Читать книгу В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Том 3, часть 4 - Татьяна Вячеславовна Иванько, Татьяна Вячеславовна Оськина - Страница 2

Объяснить, в каком я был сейчас состоянии, невозможно, это была предельная концентрация и отчаяние, бездна которого разверзлась во всей своей чёрной глубине. Когда я увидел первые капли крови на полу, я подумал, что у Тани начались месячные, бывало, что она оставляла такие следы, я шутил ещё над ней не раз по этому поводу, а она, смущаясь, отшучивалась. Поэтому я даже улыбнулся, открывая дверь в ванную, и думал о том, как сейчас скажу, что она наследила…

Во мне сердце просто остановилось, буксуя, когда я увидел её, лежащей на полу. Я, кажется, заорал, ударив кулаком по окровавленной раковине, и она, удивительным образом разбилась, обрушившись на пол с грохотом, а я схватил Таню. Нет, она живая, только дышит она странно, и всё же она открыла глаза.

– Ма-арик… – и улыбнулась, но изо рта вылилось изрядно крови горячей и густой мне на руку, которой я держал её лицо. Она сморщилась с отвращением и вытерла кровь ладонью. – Га-адость… Марик… как хорошо… что ты… а я думала… уже… как я люблю тебя… Господи…

И вдруг сомлела, я почувствовал, что она вся обмякла, будто стекая мне на руки, как вода текла на пол мимо разбитой раковины.

– Нет! Нет… очнись! Очнись! – я затряс её.

Я поднял на руки, и отнёс в ближнюю комнату, положив на диван. И бросился искать телефон, ну ясно, что надо в больницу, но ведь до неё ещё доехать… Никто не ответил, ни Харитонов, ни Владимир Иванович. Никто… Чёрт! Ничего не оставалось, как набрать Вьюгина…

А потом вылетел на двор, крича и не замечая, что на мне из одежды только шерсть на теле, слишком светлая и не слишком густая. О том, что я голый, мне сказал Борис, прибежавший в дом после моих воплей. Я с изумлением посмотрел на себя, довольно жалкое зрелище – голый мужчина, испачканный в крови и со снегом, тающим на голых ногах. Одеваться так долго…

– Возьми одеяло в спальне, – сказал я Борису, отправляясь одеваться.

Когда я вышел в комнату опять, Борис наклонился над Таней.

– Не надо… – сказал я, она почти обнажена в этом шёлковом халате, попыталась повернуться, он раскрылся, заблестела кожа, бедро до самого верха, ткань соскользнула с плеча.

– Она пришла в себя…

– Отойди, – сказал я, хмурясь, невозможно, чтобы он коснулся её.

– Марик…

Я обнял её, поднимая на руки, Таня прильнула ко мне, обвивая шею, но руки её так слабы, почти как ткань этого халата, скользят…

Борис помог мне завернуть её в одеяло…

И вот мы у больницы, Вьюгин открыл дверь, помогая мне выйти с моей бесценной ношей.

– Осторожно на ступенях, – сказал он, проходя вперёд.

И вовремя, я едва не поскользнулся.

– Она в сознании?

– В созна-ании, – ответила Таня за меня. – Ма-арк… ну… по-а-чему он…

– Ну, и слава Богу… – проговорил Вьюгин. – Сюда…

Мы вошли в приёмное, в кабинет УЗИ. Меня даже не выгнали вон… и начали нести свою абракадабру, елозя по Таниной груди датчиком. Совершенно обнажив мою жену перед этим Вьюгиным… Боже мой…

– Посмотри ещё печень, Маша, – сказал Вьюгин. – Нет ли выпота или отёка… да, я вижу…

Она переместилась на живот, Таня подняла полу, прикрывая живот ниже пупка. И тут Вьюгин, взял у этой Маши датчик и, мазнув в излишки геля у грудей, по-хозяйски убрал Танину руку, и приложил датчик над лоном.

