулась на меня:

– Вепсские. Это вепсский городок, есть ещё несколько сёл, а вообще их очень мало, и язык умирающий.

– Откуда ты знаешь?

– А мой отец вепс. Вот как раз однофамилец этой Генриетты.

– Так может, она твоя сестра?

– Может быть, – легко сказала Таня и постучала в дверь.

– Заходите, кто там такой вежливый! – ответили нам суховатым голосом, и мы вошли.

Генриетта Марковна оказалась внешности примечательной, с первого взгляда до ужаса некрасивая сушёная акула: короткие и жидкие серые волосы, убранные под гребень от лица, серое лицо, хотя черты правильные, только немного длинноватые, чересчур сухие, фигура не худая, даже тяжеловатая, сутулая спина, в сером пиджаке, сшитом, вероятно, местными умельцами лет пятнадцать назад. Генриетта Марковна была неопределённого возраста, ей могло быть и сорок и шестьдесят лет. Мне стало не по себе, обычно такие Генриетты злющие старые девы. Но она обернулась на нас от своих шкафов, откуда вытаскивала какую-то книгу и глаза у неё оказались удивительно синие, она улыбнулась и мгновенно преобразилась этой улыбкой.

– Здравствуйте, молодые люди, чем обязана? – в этот момент большие книги качнулись в неловких руках и полетели на дощатый пол с глухим стуком.

Таня, сойкнув, подскочила к ней, помочь.

– Ой-ой, вот я безрукая-то, как всегда… – смущаясь, проговорила Генриетта, принимая Танину помощь. – Спасибо-спасибо, девушка. А мужчины, как всегда в стороне, пока женщины работают.

Усмехнувшись, она взглянула на меня, а я скорее растерялся, чем не хотел помочь, похоже с детскими растерянностями и нерешительностью пора расставаться.

Наконец, книги были расставлены как надо, и Генриетта Марковна села за свой полированный стол, заваленный бумагами.

– Так чем обязана? Кто вы, и что делаете у нас в Шьотярве? – она произнесла чудное название как-то совсем не так, как я прочёл его, и прозвучало это на удивление красиво.

– Мы хотели бы у вас жить и работать, – сказала Таня.

– Вон как… Это как-то даже радостно, а то все уезжают: «на учёбу», и всё, после не дождёшься. И что же вы умеете?

Таня достала диплом, между прочим, с отличием, красного цвета.

– Татьяна Лиргамир, выпускница Суриковского высшего художественного училища. Лиргамир, значит… знакомое что-то… – нахмурилась Генриетта и всмотрелась в Таню, потом снова в документ.

– Нет-нет, это девичья фамилия, я теперь я вот… – Таня достала паспорт.

– Маркова Татьяна Андреевна. А это, муж?

Таня растерянно обернулась на меня.

– А… нет, не муж… РОман – э… брат.

Генриетта усмехнулась, очевидно, не веря Таниным словам, но показывая, что вмешиваться не намерена, не старые времена, а она прогрессивная современная дама и выпускницам столичных институтов ни в чём не уступает.

– Ну, хорошо, брат так брат… И что же Татьяна Андреевна в нашем захолустье потеряла?

– От мужа ушла, – сказала Таня, краснея.

– С братом, как видно, – усмехнулась Генриетта Марковна.

Таня только пожала плечами со вздохом, не споря или не желая вдаваться в подробности.

– Что, опасный человек? Муж-то?

– Ну… как сказать… да…

– Ну, бывает… Ладно, Татьяна Андреевна. Работа есть у нас в городе и для художников, что ж. В кинотеатре афиши рисовать некому, это раз. В школе рисование ведёт учитель труда и музыки попеременно, это два, ну и библиотечкой некому заведовать, это три, я пыталась, дак на разорваться мне, сама понимаешь, и получается, что библиотека всё время на замке, не дело… так что вот такой фронт работ, осилишь? А брат, что делать умеет? Тоже художник или по другой части?

Мне стало стыдно, что я вообще ни по какой части. Генриетта поняла это сходу, что ж, руководитель должен уметь считывать людей.

– Ладно, брат, стало быть, будешь на подхвате, зарплата-то везде аховая, так что придётся помогать Татьяне Андреевне.

– Генриетта Марковна, я тут церковь видела, пока мы шли через посёлок, она… работает?

Генриетта посмотрела на Таню с уже не скрываемой улыбкой, у меня на глазах из сушеной акулы, или, скорее, щуки, Генриетта Марковна превратилась в симпатичную женщину. Это Таня так преображает людей? Или эта Генриетта такая и была, и только я не заметил сразу?

– Работает, это не то слово, матушка, – кивнула Генриетта. – Церковь у нас древняя, четыреста лет, так-то, – сказала градоначальница с гордостью. – Вот только реставрировать руки у областного начальства никак не доходят.

– А можно я посмотрю?

– Кто запрещает?

– Я в смысле… ну… реставрации?

Генриетта усмехнулась.

– Большие деньги нужны, никто не даст.

– Если областное управление культуры позволит, я найду деньги, – с придыханием проговорила Таня.

– «Областное»… дак, объект федерального значения, Татьяна Андреевна, потому и… деньги выделяют, а куда они уходят, как ты думаешь? – Генриетта цокнула языком. – А по документам церковь уж раз пять реставрировалась. Лучшими питерскими реставраторами. Поняла, небось?

Таня рассмеялась, впервые я услышал её смех за эти дни, что мы провели вместе, и смех этот оказался до того чудесным, журчащим, словно перекатывался юный ручеёк среди белых камушков и зелёной травы, замечательный смех, только бы и слушал…

– Ну тогда тем более! Тогда и разрешения спрашивать не придётся, её же уже как будто отремонтировали! Вот я и…

Генриетта откинулась на спинку своего стула такого же древнего ещё с затянутой дерматином спинкой, наверное, довоенного, а то и дореволюционного образца.

– Откуда ты такая взялась?!

– Ну дак… из Москвы, – подхватила Таня манеру Генриетты «дакать».

Генриетта покачала головой, добродушно сокрушаясь.

– Вот не поверишь, Татьяна, а в первый раз со мной такое, – она поднялась со стула и направилась к двери. – Егор! Е-гор!

Она крикнула, взглянув в дверь. Но возле неё оказалась симпатичная блондинка с быстрым любопытным взглядом.

– Мартинка, не тебя зову, где муж твой?

– Так фершила повёз, на хутор к Преображенскому, там вроде роды начались.

– Ну роды так роды, это скоро не управится, – проговорила Генриетта. – Мне людей проводить надо до дома у мельницы. Ключи у Варака.

– Ну, я провожу.

– К тебе в детсад сейчас уж детей приведут, куда ты?

– Там Венерка, уже принимает, я скоренько, Генриетта Марковна, – живо ответила Мартинка, блестя небольшими весёлыми глазками. Ей, наверное, около тридцати лет, розовые щёчки, блондинистые кудри с начёсом времён расцвета «Ласкового мая», наверное, как сделала его в пятнадцать лет, так и ходит.

– Ну веди, коза любопытная, только не задерживайся, не балабонь без толку, отведи и на работу вертайся, поняла, что ль? – она повернулась к нам. – А вас завтра с утра жду, сама отведу на работу, представлю людям. А сегодня обустраивайтесь, дом большой, дров не напасешься, но да ты с братом, дак и будет, кому колоть…