– Беременность, – сказала Маша. – Пять недель акушерских. Три недели реально, то есть… ну, тут уже, на всех этих лекарствах… Сердцебиение можно услышать…

Она нажала какую-то клавишу, и стало слышно «шт-шт…шт-шт…».

– Живой, – сказала Маша. – Живой плод, маточная беременность…

Вьюгин посмотрел на меня, я, наверное, что-то должен был понять, но я не понимал сейчас ничего… И в этот момент Таня захрипела, кашляя и поворачиваясь на бок.

Медсестра подхватилась звонить, прокричала в трубку:

– Каталку срочно!

– Таня! – Вьюгин поднял её за плечи. – Ш-ш-ш, тихо… смотри на меня…

– И-и… – вдохнула Таня с усилием. – Не… не хо-ачу…

– Чёртова дура… Тогда на него смотри! – проорал Вьюгин, махнув мне, чтобы я подошёл.

Таня протянула руки ко мне, зацепилась за свитер пальцами, задыхаясь всё больше… Но лицо её сразу стало мягче, у уголков глаз даже появилось что-то вроде улыбки. Приехала каталка, с грохотом закатываясь в кабинет, Вьюгин, кивнул мне, чтобы я положил Таню на эту качалку. Но она задыхалась всё больше и отказалась ложиться.

– Не-е мо-агу я… не мо-агу лежа-ать… не мо-агу… я за… ды… ха… юсь… – целясь за меня, произнесла Таня, сквозь хрип, вылетающий из её груди.

– Донесёте? – спросил он меня.

Я просто смотрел на него как идиот, он шутит, не могу понять? Почему я могу не донести? Мы вышли в коридор, он снова пошёл впереди меня, открывая двери, а я держал Таню, сжавшуюся в комок и дышащую так, словно она старательно выдувает в груди мыльные пузыри. Я посмотрел на неё, она всё бледнее, при этом губы становились какими-то розовыми и блестящими…

Мы вошли в радиологию, здесь меня заставили всё же оставить Таню, и выгнали вон, в коридор. И тут уже оказался Платон.

– Марк… что?

– Что?.. – рассеянно спросил я. И добавил честно: – Я… я ничего не понял… я… погоди, я позвоню. Наверное, надо, чтобы клапаны… чтобы срочно доставили… Борис звонил с дороги… сказали, едут.

– Так может, они здесь уже, – сказал Платон.

Я посмотрел на него и кивнул.

– Да… да-да… – и набрал номер.

«Совершенно верно, Марк Борисович, наша машина уже час как ушла. Должны быть на месте…», я поблагодарил на автомате. И посмотрел на Платона, но он и сам понял.

– Что случилось-то? – спросил он.

– Ты… я не понимаю, что… Она…

Тут вышел Вьюгин, увидел Платона и подошёл к нам.

– Ну, в общем, такой расклад: наши пошли мыться…

– Что? – не понял я, «мыться»?..

Вьюгин скользнул по мне взглядом, где-то в районе пупка:

– Готовиться к операции, – пояснил он мне как олигофрену, спасибо, что вообще сказал, называется, до сознания всё равно не дошло.

– От митрального клапана оторвалась створка и получилась эмболия. Сейчас агиографии сделают, надо найти этот тромб и убрать, а после – протезировать клапаны.

– Я ничего не понял, только… это две операции сразу?

– Ну… как бы да. Всё осложняется тем, что она… беременна.

– Что?! – мы с Платоном выдохнули вместе.

И тут с Вьюгиным сделалось страшное, он вдруг утратил всю свою холодность и в один прыжок оказался возле меня, схватив за свитер на груди, даже кожу под ним ободрал, это и привело меня немного в сознание – то, как загорелась кожа…

– Да то, что какой-то муж, б…, не мог оставить умирающую жену в покое! Нельзя было подождать?! Нельзя было… хотя бы раз член из штанов не достать?! На смертном одре надо…

– Да подожди ты… что за слова! – Платон вытаращил глаза.

– Да то, что там сердца нет уже, как она жила, я не знаю, а у этого… одна долбёжка на уме…

Я даже не сопротивлялся, до меня не доходило всё равно… Платон оттащил Вьюгина.

– Погоди, Лётчик… так может это… ну… – вполголоса сказал он.

– Да хрена! Это он! – придушенно просипел Вьюгин, он орал бы во весь голос, но не здесь, пустой гулкий коридор… – Пять недель, это реальных – три, так что вину не переложить ни на каких бандюков!

– Вину… но, Лётчик, это же… ну это же хорошо, наверное, ну что… – проговорил Платон, не в силах удержать улыбку в уголках рта. – Ребёнок будет, а?

– Да ты не понимаешь?!.. – опять почти вскричал Вьюгин. – Это осложняет всё! Это… да, что я объясняю вам, дебилам… «хорошо»… кому-то хорошо, вероятно, было!

Он начал тыкать в меня пальцами, бледный и страшный как злой ордынец. Нет, ей Богу, кривую саблю ему, и будет реальный Чингисхан…

Платон снова постарался отвлечь его на себя, оттаскивая за локоть.

– Это… два инородных тела место одного в организме. Даже три, два клапана надо менять, всё в хлам… как она не захлебнулась ещё от отёка лёгких… Инородные тела, иммуносупрессия и тромбофилия при том! Ты знаешь, какая материнская смертность при таком раскладе, даже если сейчас всё пройдёт идеально?

– Я не знаю, – спокойно и весомо сказал Платон. – Я и не хочу знать. И ты… Лётчик, успокойся, ты должен быть спокоен, ты же воин при мече. Это мы с ним колотиться должны, мы щас овцы, ты – пастух.

Вьюгин взглянул на него, сбросил руку и пошёл прочь по коридору от нас. Платон подошёл ко мне.

– Ну… что, Марк… я… вообще, поздравляю. Хотя, конечно… обстоятельства…

– Что?

– Отцом скоро будешь, как я понял.

– Ну… как бы да… давно знал…

Платон смотрел на меня некоторое время, пока не сообразил, что я не понимаю. Он развернул меня к себе.

– Марк, да ты… ты слышишь, что я говорю сейчас? – он смотрел мне в глаза, удивительно, как у них с Таней похожи глаза, очень яркие синие, я таких не видел больше ни у кого…

– Ну я… слышу, конечно.

– У вас с Таней будет ребёнок.

– У нас есть ребёнок.

– Есть. Но будет второй.

Меня как в голову толкнуло. Я уже привык знать, что у нас есть ребёнок, да, я ещё не видел малыша Володю, я не держал его на руках, но я совершенно привык к тому, что он существует, он уже полностью присутствовал в моей душе, в моей голове, стал частью моей жизни и планов на будущее. А теперь… ещё ребёнок? То, о чём мы говорили и шутили с Таней? Как это может быть?

– Ну как… а ты думал, что если у вас десять лет ничего не происходило от секса, то никогда и не произойдёт? – усмехнулся Платон.

– От секса? – удивился я.

Платон вздохнул и похлопал меня по плечу.

– Ладно, Марк, не заморачивайся сейчас, ты, я смотрю… Слушай, я Марату позвонил, ты уж извини. Вон он, прикатил. И Марк Миренович тоже, и… мама?

На слове «мама» я как-то немного включился. Обернулся и увидел, что Платон идёт по коридору навстречу Ларисе Валентиновне и Марку Миреновичу, а за ними бледный и смущённый Марат. Моя тёща увидела меня и ускорила шаги, подойдя, взяла меня за плечи, немного повыше локтей, глядя мне в лицо сияющими глазами.

– Марк… Господи… – и обняла, приложив голову к моей груди на мгновение. – Ох, Марк, как хорошо, что ты тоже живой. О Тане я с марта знаю, Марк… ну то есть… Марк Миренович написал мне. Вообрази, какая удивительная произошла вещь, что Танюшка уехала прятаться именно в Шьотярв… Ох, как ты похудел, мальчик…

Она выпрямилась сияющими глазами глядя на меня и погладила меня по плечу очень ласково.

– Так ты знала, мама? – изумлённо проговорил Платон.

Она обернулась к нему, утирая невольные слёзы, сейчас она была очень красивой, своей зрелой, будто выстоявшейся красотой. Моя тёща вообще очень нравилась мне, намного больше тестя, Андрея Андреевича, который, по-моему, был надутым павлином. Только теперь оказывалось, что у меня два тестя.

– Знала, сынок.

– Что же ты не сказала мне? Мне-то?!

– Ты ведь тоже молчал. Я боялась навредить Тане. И тебе тоже… она ведь пряталась не только, чтобы самой спастись, но и чтобы нас не тронули, так ведь, Марк? После… тех убийств…

Я вдохну, думая: спасибо, что не упомянули вслух мою маму. И отдельно спасибо, что не вплели в канву Книжника…

– Что произошло, Марк?

Я как дурак, не мог вымолвить ни слова, ступор продолжался, не понимаю, со мной в первый раз такая ерунда. Платон посмотрел на меня и, поняв, что не дождётся ничего, сказал сам:

– Мы ничего не поняли с Марком, кроме того, что оперировать будут срочно, прямо сейчас.

Лариса Валентиновна охнула, приложив ладонь к груди, и обернулась на Марка Миреновича, он взял её под руку.

– Идём, Лара, я видел там диванчики, присядем, – он мельком взглянул на меня и увлёк Ларису Валентиновну с собой.

Платон посмотрел на меня и, кивнув на Марата, тоже отправился за матерью и… вот, кто этот человек Платону? Это в крови у них, похоже, так запутывать свои отношения. А ко мне подошёл Марат… я с трудом соображал, признаться. То есть, вообще не соображал. Вот это «не понимаю, как она жива до сих пор», настолько выбило меня не то, что из колеи, но, окончательно, лишило сознания. Пока мы ехали сюда, пока я держал Таню на руках, я был самим собой, напуганным, паникующим, но собой, в моём уме, но как только её забрали из моих рук, я словно впал в какую-то летаргию…

…И я это заметил. Я, конечно, никак не ожидал вообще когда-либо встретиться с Танины мужем. Она сказала, что он умер, и мы не обсуждали больше. После только упомянула по поводу счетов, что невозможно, чтобы их заблокировали, потому что единственный, кто мог это сделать, умер. И вот он… появился. Как по волшебству, похоже. И меня вытащил из тюрьмы, как сказал Платон. То есть все документы шли от Лётчика, но скорейший ход делу дал именно этот человек, которого я и не видел никогда прежде. Когда я узнал об этом, я представил его взрослым солидным мужчиной, возможно даже пожилым, сам не знаю, почему, но мне казалось, что такие возможности есть только у таких людей. Тем более что кое-кто при мне называл его по имени-отчеству, понижая голос при этом, во мне иного мнения и не было на этот счёт.

И вот, меня выпустили, это было уже в Москве, я поехал встретиться с Таней, ну и поблагодарить Платона и, особенно, Марка Борисовича. И… он вышел к нам из здания больницы, возле которой мы все собрались. Я удивился, что этот на редкость красивый и даже как-то аристократично ненарочито элегантный незнакомец направляется к нам, но подумал, что это кто-то из друзей Тани или Платона. И когда Таня представила нас друг другу, я, честно говоря, потерял дар речи. То есть я должен был в своей голове сменить образ пожилого всемогущего дяденьки на вот этого парня, моего ровесника, судя по всему, как, спрашивается, мне было уложить это в своей голове?

Но пришлось как-то укладывать. Начать с того, что мы все поехали обедать в ресторан, какие мне, замшелому провинциалу, застрявшему в прошлом веке, и не снились, в меню даже не было цен, Платон после сказал на эту тему, посмеиваясь:

– Это потому что те, для кого важна цена, в такие рестораны просто не ходят. Здесь те, кто расплачивается, не глядя. Впрочем, Марк как раз не из расточителей, просто для него это мелочь.

– Мелочь?.. – я недоверчиво покачал головой, хотя не доверять Платону у меня не было причин. – И сколько же у него денег в таком случае?

Платон пожал плечами.

– Ты у Тани спроси, она знает.

– А мне он помог, потому что Таня попросила?

– Ну, вероятно. Это же справедливо, чего ты расстроился?

– Да нет…

Платон рассмеялся.

– Что, Марк произвёл впечатление?

– Не без этого, – задумчиво кивнул я.

– Не тушуйся, ты тоже производишь впечатление, – засмеялся Платон, толкнув меня в плечо.

– Наверное, мне поговорить с ним надо, – сказал я.

– Наверное.

После того как мы с Таней старались заработать просто на то, чтобы не пропасть в большом городе, принуждённые снимать комнатушки в ужасных коммуналках, принять, что вообще-то Таня привыкла совсем к другому, было необычным ощущением. Но я вспомнил, как она удивлялась и улыбалась суммам, что я называл. Да, она привыкла к иному уровню жизни, я и прежде догадывался об этом, а теперь я увидел это воочию, когда оказалось, что у них даже водитель в личном автомобиле. И машин оказалось не одна, и даже не две.

Но главное впечатление оказалось впереди, когда он припечатал наглеца, что валял Таню по снегу, как я понял, этот Курилов до сих пор в больнице, шину наложили… это было приятно. Но я не хотел чувствовать себя в роли такого же Таниного ухажёра-неудачника, о скулы которого можно почесать кулаки, если что. В этом смысле роль Лётчика Вьюгина мне стала окончательно неясна. Я, было, начал думать, что у них какая-то любовная история, если он всё время стремится мне в морду дать, но Таня не хотела говорить об этом.

– Марк Борисыч, я… хотел сказать, не знаю, что вам известно о наших с Таней отношениях…

Он посмотрел на меня рассеянно, очень бледный и отсутствующий сегодня.

– Всё известно, – сказал он, прислонившись к подоконнику. – Не думаю, что нам вообще нужно об этом говорить. Особенно сегодня.

– Да-да… я хотел только сказать, что я… вы должны знать, я люблю вашу жену. Но это… только с моей стороны. Между нами… ничего нет.

Он посмотрел на меня и покивал довольно равнодушно. Вообще вид у него был, как у человека не в себе.

– Я ещё раз хотел поблагодарить за то, что вы помогли мне снять обвинения.

– Марат… – выдохнул он, хмурясь. – Поверьте, это всё не стоит благодарности. Вы же были невиновны?

– Нет… то есть, да, невиновен.

– Ну и все. Просто пришло время вам освободиться от несправедливости. Мне лично очень жаль, что это не случилось с вами раньше. Ужасно, когда человека преследуют без вины, – он посмотрел на меня. Что-то в этот момент мелькнуло в нём живое, в отличие от предыдущей пластиковости. – Хуже только знаете что? Когда нет наказания… Если вина есть, а наказания за преступление нет. Это страшно. Это развращает. Это намного хуже наказания без вины. Как настоящая дьявольская ловушка.

Я посмотрел на него, очень бледного, мне даже оказалось, что он болен, потому что даже его бледность сейчас не была обычной, казалось, он упадёт в обморок вот-вот.

В этот момент в коридоре появился Лётчик, на нём под расстегнутым халатом была зелёная хирургическая пижама. Он явно торопился.

– Где ваши люди с клапанами? – не называя Лиргамира ни по имени, ни по фамилии, спросил Лётчик.

Лиргамир выпрямился, весь словно заостряясь ещё больше.

– То есть как?.. Их нет?!

– Нет… – сказал Лётчик, бледнея.

Лиргамир полез в карман за телефоном. Но в этот момент в коридоре появились ещё какие-то люди, шедшие от входа, совсем не похожие на медиков или курьеров.